Федор Лукьянов: Украинский вопрос для будущего России
| Россия в глобальной политике
Украинский конфликт подводит черту под моделями государственного и военно-политического устройства в Европе, какими они сложились в предшествующие эпохи. Возврата к ним уже не будет, но и окончательное размежевание «по берлогам» невозможно. Пришло время задуматься о том, кем Россия и Украина будет друг для друга в предстоящие десятилетия.
Нас осталось мало: мы да наша боль,
Нас немного, и врагов немного.
Булат Окуджава
Двадцать первого ноября 2013 г. глава правительства Украины Николай Азаров подписал распоряжение Кабинета министров приостановить процесс подготовки к заключению соглашения об ассоциации с Европейский союзом. Киевские власти пришли к выводу, что необходимо внимательнее изучить последствия такого шага для экономического развития, в частности для торговых отношений с Россией. Это формальное уведомление касалось сложного и непонятного подавляющему большинству населения юридического документа. Но именно оно спровоцировало самый острый, глубокий и кровопролитный кризис на территории бывшего СССР за два с лишним постсоветских десятилетия. Спор из-за соглашения с ЕС стремительно перерос в конфликт общеевропейского уровня, сотряс основы европейского порядка, сложившегося после холодной войны, который, как считалось, является сердцевиной и глобального устройства.
Дело было, конечно, не в «глубокой всеобъемлющей зоне свободной торговли» как таковой. Просто во многом техническая тема экономической интеграции вдруг стала точкой, в которой сошлось все.
- Ощущение Москвы, что с 80-х годов прошлого века ее интересы и пожелания сознательно игнорируют, хладнокровно распространяя все дальше на восток структуры, полноправное участие России в которых не предусматривалось.
- Стремление объединенной Европы вдохнуть новую жизнь в свой зашатавшийся интеграционный проект, высечь искру энтузиазма и уверенности в будущем, аналогичную той, что возбудила на свершения Старый Свет в 1989-1991 годах.
- Желание обобщенного Запада поставить прочный заслон растущим амбициям России. За почти четверть века она так и не вписалась в отведенные ей расплывчатые рамки – элемент «большой Европы», обязанный приспосабливаться к ее меняющимся правилам, но не допущенный к их выработке. И если до определенного момента (середина 2000-х гг.) Москва честно старалась все-таки угнездиться в отведенной нише, то со второй половины десятилетия начала все громче заявлять о том, что желает большего.
- Тупик, в который зашла Украина в деле строительства современной дееспособной государственности, тупик настолько беспросветный, что среди «продвинутого» класса сформировался запрос на внешнее управление со стороны «цивилизованного мира».
- Провал российской политики. С начала 1990-х гг. она неизменно руководствовалась на украинском поле необходимостью решать сиюминутные конъюнктурные задачи, и не добилась ни одной из долгосрочных целей – ни геополитических, ни экономических, ни культурно-гуманитарных.
Постсоветская иллюзия России
На последнем стоит остановиться поподробнее. Москва с самого начала предпочла технократический рецепт в его постсоветском понимании – ложечку профессиональной дипломатии (особенно на первом этапе, когда надо было решать множество практических проблем становления государств после распада общей страны) размешать в большом количестве меркантильных бизнес-интересов и добавить щепотку культурно-национальных пряностей для аромата. Отчасти подобная «деполитизация» темы стала следствием осознанного решения не бередить болезненные язвы национально-государственного и гуманитарного размежевания двух очень близких и тесно переплетенных народов. В том, что они очень болезненные, никто не сомневался. Отчего-то считалось, что со временем чувствительность снизится, тогда и можно будет заняться.
Существовала и другая причина. Отсутствие или крайняя слабость ценностной базы сделали российскую политику в целом и внешнюю – в частности машиной (иногда – ржавой и отвратительно скрипящей, когда-то – смазанной и умело налаженной) оперативного реагирования на текущие обстоятельства. Это свойственно всем «полям», на которых действует Россия, а в современном безумном мире зачастую становится и единственно возможным поведением. Но курс в отношении Украины больше, чем на любом другом направлении, служил еще и отражением внутренних процессов, практик и системы представлений, формировавших (или деформировавших) саму Россию после СССР.
