Итоги удивительного 2020 года подвели участники заключительной дискуссии в рамках XVIII Ассамблеи Совета по внешней и оборонной политике и Лектория СВОП 24 декабря. Стал ли 2020-й переломным? Что делать России в новом году? Мы подготовили для вас обстоятельный отчёт выступлений наших экспертов.

Не такой переломный
ФЁДОР ЛУКЬЯНОВ, главный редактор журнала «Россия в глобальной политике» с момента его основания в 2002 году. Председатель Президиума Совета по внешней и оборонной политике России с 2012 года

Сегодня мы подводим итоги этого удивительного года. Возможно, он был не такой переломный и поворотный, как это казалось весной, но достаточно. Много чего произошло. И, главное, то, что началось сейчас, будет происходить и дальше. Кроме того, этот год стал бальзамом на душу всем тем, кто говорил о цифровизации. Из этого возникает масса возможностей и масса проблем.

День открытых дверей закончился
Евгений ВОДОЛАЗКИН, писатель, литературовед

Поэт – дитя гармонии, потому иногда он может увидеть что-то такое, что совершенно не очевидно для остальных. Игорь Волгин как-то сказал: «Там, где сложно подойти к чему-то рационально, действует поэзия». Так и есть – глубокие исторические заключения делаются библией. В 2016 г. я выпустил две статьи в американском журнале, в которых изложил интересные результаты исследований современной литературы. В частности, её постмодернистского фланга. Постмодернизм имеет черты средневековой поэтики. Об этом не говорилось раньше, потому что Средневековье было не до конца изучено. Сейчас происходит некий переход к новой эпохе, которая, конечно, не будет Средневековьем, но использует его конструкции. Меня попросили рассказать о тех схожих чертах, которые я вижу. И тогда я написал статью «Эпоха сосредоточения». Я говорил о том, что сейчас, видимо, мы приближаемся к тому, что предельное объединение мира пойдёт в сторону атомизации по принципу маятника. Ведь есть «время обнимать и время уклоняться от объятий», что ныне очень актуально. И сейчас этот маятник качнулся в обратную сторону. Я догадывался, что настанет время границ и некоторого расхождения. И как раз время пандемии крутилось вокруг понятия границы.
Хотя пандемия не принесла собой границы – они уже шли, и это было замечено уже многими. Пандемия их только обосновала. День открытых дверей закончился, и двери стали закрываться.
Начался новый цивилизационный цикл. Я разделяю их на два вида: первый тип – дневные эпохи, второй вид цикла – ночные. Дневные – это эпохи, брыжущие страстью, искусством, как, например, Античность или Новое время. А ночные – это, например, Средневековье. Такие эпохи сосредоточены на внутреннем и внешне выглядят достаточно мрачновато. И сейчас дневная эпоха заканчивается. История, которая движется циклами, подходит к новому циклу цивилизации. Пандемия, пришедшая в это время, ничего в общественном смысле не организовывала. Были такие вещи, как испанка, чума и так далее. И никто особо не замечал их.
Но сегодняшняя пандемия проходила на экранах телевизоров. И, если бы не серьёзное информационное обеспечение, то не было бы вообще к ней столько внимания. О пандемии говорили, что большинство заражений проходит незаметно, что раньше в народе называлось – быть здоровым. Сейчас же мы понимаем, что это опасная штука. Но мне всё же кажется, что это не так было бы заметно, если бы не было общественного запроса на разделение. Это не значит, что в будущем мы не откроемся и будем жить за этими стенами. Они может быть уйдут на какое-то время, но на тех местах, где стояли стены, трава уже примята. И этот процесс уже пошёл. Я надеюсь, что в скором будущем вирусы уйдут, но это стремление к расхождению – этот цикл – останется.

Ковид-федерализм
Юрий ВАСИЛЬЕВ, специальный корреспондент деловой онлайн газеты «Взгляд»

