Александр Крамаренко: Сдерживание против «иронии объекта», или своя правда против свободы Другого
| РСМД
Что до России, то на той же аспенской сходке в Колорадо спецпредставитель США Джеймс Джеффри заявил, что американцы «будут продолжать бить по России (Hammer on Russia)», дабы она перестала думать, что выиграла в Сирии.
Сила объекта — в его иронии… Безразличие иронично… и всегда берёт верх… Вся судьба субъекта переходит к объекту.
Фатальность присутствует в основе всякой банальной стратегии…, это — объект, который избрал за свою стратегию фатальность.
Фатальные стратегии (1983 год), Жан Бодрийяр
Переиздание американцами в новых условиях стратегии сдерживания, которая срабатывала в своем чистом виде в годы холодной войны и была связной парадигмой в связном контексте тотальной конфронтации, сейчас, особенно с приходом в Белый дом Трампа, который в своей Стратегии национальной безопасности/СНБ провозгласил в качестве новой парадигмы «конкуренцию/соперничество сильных суверенных государств», вызывает законные вопросы в том числе у союзников Америки. Во-первых, получается некий mix. Правда, соревнование/соперничество существовало и в ту эпоху.
Во-вторых, кардинально изменился контекст, который зачастую решает все. Тогда понадобилась Фултонская речь У. Черчилля, как, впрочем, и неосторожные шаги Москвы на своей южной периферии, чтобы сменить союзничество на конфронтацию/сдерживание. Да и архитектор самой концепции сдерживания Джордж Кеннан (в его знаменитой Длинной телеграмме) отнюдь не призывал к её милитаризации. Её пафос как раз состоял в том, чтобы пересидеть Советский Союз на путях общественного развития, другими словами, гонки не вооружений, а социально-экономического развития. Сейчас же речь идет о свертывании глобализации, которая вроде как создаёт идеальную конкурентную среду, в которую за последние 30 лет вросли/вложились в том числе «друзья и союзники». Отсюда болезненность происходящего для всех.
Начинать приходится не с чистого листа, не с отлучения СССР от лендлиза, а резать по живому, когда не столько правительства, сколько собственный бизнес вовлечены в торгово-экономические и технологические связи с объектами сдерживания, будь то Китай, Россия, Евросоюз/Германия, Турция или Иран. Причем союзникам приходится выступать в двух ролях одновременно — участвовать в сдерживании других и в то же время быть его объектами. Это, в свою очередь, ставит под вопрос сами союзы, уже не говоря о всей послевоенной архитектуре международных отношений, получившей по такому случаю новое эксклюзивное определение — «либеральный миропорядок», который действует на основе «правил», произвольно определяемых (а то и никак не определяемых) Западом и в интересах Запада применительно к каждой конкретной ситуации. В этих условиях попытка «трансфинитного» существования не может не быть обречена, тем более что как-никак прошло целых 30 лет и появились поколения, которые даже не знают о холодной войне и её ставках. Но главное, исторический Запад исчерпал смысл своего способа существования в формате доминирования в глобальной политике, экономике и финансах.
Союзники вынуждены жертвовать собственными национальными интересами, будь то российский газ для Германии или сотрудничество с «Хуавэй» в создании 5G-связи. Так, при Т. Мэй англичане пытались сопротивляться по «Хуавэй», апеллируя к тому, что соответствующими рисками в сфере безопасности можно управлять. Посмотрим, какую позицию в этом вопросе займет кабинет Б. Джонсона. Но проблема доверия к такой политике присутствует и у её истоков, т.е. в самих США: готовы ли они к тотальной конфронтации с задействованием всех национальных ресурсов, что было оправданным в холодную войну, если исходить из экзистенциального характера тогдашней советской/коммунистической угрозы? Пример с Ираном показывает, что нет: на войну эта «угроза» не тянет. Санкции и тарифные/валютные войны стали американским вариантом гибридной войны.
О чем тогда речь? О том, чтобы помочь американцам переиграть итоги глобализации и остаться в лидерах за счет западной солидарности? Но в системе политических координат самого западного общества альтруизм не предусмотрен, соответствующие требования должны быть подкреплены вызывающими доверие фактами, которые, по всей видимости, отсутствуют. Особый разговор — о склонности американцев к милитаризации своих «больших стратегий». Европа уже не одно десятилетие живет в поствоенном мире, не мысля себе большой войны на континенте, к которой вроде как готовятся американцы. В войну никто не верит, но выкладывать 2% ВВП на оборонные расходы надо, чтобы американский ВПК мог служить средством реиндустриализации страны, если, конечно, это осуществимо в принципе (вопрос для экономистов: если какое-то время капитализма, скажем, до 1929 года, можно вернуть под лозунгом либеральной экономики, тогда то же возможно и с индустриализацией последней трети XX века, правда, если страну закрыть, — см. опыт СССР).