Злую шутку сыграла близость языка и траекторий развития, привычка считать соседнюю республику, а потом страну фольклорной разновидностью того же самого, что у нас. Лучшим олицетворением такого подхода был многолетний посол Российской Федерации в Киеве Виктор Черномырдин. Один из ведущих архитекторов постсоветской России и создатель «Газпрома», он по определению не мог воспринимать Украину иначе, чем обособившееся по какому-то недоразумению подразделение единого народно-хозяйственного комплекса. Благодаря грубоватому юмору и недюжинной харизме советского начальника Виктор Степанович снискал невероятную популярность в Киеве. А отменное знание закулисных экономических ниточек позволяло ему великолепно ориентироваться в мутной взвеси, которую всегда представляла собой украинская политика.
Это, однако, сослужило в итоге нехорошую службу – иллюзия понимания процессов и владения предметом привела Москву к серии катастрофических провалов. (Подчеркну, речь здесь не о вине лично посла Черномырдина, а о системном изъяне отечественной политики, наиболее ярким символом которого он был. Та же линия, только в гораздо менее публичном и обаятельном виде, продолжалась и при его преемнике.)
Украинская политико-экономическая элита переиграла гораздо более могучего «старшего брата», втянув его именно в такую – менее политическую, зато максимально бизнес-ориентированную парадигму отношений. Оказалось, что в полусвете коррупционно-олигархических связей и паутине непрозрачных сделок представители Украины чувствуют себя более органично и естественно, чем даже их весьма искушенные российские визави. Им удавалось выкачивать из России и российско-украинских отношений огромные средства, временами «впаривая» россиянам активы, которым впоследствии невозможно было распоряжаться, а политическая ценность инвестиций (якобы покупка влияния и «мягкая сила») раз за разом оказывалась нулевой. В итоге пресловутая украинская элита матерела и набирала влияние в первую очередь благодаря России. Что совершенно не мешало тем же людям последовательно выстраивать национальный политический проект, полностью ориентированный на то, чего Россия пыталась не допустить, – вхождение Украины в евро-атлантические структуры. Однако, громко возражая, Россия либо бездействовала, либо спохватывалась в моменты очередного нокдауна, но ответные движения, как правило, только еще больше придавали Киеву импульс скольжения по тому пути, с которого Москва хотела его столкнуть.
Разрушительная тактика Украины
Впрочем, оборотной стороной тактических выигрышей украинской элиты стал ее же стратегический проигрыш. Преуспеяние правящего класса не трансформировалось (да и не собиралось) в построение эффективного и успешно развивающегося государства. Недовольство общества и его отчуждение от меркантильной и коррумпированной верхушки вело к росту внутренней напряженности и эрозии главного достижения Украины по сравнению со многими постсоветскими странами – способности избегать фатальных потрясений, топить коллизии в вязкой среде бесконечных махинаций. До поры до времени это работало, но ресурс соглашательства оказался не безграничным. Тем более что реализация национального проекта, ориентированного на Евро-Атлантику, подошла к черте, за которой уже нужно было делать решающий шаг. А это означало бы принятие определенного набора ценностей, точнее говоря – принципов организации государства и общества, которые никак не соответствовали нравам постсоветских элит.
Россия такой шаг делать и не собиралась, так что растущее расхождение отечественной модели с усредненной европейской не считалось недостатком, а постепенно стало подаваться и как преимущество. Украина же не имела альтернативной схемы, но не соответствовала и декларируемой. Символический смысл отказа Виктора Януковича подписать соглашение об ассоциации с ЕС (не умаляя значения российской «убедительности») вполне понятен. Четвертый президент Украины являл собой плоть от плоти постсоветской системы, а сближение с Евросоюзом в идеале должно было эту систему ликвидировать, заменив ее чем-то другим. И хотя система, без сомнения, намеревалась после заключения договоренностей «замотать» невыгодные ей аспекты отношений с Европой, как она годами успешно делала это в отношениях с Россией, внутренний тремор имел место.