За этот год я объездил где-то регионов двадцать. И, если мы обратимся к выражению Александра Горчакова «Россия не сердится, Россия сосредотачивается», то я бы сказал несколько иначе – «Россия не паникует, Россия рассредотачивается». И это, в первую очередь, касается взаимоотношений центра и регионов. У нас работает привычная схема федерализма по-российски. Ставится задача, и она выполняется.
Но по внешним признакам эта система уже изменилась. Конечно, это связано с реакцией на пандемию и с тем, что правила этой реакции а) писались на ходу и б) постоянно менялись и меняются по сих пор. Только протоколов Минздрава по лечение короновирусных инфекций с марта по декабрь сменилось девять штук, и сейчас десятый на подходе. Например, те лекарства, которые мы видели сначала, ушли как неактуальные и даже вредные. И также правила игры устанавливались и менялись в отношении центра и регионов. Если во время первой волны была нацеленность на «как можно больше запретить», то сейчас, когда объективно намного больше заболевших, этого, почему-то нет. Да и вообще регионы не воспринимают это настолько серьёзно, насколько необходимо. Просто пример: в Питере и Москве ввели серьёзные ограничения, а в Казани в это время говорят, что «Москва и Питер, приезжайте к нам в Казань отмечать Новый год, здесь таких ограничений нет».
Образовалась некая шарнирная система, когда задача понятна, но характер и методы её исполнения всё больше и больше остаются на усмотрение регионов.
То есть если можешь вводить ограничения и считаешь, что это нужно, то вводишь, а если не считаешь это необходимым, не вводишь. Опять-таки в этом большая разница первого этапа и второго.
Сейчас мы видим ковид-федерализм. И с онлайном мы худо-бедно разобрались, но вот с новыми правилами гармонизации намного сложнее и потому, что правила пишутся на ходу, и потому, что Россия столкнулась с новыми вызовами (особенно в регионах). Ковид-федерализм – это не столько про букву закона, сколько про механизмы достижения согласия и механизмы возникновения или не возникновения нового качества доверия.
Я бы предлодил пройтись по трём сюжетам, которые помимо пандемии определили новые взгляды на взаимоотношения центра и регионов и принципы доверия:

1. Масштабная техногенная катастрофа на Таймыре. Разлив дизельного топлива стал крупнейшей дизельной катастрофой на планете. Эта история поставила сложный комплексный вопрос о доверии между корпорацией (в данном случае определённой), региональными властями (Красноярским краем) и центром. Это доверие касается целого комплекса вопросов, начиная от предоставления информации, как таковой, до того, когда она поступала и насколько быстро. И то, почему обстоятельства не позволили вовремя отреагировать, ведёт к пересмотру (или не пересмотру) каких-то отношений доверия и согласия, которые сложились в государстве до аварии. Важно то, будут ли или не будут эти договоры (гласные и негласные) в связи с этой катастрофой пересмотрены, а также насколько модели взаимодействия будут изменены и для других корпораций.
2. Многотысячные протесты в Хабаровске, связанные с арестом губернатора Хабаровского края. Эта история о некотором консенсусе и выработке сосгласия между игроками. Мы уже видели несанкционированные протесты в Москве в прошлом году и то, как на них реагировали власти и правоохранительные органы – жёстко и достаточно провокативно. В Хабаровске я наблюдал, что направленность была совершенно другая. Хотя митинги также были несанкционированы, там установился консенсус между протестными активистами, правоохранителями и властями региона. Этот консенсус был направлен на то, что всем нужны разные вещи, но при этом все хотели, чтобы эти протесты прошли в ненасильственном ключе со всех сторон. И то, как эти механизмы публичных и непубличных договорённостей и взаимодействий работали, действительно поражает. Сейчас мы видим, что эти митинги практически закончились. Но эта история начиналась, проходила и завершилась ненасильственным путём. И я думаю, что этот положительный опыт может быть принят на вооружение.
3. Отбивание реагирования на ковид-вызовы. Наиболее ярко это проявилось в регионах Северного Кавказа. Это касается Северной Осетии, где проходили митинги против антиковидных мер, и Дагестана – по ситуации в этом регионе Владимир Путин собрал отдельное совещание, чего раньше не было. Дело в том, что там обострилась извечно российская дихотомия противоречия уклада и закона. На Кавказе мы имеем дело с традиционным обществом. И это нужно учитывать, хотя многие пролемы там такие же. В Северной Осетии много протестовали потив механизма выплаты компенсации. А почему он там плохо работал, например, в бизнесе? Потому что бизнес по большей части находится в серой и чёрной зоне. И тех налогов, которые нужно было платить, никто не платил. Но, когда пришёл карантин, всех закрыли, – и, пожалуйста, государство, помогайте. То есть, выходить из тени не хочется, а компенсаций хочется. Это нужно гаромонизировать. При этом в традиционном обществе больше всего заражений происходило не в городах, а на похоронах. Потому что кавказские похороны собирают очень много людей. И, когда свадьбы можно было отменить (что с успехом и делали), то похороны отменить невозможно. И теперь стоит понять, как не отказываться от традиций, но подчинить их новым правилам.
   Пандемия обострила весьма важный запрос во взаимоотношениях с регионами – на новую искренность (прежде всего, искренность губернаторов и властей), на прямое действие и прямое общение. В пандемию люди хотят видеть максимальную открытость региональной власти. Они этого ждут, но и власть вправе ожидать движение людей навстречу. И вопрос, как привести обоюдный запрос на доверие в каждом регионе, – остаётся открытым. Я надеюсь, что ответы мы увидим уже очень скоро – в 2021 году.