Как наиболее яркий пример, чреватый наибольшими последствиями для Европы, те же британские эксперты рассматривают американскую стратегию сдерживания Китая. Ведущий экономический обозреватель «Файненшл таймс» (ФТ) Мартин Вулф вынес следующие впечатления из последнего заседания Бильдербергского клуба: «Исчезновение Советского Союза оставило большую дыру. «Война с террором» оказалась недостаточной заменой. Всем требованиям (угрозы) отвечает Китай… Тотальное (across-the-board) соперничество с Китаем становится организующим принципом экономической и внешней политики, политики в сфере безопасности США… У президента Трампа подсознательные инстинкты националиста и протекциониста. Остальные определяют рамочные условия и конкретику. Цель — американское доминирование. Средства — контроль над Китаем или отделение от Китая». По его свидетельству, либеральная торговля все больше рассматривается как «торговля с противником». Он цитирует главу Штаба политического планирования Госдепартамента Кирон Скиннер: соперничество с Китаем — это «борьба с действительно другой цивилизацией и другой идеологией, с чем США прежде не сталкивались… Впервые у нас конкурент среди великих держав, который не относится к белой расе (!)». Вулф считает, что эта стратегия потерпит фиаско и призывает к сочетанию конкуренции с сотрудничеством.
Другой обозреватель ФТ Эдвард Льюс, который долго специализировался на США, считает, что Вулф не преувеличивает. Об этом он судит по итогам заседания Аспенского форума по безопасности в Колорадо: «У меня перехватывает дыхание от того, с какой скоростью американские политические лидеры всех направлений объединились вокруг идеи «новой холодной войны»… Теперь это — консенсус… Экономика положительных сумм не может существовать в некой вселенной, отдельной от геополитики нулевых сумм… Пекин и Вашингтон фактически гарантируют наихудшее поведение друг друга». На его взгляд, «ключевой вызов нашего времени — крах экономических надежд среднего класса западных стран». С ним согласна аналитик Си-Эн-Эн Рана Форуар/Rana Foroohar: «Я много писала о необходимости для элит в США проводить политику, которая учитывала бы интересы американцев, наиболее пострадавших от решений, принятых начиная с 80-ых годов обеими партиями, которые позволили экономической глобализации настолько оторваться от политической (уж не о формализации ли империи она ведет речь?)». И далее: «Я не тайный сторонник Трампа… Но именно потому, что я жила с теми, на кого пали издержки такого расклада, меня беспокоило то, что все кончится приходом к власти деятеля, подобного Трампу».
Давление на Китай уже фигурирует в числе факторов, обусловивших нынешний спад в экономике Германии, который не ограничивается автопромом. Как отмечает другой экономист Амброуз Иванс-Притчард, 18% германского экспорта приходится на Азию, и сейчас 80% германских предприятии сокращают производство — в том числе как отложенный во времени эффект антикитайских мер Вашингтона. Теперь Германии придется иметь дело с вводимыми США 10%-ми тарифами на китайский импорт объёмом в 300 млрд долл. и ответными мерами Пекина, включая ослабление юаня. И это помимо прямого давления США на ЕС/Германию, которое еще впереди, включая обвинения в валютном манипулировании в свете обещанных ЕЦБ мер по стимулированию европейской экономики. Отчасти поэтому некоторые призывают А. Меркель не отчуждать Лондон и договориться с ним по-хорошему в связи с Брекзитом. Проблема Европы не только в том, что Париж и Берлин не могут договориться, как спасти ЕС, но и в несовместимости наднациональной Европы с политикой администрации Трампа, то есть этот «Карфаген должен быть разрушен!». По словам С. Бэннона в недавнем интервью Би-Би-Си, потрясения, связанные с Брекзитом, только начинаются. И, возможно, в этом состоит главная разрушительная задача Трампа — чтобы никто не опередил Америку, пока та собирается с силами/сосредоточивается. Можно предположить, что по мере нарастания американского давления на союзников, у которых будут расти издержки, да и выборы не за горами, его эффективность будет снижаться/угасать.