Примечательно, что получилось в конечном итоге. Система, по сути, нашла выход из описанной выше дилеммы – олигархическое сообщество пошло на рискованное для него соглашение с Евросоюзом, но, фактически спровоцировав военно-политический кризис, обезопасило себя от слишком настойчивых требований партнера – что вы от нас хотите, война… Так что система пережила майданную революцию и дальнейшие тектонические сдвиги, правда, цена для страны оказалась запредельной.
Взрыв и обвал 2014 г. связан со многими причинами. Прежде всего – с острым разочарованием части населения и обидой Запада, не простившего Януковичу дерзкого «кидалова» в преддверии широко разрекламированного Вильнюсского саммита «Восточного партнерства». Тем более что «перекупил» его уже изрядно демонизированный Владимир Путин. Дальнейший сюжет – начиная с событий в Крыму и далее через обострение на востоке Украины к войне и жесткому политическому клинчу – диктовался в основном логикой противостояния России и Запада. Украинцы, как это не раз уже бывало в их истории, оказались в жерновах большой геополитической игры, что никогда не сулит ни одному народу ничего хорошего.
Конец СССР
Но если рассматривать коллизии четырехлетней давности в историческом контексте, важно обстоятельство, из-за которого дальнейшая фабула представляется в особом свете. Майдан, смена юрисдикции Крыма и междоусобица в Донбассе подвели финальную черту под историей Союза ССР, призрак которого надолго пережил его юридическое упразднение. Признание Россией результатов референдума в Крыму и принятие полуострова в состав Российской Федерации отменило негласное табу на изменение административных границ СССР, которого до того момента придерживались все участники постсоветской политики. Примечательно, что, патронируя, например, Приднестровье и даже признав в 2008 г. независимость Абхазии и Южной Осетии, Москва никогда не поддерживала идею их присоединения к России. То есть контуры прежних административных границ оставались в силе. Крым стал прецедентом. Конечно, надо учитывать специфику, историю именно этой территории и то, как она оказалась в составе Украинской ССР, но все равно качественный сдвиг налицо.
Границы – далеко не единственная, а в каком-то смысле – и не главная тема, связанная с советским наследием. Украинский кризис поднял на поверхность вопрос самоидентификации – «кто мы?», который по-разному и с разной степенью успеха и Россия, и Украина старались обойти на протяжении всего периода государственной независимости друг от друга.
Советский Союз не был просто еще одной империей, как все предыдущие, в том числе Российская. Он опирался на мощный концепт, оперировавший национальными устремлениями различных народов и создававший квазигосударственные образования – но для того, чтобы построить на их основе общую транснациональную идеологически мотивированную идентичность. И хотя распад СССР, вызванный во многом именно обострением национальных противоречий, положил концепту конец, возникшая общность оказалась более живуча, как и те самые контуры административных границ. В частности, попытки уйти от окончательной самоидентификации отличали и российско-украинские отношения. Прежде всего с российской стороны (отсюда бесконечно повторяемая до сих пор официальная мантра об «одном народе»), но и с украинской тоже. В украинском случае воплощением советского культурного шлейфа служит как раз правящая коррупционно-олигархическая система, привыкшая за годы независимости работать на полутонах, извлекать выгоду из нечетко прочерченных границ. 2014 год не случайно реанимировал вопрос о «Русском мире», превратив его и в политический инструмент, и в способ самоидентификации. Само понятие отсылает не к советскому прошлому, скорее это возвращение к дискуссиям XIX – начала ХХ века – «украинский вопрос», осмысление национального, культурно-религиозная тематика. Но сложность и многомерность этой дискуссии, споров о различных вариантах идентичности в рамках империи были уничтожены именно советским временем (см. статью в этом выпуске о судьбе «малоросса»). В итоге исчезновение советского и невозможность вернуться к досоветскому привело к бинарному черно-белому столкновению, гражданской войне даже не на востоке Украины, а в том самом «Русском мире».