Наша реакция была неплохой при всех её изъянах
Оксана СИНЯВСКАЯ, заместитель директора Института социальной политики НИУ «ВШЭ»

Когда пандемия только набирала обороты, было ожидание, что сейчас мы увидим, как будут быстро и кардинально меняться системы (экономические и социальные), что пандемия послужит катализатором изменений, и мир перестанет быть прежним. Но по мере того, как пандемия затягивается, становится понятно, что первой волной ситуация не исчерпывается. Приходит отрезвление и понимание, что сейчас все страны, сколько бы они ни тратили денег, действуют в рамках допандемийных решений. Пока всё, что было до (то есть все проблемы) высветилось. Решения, придуманные до, вовсю используются. И я не вижу в этом большой проблемы. Ведь форс-мажор редко становится источником социальных изменений.
Пандемия принесла серьёзные вызовы. Она создала новые векторы неравенства и на глобальном уровне. У богатых стран есть ресурсы залезать в долги и поддерживать население и бизнес, а у остальных таких ресурсов нет. И поэтому не у всех имеется возможность соблюдать карантинные ограничения или же эти возможности ограничены. Становится понятно, почему все, кроме богатых стран, цепляются за возможность не вводить повторные ограничения, ведь людям нужно зарабатывать на жизнь и выживать, а у государства попросту нет больше возможности их так щедро поддерживать.
На национальном уровне мы увидели, что то неравенство, которое было, стало проявляться ещё сильнее через другие каналы. Сфера услуг, туризма и развлечений пострадала независимо от квалификации тех, кто там работал. И возможность работать дистанционно оказалась выше сил не только для определённых секторов, но и для определённых категорий людей. Кроме того, качество жизни тоже было сильно связано с накопленными ресурсами. Если у семьи была дача, компьютеры, хорошая машина, хороший выход в интернет, то у неё практически не было проблем с поддержанием дистанционного образования, удалённой работы и самоизоляции. На самом деле, качество жизни на даче не сильно страдало. Например, ты мог не сидеть взаперти в тяжёлые нерабочие дни апреля текущего года. Поэтому новые векторы неравенства в России проявились в чём-то мягче (по сравнению с США), но в чём-то были очень похожи на другие страны. И пандемия, в первую очередь, ударила не по среднему классу, а по тем, кто не самый бедный, но и не самый средний. И здесь вопрос в том, как хорошо их поддерживало государство, ведь усиливалось снижение доходов и увеличивалась безработица. Хотя Россия, на мой взгляд, первую волну пережила достаточно благополучно.
Наша реакция была неплохой при всех её изъянах с дистанционным образованием и здравоохранением. В социальной защите тоже было быстро найдено несколько решений. Одно – мы начали с поддержки безработных, увеличили уровень пособий по безработице. Потом было найдено другое решение – поддержать семьи с детьми. Ведь родители потенциально могут потерять работу. Да и ещё до кризиса они отличались самыми высокими рисками бедности. И в этом смысле, если государство даёт деньги тем, кто и до кризиса был беден, то оно не допускает образования нищеты. Государство косвенно поддерживает людей на рынке труда через поддержку пострадавших отраслей, через поддержку бизнеса и поддержку семей с детьми. Распределить пособия на семьи с детьми было гораздо проще и быстрее, потому это было верное экономическое решение. Дальше, к сожалению, получилось, что федеральные меры только поддержкой семей с детьми и ограничились и никак не затронули другие проблемы, связанные с самоизоляцией. Ими занимались регионы, но это были совсем небольшие точечные меры.
Если говорить о первой волне, то политика и решения были неплохими. Да, мы дали денег меньше, чем США и Германия, но у нас и уровень экономики не такой, чтобы мы могли себе позволить так же сильно залезать в долги, как эти страны.
То есть если оценивать эффективность с точки зрения потраченных ресурсов и полученных результатов, на мой взгляд, социальная политика первой волны была достаточно адекватной.
Проблему я вижу в том, что на этом поддержка населения и бизнеса прекратилась. Если смотреть на вторую волну, то за исключением новогоднего подарка семьям с детьми до семи лет, мы ничего и не получили. У нас кризис не первый. В России снижение доходов происходило в течение 2015-го, 2016-го, 2017-го, 2018 гг., в 2019 г. началась некая стабилизация, но за ней последовал кризис нынешнего года. И, если российская экономика не начнёт быстро расти, то в 2021 г. будут серьёзные проблемы. Этот год был пережит на мобилизационном потенциале и надежде на то, что пандемия быстро закончится, а дальше всё нормализуется, появится снова работа, доходы начнут расти. Сейчас уже понятно, что этого не происходит. Кроме того, есть опасения, что выход из кризисиза будет достаточно медленным. Тогда это чревато ростом социальной напряжённости, а на уровне потребления люди будут ещё больше залезать в долги, всё больше брать кредитов, и всё больше структура потребления будет сдвигаться в сторону продуктов питания и базовых товаров, а не интестиций в образование, здравоохранение и так далее. Мы будем сьезжать по пирамиде Маслоу вниз.
Подведу итоги. Хорошо, что российское правительство научилось использовать социальную политику в качестве элемента макроэкономической политики и поддерживать потребительский спрос. Также хорошо то, что находятся достаточно эффективные управленческие решения и что региональные решения дополняют федеральные. Да, мы имеем разные возможности у людей из разных регионов, но это та реальность, в которой мы живём.
На данный момент я вижу несколько проблем. Первая – риски в сфере здравоохранения. У нас не такая высокая смертность, больницы справляются с наплывом пациентов, поэтому есть соблазн кардинально в системе здравоохранения ничего не менять, свернуть госпитали, когда они перстанут быть нужными (благодаря вакцинации, которая уже началась) и не возвращаться к вопросу о низкой доступности и высоком качестве медицинских услуг. Вторая проблема – конечно, хорошо помогать тем, кому легче помочь, но если пандемии нас ждут впереди, то в условиях такой турбулентности нужны будут новые социальные программы, которые бы позволяли быстро выявлять самых нуждающихся. И последние две вещи связаны с занятостью. Одну из них я бы рассматривала как позитивный вызов.
Для некоторых секторов пандемия явилась благом – для цифровых и информационных. Поэтому необходимо искать нужное решение, чтобы открыть новые категории занятости. Этот вызов для России не новый, но он почему-то игнорировался.
И ещё одно «но» связано с дистанционной занятостью. Как выстраивать баланс между личной и рабочей жизнью, когда работа дома, но и дом дома? И всё это круглосуточно и без перерыва. Эта проблема, конечно, не настолько острая, как другие, но всё же важна. Поэтому, я думаю, что здесь недовольство тех, кто перегружён работой, может стать причиной поиска новых форм занятости и работы.