Что до России, то на той же аспенской сходке в Колорадо спецпредставитель США Джеймс Джеффри заявил, что американцы «будут продолжать бить по России (Hammer on Russia)», дабы она перестала думать, что выиграла в Сирии. Об Иране и Турции говорить не приходится. Отсюда вырисовывается стратегия ухода в себя с хлопаньем дверью и с множественностью её объектов. И тут слово за Бодрийяром, который в части «иронии объекта» начинал с любви, где всякая стратегия ухаживания бьётся безразличием объекта, что каждому легко проверить на себе. Сюжет в литературе и кино распространенный и знакомый американцам. Чтобы перебить стратегию объекта надо идти на качественную эскалацию, к которой субъект был изначально не готов или она не отвечает его собственным интересам и возможностям, и все в конечном итоге оборачивается блефом.
Если взять Китай, то он уже обладает достаточными ресурсами для самостоятельного развития, лидирует в области искусственного интеллекта и по паритету покупательной способности может тратить на вооружения столько же, сколько США (только там вряд ли возможны такие провальные проекты, как F-35, на который выброшен 1,3 трлн долл., или два полных бюджета Пентагона). Дело не только в том, что у США не хватает денег, но и в том, что им придется участвовать в трехсторонней гонке вооружений — высокотехнологичной, которую себе может позволить Москва, и традиционной количественной — с Китаем. В том числе поэтому трудно согласиться с Вулфом в том, что американо-китайская конфронтация — это надолго. Слишком все быстро развивается на этапе эндшпиля ситуации после окончания холодной войны, который серьезно задержался на старте. Пространство для обмана и самообмана будет стремительно сокращаться, а сфера фарса, иронии и пародии — расширяться. К тому же, речь идет не о самоощущении американцев как таковых, а о политико-психологическом комфорте элит, которые не могут «переварить» происходящее иначе как посредством ухода в самоизоляцию под победный барабанный бой.
«Экономист» в своем номере за 27 июля, похоже, встраивается в указанный консенсус американских элит, прогнозируя, что разыгрывать Россию против Китая, как в своё время Никсон и Киссинджер разыгрывали Китай против Советского Союза, можно будет лишь тогда, когда там сменится руководство и новый лидер захочет «вырваться из объятий Пекина». Верно лишь то, что Россия, действительно, не откажется от своего европейского первородства. Ситуация в «треугольнике», как и в мире в целом, будет сложнее и потому не будут срабатывать прежние, из другой эпохи схемы. Можно ожидать смешения чистых вариантов развития событий, что будет снимать их крайности. И те, кто без свойственной многим паники предвидит возвращение международных отношений в их естественное состояние, а не в канун Первой мировой войны, Веймар или очередную биполярность, наверное, будут правы.
Не хаос, а броуновское движение частиц-государств, мотивированное их интересами, которые при желании нетрудно понять. Вот и генсек НАТО Й. Столтенберг, надо полагать, прочтя СНБ Трампа, сдвинулся в сторону от набившей оскомину пропаганды и заявил, что ситуация с Крымом объясняется «усилившейся конкуренцией между великими державами», что в любом случае ближе к истине. Не будем забывать, что живем в переходную эпоху, которая по определению эклектична и многоукладна и в которой наряду со старым пробиваются элементы нового, включая то, чему еще предстоит доказать свою жизнеспособность/состоятельность. Более того, грядет смена западных элит, а с ней и кардинальная «переоценка ценностей». Эти и многие другие факторы должны закладываться в анализ и прогнозы. В противном случае мы будем знать только то, что уж точно не случится, раз мы используем категории прошлого, в который уже раз подменяя время пространством.
Дипломатия — не паутина, которая имеет один центр и потому олицетворяет вертикаль, а сеть, то есть кружево разной степени сложности и изящества. Яркий пример дает Ближний Восток. Так, Трамп включил в число тех, кого он слушает по Ирану, Рэнда Пола, который стоит на позициях, прямо противостоящих взглядам Дж. Болтона. В свое время в Сирии все сорвалось после того, как «на местности» стало ясно, что западной агрессии, хотя бы как это случилось в Ливии, не будет. Тогда летом 2012 года началась джихадистская агрессия с территории Турции, финансировавшаяся американскими союзниками в регионе. Она не прошла и все стали исходить из новой реальности. То же и с Ираном: стало ясно, что США воевать не будут, отсюда посредническая дипломатия Омана между «заливниками» и Тегераном — никто не хочет превращаться в прифронтовое государство на свой страх и риск. Это только один срез сложности ближневосточной политики. В этом же направлении многомерности эволюционирует европейская политика — только надо видеть и уметь ждать.
х х х
Но если по благодати, то не по делам; иначе благодать не была бы уже благодатью. А если по делам, то это уже не благодать; иначе дело не есть уже дело.