Жутковатый апокриф времени кровопролитных и стратегически бессмысленных боев за донецкий аэропорт в 2014 г.: силы ДНР предлагают сдаться окруженным в одном из терминалов «киборгам» из ВСУ, на что слышат в ответ сопровождаемое отборным матом «Русские не сдаются!» Конфликт в Донбассе стал разломом воображаемого сообщества и шоковой терапией в сфере национального строительства и суверенизации.
Украина в ее современных границах – очень удачливый продукт имперской экспансии и последующей внутренней оптимизации империи. Экспансии, что примечательно, не своей, а чужой. (Справедливости ради, замечу, что удачливость в качестве созданного посторонними руками государственного проекта оплачена огромной человеческой ценой. Поскольку сегодняшняя Украина столетиями была не субъектом, а местом действия имперской борьбы, внешние экспансии беспощадным катком прокатывались по этой земле.) Сама Россия в результате распада большого государства потеряла территории и часть статуса, Украина же приобрела и то, и другое, причем исключительно мирным путем. Но не обрела третьего – однородности, ощущения всеобщей сопричастности. Потрясение Майдана, потеря Крыма, война на востоке и острейший антагонизм с Россией вроде бы призваны такую однородность сформировать – создать политическую нацию, которая так и не возникла за 23 мирных года.
Нация строится на резком отмежевании от России, противостоянии ей, и дальше ничего в этом смысле не изменится. Трагическая сторона культурно-цивилизационной близости – максимальная жестокость ее разрыва. Но второй опорой мыслилось ускоренное вхождение в интегрированное европейское пространство, а здесь возникли препоны. Не только из-за состояния Украины, но и из-за того, что сама объединенная Европа вступила в стадию интровертности, ее и без того крайне низкая готовность абсорбировать Украину скукожилась еще больше.
Украина после России
Спустя почти пять лет после начала кризиса и четыре с лишним года после смены власти на Украине предсказывать развитие событий в этой стране и в российско-украинских отношениях – тщетное занятие. Все чрезвычайно зыбко. Правда, есть константы, которые уже определились и не изменятся.
Советской Украины нет и больше никогда не будет. Ее нет даже на географических картах – Крым теперь относится к Российской Федерации. Ее нет в экономическом смысле. Та потенциально очень перспективная экономика с мощным индустриальным компонентом и прочными связями с Россией, которую Украина унаследовала от СССР и теоретически могла бы развивать, не просто исчезает по причинам политико-экономического кризиса, но и целенаправленно ликвидируется за ненадобностью, в том числе директивными способами. Будущая Украина должна (надеется) стать полезной составной частью европейского пространства, то есть ей необходимо адаптироваться к восточноевропейской модели сервисной и отчасти сельскохозяйственной страны, промышленность только мешает. Что бы ни произошло политически, невозможно представить себе возвращения к системному экономическому взаимодействию с Россией, которая и сама стремится обособиться от ненадежного соседа. Газово-трубопроводная составляющая, которая неразрывно связывала две страны, сохранит свою значимость еще какое-то время, явно дольше объявленного 2019 г., но цель обхода Украины – приоритет России (см. обзоры в этом номере).
Культурная близость неизбежно сжимается. Наверное, усердие самых оголтелых культуртрегеров, которые объявляют Булгакова и Цоя агентами врага, со временем угомонится. Но меры по всеобъемлющей украинизации продолжатся, а значит следующие поколения будут смотреть на Россию совершенно иначе, постепенно утрачивая эмоциональную связь с ней, которая была раньше и еще сохраняется теперь.