Одна половина человечества что-то доставляет другой половине
Александр ВЫСОЦКИЙ, директор по корпоративным отношениям «Яндекс Go»

Год получился весьма запоминающимся. С одной стороны, ничего нового, чего совершенно не было раньше, не произошло. С другой же стороны, многие вещи резко развились, или их развитие резко ускорилось. Интересно то, с какой скоростью поменялись нормы. Если бы год назад кто-то сказал, что дети будут заниматься физкультурой по Zoom, многие бы покрутили пальцем у виска. То же самое, как и принимать экзамены, сидя на даче, раньше считалось чем-то нереальным. Это казалось бы дикостью, но сейчас это норма. К тому же раньше было нормой ходить в мазагин за продуктами, а сейчас норма – заказывать их.
И это изменение норм касается всего. Случилась резкая атомизация потребления. Это же касается и посещения кинотеатров, и всей культуры в целом. Сейчас сложно создать какой-либо универсальный культурный продукт. И в этом смысле все объединились за закрытыми дверями, но за ними всё равно есть маленькие сообщества, хотя и связанные между собой, но достаточно разные. Что касается платформенной занятости – это вызов. Не все компании, занимающиеся ими, были к этому готовы (в том числе морально).
Конечно, хорошо, что ты можешь сам регулировать длительность своего рабочего дня, но всегда ли это будет так удобно? Сейчас появился третий вид занятости. Раньше в классической системе было, что ты либо наёмный работник, либо предпрениматель. А сейчас мы имеем перед собой третий тип занятости. Это не наёмные сотрудники и одновременно это люди, которые не ведут собственный бизнес или ведут, но совсем микробизнес, где стартовым капиталом являются навыки. Иногда эти навыки довольно сложные и высокооплачиваемые (репетиторы, рабочие, ремонтники). Но чаще, к сожалению, встречаются навыки достаточно примитивные (курьеры). По понятным причинам такая работа не может быть высокооплачиваемой. И наше начальство не раз говорило, что очень бы не хотелось, чтобы сложилась такая ситуация, когда одна половина человечества что-то доставляет второй половине человечества.
Хочется попытаться заместить это роботами, чтобы совсем не квалифицированным трудом люди не занимались.
У нас сейчас есть национальные компании в этом сегменте, которые на уровне показывают эти услуги. Можно даже сказать, что у нас в больших городах ситуация с этим сложилась лучше, чем во многих городах Западной Европы, но это отнюдь не отменяет тех вызовов, которые мы имеем. У нас есть хороший потенциал, но без общего развития экономики, будет достаточно сложно. Поэтому, думаю, что мы увидим новые формы решения социальных проблем и вопросов.