Послание апостола Павла к римлянам, 11:6
Любая своя правда — это прямое или завуалированное покушение на свободу Другого. В «тяжелом случае» с США мы имеем дело с претензией на большее — с сознанием собственной праведности, идущим от Реформации, которое проявляется в концепте американской исключительности (пресловутая Manifest destiny). Искушение благодатью знакомо всем: не интересно, когда тебе воздается по делам, хочется, чтобы просто повезло и тем бы ты был отмечен. Американские элиты хотят «двух в одном». Но фатальность имеет свои, не ведомые нам законы, на что и указывал римлянам апостол Павел. Вся книга Иова об этом, как и история с Блудным сыном, братья которого роптали на прием, оказанный ему отцом. Ирония объекта не раз заявляла о себе в истории, ближе к нам — на примере нашествий Наполеона и нацистской Германии, когда и те, и другие отдали свою судьбу в руки России.
Поэтому нельзя упрощенно судить о судьбах Европы, экстраполируя ее прошлое эпохи холодной войны в будущее, даже если речь идет о, казалось бы, безусловно позитивных вещах, таких как европейский интеграционный проект, который трещит по швам, причем не только из-за злой воли Трампа и Бэннона. На деле немцам приходится выбирать между тем, чтобы «платить за империю» хотя бы в форме еврозоны, и тем, чтобы расплачиваться за крах европроекта. Со времен германского единства всем приходится иметь дело с имманентным свойством Германии к расширению — «место под солнцем», «жизненное пространство» и т. д. Дважды это приводило к мировым войнам, в наше время — к экономическому доминированию немцев в Евросоюзе, и не потому, что они этого хотели, как раз не хотели и даже вовсе отказались от исторического творчества, но так случилось и должно было случиться. Просто сказались сравнительные свойства немцев и других европейских народов — немцы не могут быть другими, а другие, как бы ни старались, не могут быть немцами. Хотя на какое-то время на уровне среднего класса все европейцы усреднились, но это время прошло и вряд ли вернется. И тут, возможно, надо будет вернуться к теме «Пруссачество и социализм», которую разрабатывал О. Шпенглер, противопоставляя пруссака англосаксу. Надо будет заново взглянуть на тему — уже в свете опыта ФРГ, где социал-демократам удалось затянуть пояса в рамках Программы-2010, и того, что после прививки либеральных ценностей немцы становятся главным оплотом социального государства в западном мире, тогда как англосаксы, как показывают Трамп и Брекзит, идут дальше своим путем. Надо будет учесть и то, что Шпенглер отказался сотрудничать с нацистами: если снять расовый момент, а тогда он вдохновлялся идеями Ф.Ницше, то может оказаться, что он не был так уж неправ.
Главный грех любой власти — её абсолютная предсказуемость, обусловленная ментальной инерцией, неспособность импровизировать по ходу, как того требуют поворотные времена. Именно на такую «эскаладу финальности» хотели бы загнать Россию западные элиты, что в числе прочего, как им может показаться, решало бы для них задачу трансформации собственного общества. Предсказывая нам на этом пути социальный взрыв и политический кризис, они хотели бы упредить широкий маневр российской власти, который отвечал бы нашему культурному коду, как он нашел отражение, в частности, в русской литературе по мнению В. Вульф (она писала в своей «Русской точке зрения» о том, при её чтении «горизонт расширяется и душа обретает удивительное чувство свободы»).
Доказать свой творческий потенциал, а именно в этом суть международного соревнования во все времена, в части социально-экономической политики можно было бы, испробовав впервые «народное количественное смягчение» (в отличие от западного, когда напечатанные деньги не доходят до населения и по большей части не идут дальше фондовых бирж) — идею Дж. Кейнса-М.Фридмана о «разбрасывании денег с вертолета» как средстве расширения потребительского спроса и стимулирования, тем самым, мелкого и среднего бизнеса в кризисные времена. Речь могла бы идти о качественном наращивании поддержки семьям с детьми и принятии государством на себя процентов по ипотечным кредитам молодым семьям. Не помешало бы подумать о всеобщем прожиточном минимуме и обеспечении свободного интернет-доступа ко всей бюджетной деятельности органов местной власти. В этом мог бы состоять и наш вклад в европейский дискурс путей дальнейшего общественного развития.
Что не менее важно, это сорвало бы линию западных элит на то, чтобы «пересидеть Путина», и ускорило бы нормализацию наших отношений. Признаком фатальности нашей исторической «немецкой связки», когда Россия могла бы обеспечить своим потенциалом развития мирное торгово-экономическое «расширение» Германии, а Германия, в свою очередь, наконец, оказалась бы на правильной стороне истории Запада, может служить наличие в Кремле немецкоговорящего лидера.