Политическая элита постсоветского извода безнадежно дискредитировала себя. Ее последним дивертисментом станут, скорее всего, выборы 2019 г. (подробнее в статье Владимира Брутера), затем и внутреннее, и внешнее давление заставит осуществить ротацию. Нет гарантии, что следующую когорту составят более качественные государственные деятели, но их понятийный аппарат и строй мышления сформирован совсем иначе (см. статью Глеба Павловского в этом номере). Возможно, им удастся приблизиться к мечте многих современных украинских интеллектуалов, насколько не доверяющих собственному правящему классу, что готовых согласиться на внешнее управление. Правда, тогда что-то придется делать с националистами, а это не так легко. При этом сохранится высокий уровень милитаризации сознания нации как эффективный инструмент консолидации в условиях неблагополучия. А главное – непонятен уровень готовности Европейского союза, например, всерьез брать на себя ответственность за Украину. Тем более неясно, что будет происходить в этой связи через три-пять-семь лет, Европа явно вступает в период серьезных перемен.
Бросить Киев ни Европа, ни США не смогут, тем более на фоне все более острых противоречий с Россией. Так что некоторый уровень поддержки Украине будет обеспечен долго. Но хватит ли этого для развития? Йельский историк Тимоти Снайдер, большой друг Украины, в новой книге доказывает, что никакие европейские страны, вопреки распространенному мнению, не смогли построить у себя успешные национальные государства (даже гиганты, наподобие Франции, Великобритании и Германии), а на деле могут существовать только в качестве империи (пока они не распались) или в составе Европейского сообщества/союза (исследователь, похоже, сознательно отбрасывает примеры, не укладывающиеся в эту схему, например, скандинавские страны, но относительно Восточной Европы умозаключение кажется более обоснованным).
Применительно к Украине это означает, по его мнению, что она обречена, если останется проектом самостоятельного национального государства, но способна реализовать свои мечты в составе ЕС, куда ее надо обязательно принять. Проблема как раз в том, что судьба Евросоюза под вопросом, и сейчас ему явно не до того. (С этими рассуждениями перекликается опубликованное в этом номере интервью Ивана Крастева, где он, в частности, говорит о том, что наиболее острая проблема современной Европы – преодоление последствий не Второй, а Первой мировой войны, которая и разрушила имперский мир.)
Россия после Украины
Что делать России? Для начала понять, что прежнего уже нет. Постсоветский опыт отношений с Украиной можно рассматривать разве что в качестве негативного примера – как не надо было поступать. Но даже и его критический анализ мало что даст, потому что другим стал объект политики, изменились характеристики Украины – то, что могло бы принести более благоприятный результат в девяностые или нулевые годы (целенаправленная работа по формированию конструктивно настроенных элит, активные усилия по поддержанию и распространению культурного и языкового влияния, формирование устойчивой «прорусской» политической силы, отказ от поощрения коррупции и покупки лояльности сомнительных доброхотов и пр.) не будет работать теперь. Не факт, что достаточно сработало бы и тогда, но в условиях 2020-х гг. уже не стоит и рассуждать.
События середины 2010-х гг. подвели черту не только под периодом конца ХХ – начала XXI века, когда была предпринята попытка радикально переустроить Европу в соответствии с представлениями ее западной части (подробнее на эту тему – в статье Тимоти Колтона и Самуэла Чарапа). Россия эту попытку, можно сказать, отразила (это некоторое упрощение, но отказ России вписаться в «большую Европу» по атлантическим лекалам сыграл решающую роль в ее неудаче), однако сама оказалась в совершенно иной геополитической и культурно-психологической ситуации.