2021 – год календарных вызовов
Алексей ЧЕСНАКОВ, руководитель Научного совета Центра политической конъюнктуры России

Политика будет находиться под давлением двух процессов: увеличения социальной дистанции и цифровизации. Турбулентность, которую мы наблюдаем в политической сфере, в основном связана с очень плохой приживаемостью к этим двум важным социальным феноменам. Политика порой требует эмоционального и тактильного контакта с материалом. Я недавно говорил с одним депутатом, который проводил избирательную кампанию этим летом, и он с большим ужасом мне о ней рассказывал. Причём раньше он уже избирался во многие государственные думы, начиная с 1993 г. И он с болью рассказывал, как в этом году ему было сложно проводить встречи с избирателями, когда пропала обратная связь. Как он мне сказал в процессе обсуждения такой концепции: «Как политическое животное я не чувствую запаха избирателя. Я потерял навык того, как становиться вожаком стаи. Я не могу обнюхать члена своей стаи и понять, что его волнует». Если возвращаться к заявленной теме, я бы разделил её на несколько пунктов.

1. Обострение геополитической конкуренции. Только кажется, что это касается только внешней политики, но это далеко не так. Все темы, связанные с внешней политикой, сильно сидят в головах избирателей и обязательно всплывут в ходе подготовки к выборам в государственную думу следующего года. Очевидно, что выборы в США и победа Байдена будут оказывать влияние на информационную повестку очень сильно. Мы пока даже не представляем, какие могут быть удары и события, связанные с этим. Очевидно, наши соседи (в первую очередь Белоруссия и Украина) тоже будут приносить нам проблемы. В этом году, например, Украина так и не выполнила свои обязательства по Минским соглашениям, парижские обязательства. А Белоруссия с уставшим и потерявшим часть легитимности Лукашенко выглядит как очень больная тема и часть нашей внутренней повестки.
2. Системные проблемы. Система сейчас немножко разбалансированна из-за отсутствия прежних и привычных форматов работы. Ведь кроме пандемии есть ещё огромное количество проблем, большинство из которых за этот год так и не были решены.
3. Переходный период и вопросы, связанные с пониманием того, как будет осуществляться такой большой транзит, о котором говорилось. Понятно, что конституционные поправки во многом сняли остроту проблемы. Сейчас элита вроде бы не так нервничает в связи с возможной пертурбацией 2024 года. Но Путин подвесил эту проблему. На последней пресс-конференции он очень чётко обозначил, что для себя он ещё ничего не решил. Конечно, он так сказал, как будто он всё уже давно решил. Но, очевидно, что начинаются тектонические политические процессы, которые должны будут обеспечить этот самый переходный период вне зависимости от того, останется Путин или будет его преемник на посту президента. Электоральные риски довольно важны и интересны. С одной стороны, «Единая Россия» чувствует себя довольно нервно, потому что рейтинги после пенсионной реформы сильно снизились, но альтернатив для российского электората не существует. Другой вопрос, как наполнить повестку смыслами.
   Чрезвычайно важно понять, какова будет структура заложенной на следующий год повестки. Я вижу несколько календарных вызовов, которые появятся для власти в самое ближайшее время. Они касаются актуального политического осмысления своей роли.
   Мы не любим переписывать историю и всем говорим, что этого делать не надо, но при этом своей версии у нас не появляется.
   А в следующем году будет много интересных событий с исторической точки зрения. Например, 300-летие провозглашения Петра I императором. Кажется, это довольно отстранённое и удалённое от нас событие, но это осмысление России как империи, как некой философской сущности в политике, очень важно. Кроме того, будет важное событие – 800-летие Александра Невского, но сложно сейчас сказать, как власть на него отреагирует, но я подозреваю, что вынужденно – с точки зрения некого пантеона новых политичсеких фигур. Это же важно. И все понимают, что это должно быть осмысленно. 80-летие начала Великой Отечественной войны – на фоне того, что в этом году ситуация с 75-летием Победы ситуация была немножко подвешена, и феерического празднования не произошло. Так что, очевидно, в повестку возвратятся темы, связанные с этим вопросом. Плюс 60 лет полёта Гагарина – нашего великого лидерства в космосе. И, наконец, 90 лет Горбачёву, 30 лет первым прямым президентским выборам, 30 лет развала СССР, сто лет академику Сахарову. То есть, по сути дела, нужно переписать или осмыслить по-новому некоторые события, исходя из того, как у нас построена смысловая политическая конструкция. Конечно, это всё связано с огромной творческой работой власти. Как она будет заниматься этой работой, пока что неизветсно. Но, очевидно, придётся давать свои актуальные ответы на эти вопросы. В любом из вышеперечисленных событий власть должна будет предьявить какие-то осмысленные и содержательные сигналы обществу. А, как мы видим, общество до сих пор пытается искать ответы на все эти вопросы.
   Я думаю, что внутренняя политика в следующем году будет очень многое определять, выборы с Государственную думу обещают быть очень сложными и тяжёлыми, хотя результат во многом предопределён, но турбулентность ожидается именно из-за того, что современные технологии будут отвлекать значительное количество людей от тех процессов, которые будут известны избирателю.