Идея Тима Снайдера о том, что европейские страны не сумели преодолеть травму распада империй, и лишь европейская интеграция стала заменой утраченных идентичностей (стоит, наверное, вспомнить слова бывшего председателя Еврокомиссии Баррозу, который в порыве откровенности как-то назвал ЕС империей нового типа), важна для России. У нее не получится стать национальным государством, хотя многие именно так видели направление развития после распада СССР. Как писал Алексей Миллер, «восприятие нации-государства в качестве нормы можно считать одним из примеров некритического евроцентризма современной русской политической мысли… Особенности… советского наследия, а именно институционализация и территориальное закрепление этничности, делают невозможным построение нации-государства». Возвращение к имперскому прошлому тоже невозможно, хотя понятие империи как формы организации государства и общества сегодня уже не звучит безвозвратным анахронизмом, как казалось на волне эйфории либерального переустройства конца ХХ века. Наконец, эпоха после СССР стала важным экспериментом, результат которого – Россия не укладывается в чужие наднациональные схемы. Значит, как пишет в этом номере Андрей Тесля, ей нужно новое понимание имперского проекта – как предпосылка развития уже в новых условиях. Концепция «Русского мира», пережившая потрясение в связи с событиями на Украине, может стать составной частью такого проекта, если очистить его от ирредентизма и реваншизма. (См. подборку мнений о его будущем.)
Вечная российская одержимость «стратегической глубиной», необходимостью отгораживаться от внешних угроз «буферными зонами» – даже если удалось бы восполнить потери предыдущего периода – больше не отвечает на главные вызовы. «Стратегическая глубина» теперь включает в себя такие понятия, как «ёмкость рынка», «взаимосвязанность» (не синоним взаимозависимости, скорее – талант быть нужным многим), умение всеми способами приумножать человеческий капитал (в том числе и за счет уже упомянутого «Русского мира»), способность проекции собственного нарратива (что не равно культурному или языковому влиянию), готовность применять правильный вид силы в нужный момент.
«Украинский вопрос» для России XXI века: насколько страна будет способна реализовать свои возможности и потребности в мире, кардинально отличном от того, что существовал в предыдущие столетия. И вопрос этот – открытый. Как в плане перспектив России, так собственно и в части Украины. Все перечисленные выше вероятные характеристики соседней страны не означают предопределенности по одной причине – они сами во многом являются производной от внешних политических обстоятельств, над которыми Украина не властна и которые имеют обыкновения меняться. В истории это уже бывало, ее судьба как территории, находящейся на стыке крупных культурно-исторических и геополитических общностей, поворачивается в ту или иную сторону по мере складывания новых конфигураций вокруг. И сами жители этой территории в разные эпохи демонстрировали высокую степень адаптивности к меняющимся обстоятельствам и способность принимать патронат наиболее сильного игрока.
Какие конфигурации могут сложиться в Европе и Евразии через пять, двенадцать, двадцать лет – гадать сейчас бесполезно. Снова, а это случается, как минимум, раз в столетие, все пришло в движение, происходит перекройка экономического и политического ландшафта. Подъем Азии и перспектива превращения Китая в глобальную экономическую державу номер один чреваты изменениями геоэкономической, а значит и геополитической карты планеты. Европа на этой карте перестает быть сердцевиной, хотя и остается важным «довеском» любого глобального процесса. Особенно важным для России – по культурным и экономическим причинам, которые сохранятся еще очень долго. А Украина оказывается уже не эпицентром основной борьбы, но фактором, опосредованно влияющим на возможности ее участников, прежде всего России. И России придется искать способ, чтобы этот фактор, как минимум, не работал против нее, а в идеале был бы на ее стороне.
Хроника Украины – это повторение одних и тех же сюжетов из века в век. Трагизм булгаковской «Белой гвардии» соседствует с залихватским абсурдом «Свадьбы в Малиновке», уютный колорит Диканьки – с героическим пафосом «Тараса Бульбы». Специфика этой страны оказалась после распада СССР не по зубам России, которая так и не нашла ключа к отношениям с Киевом. Но она стала неприятным сюрпризом и для западных держав. Те полагали, что в украинском случае имеют дело с большой и проблемной «Польшей номер два», однако столкнулись с чем-то совершенно особенным. Тем, что, может быть, имело шансы на некую общеевропейскую унификацию, если бы ЕС оставался в лучшем своем состоянии и мог посвятить много сил и энергии украинскому проекту. А поскольку это теперь уже маловероятно, финал снова открыт, что бы ни происходило сейчас, история продолжает свое движение по спирали.