Атомизация и трайбализация – это про нас?
Виктор ВАХШТАЙН, декан факультета социальных наук Московской высшей школы социальных и экономических наук (Шанинка)

Сегодня понятие «общество» – довольно странный устаревший концепт. И говорить, что социология – это наука об обществе, всё равно, что сказать, что психология – наука о душе. Не очень понятно, есть ли вообще общество, а если и есть, то почему оно обязательно должно представлять свою тотальность. Собственно, мы изучаем не общество в целом, а структуру социальных связей. То, как устроена ваша записная книжка. То, как устроена ткань социальности, в которую мы все вплетены. С 2012 г. два раза в год мы анализируем, как устроены социальные связи и отношения доверия к институтам, друг к другу, к технике и так далее. При анализе берётся в расчёт несколько параметров:
1) Количество сильных и слабых связей. То есть – сколько у вас друзей и сколько знакомых. Друзья – это те, кому вы можете позвонить в три часа ночи и попросить вас откуда-то забрать. А знакомые – те, кому вы можете в какой-то момент позвонить и попросить консультации, если ваш сын собирается куда-то поступать, если вы ищете новую работу и так далее. Это те связи, которые вы в необходимый момент можете актуализировать.
2) Связность этих связей. То есть сколько ваших друзей дружит между собой и сколько ваших знакомых знакомы друг с другом.
3) Доверительность. Градация идёт от «друзей» в «Фейсбуке», которых вы можете не знать лично до друзей с армейских или университетских времён.
И, если посмотреть результаты с 2012 г., то мы увидим, что до пандемии шёл поступательный рост социального капитала, социальных связей. Никакой атомизации не было. В период с 2013 по 2017 гг. количество друзей у людей в России выросло в 1,5 раза, а количество знакомых – в два.
Этот рост круга общения и доверия приводил к забавным эффектам. В частности, рост межличностного доверия совпадал с падением институционального доверия.
Чем больше вы доверяете друзьям, тем меньше доверяете институтам.
Это било по системе здравоохранения. Потому что каждое ваше обращение к медицинским работникам «по знакомству» приводило к падению доверия системе здравоохранения. А паралельно рост межличностного доверия и расширения кругов социальных связей приводил к падению обобщённого доверия, то есть представления о том, что люди в принципе не так плохи, как они кажутся, что с ними можно иметь дело. Вообще, по данным, опубликованным Trust Barometer, Россия по уровню доверия к незнакомцам заняла последнее место среди тридцати обследованных стран. И у нас этот параметр сравним с ошибкой выборки.
Это парадоксальная история, когда на протяжении семи лет идёт расширение записной книжки и круга общения, но наблюдается падение доверия ко всем формальным институциям (конечно, номер один – это суды и прокуратура, дальше идёт система здравоохранения, полиция и городские власти). В таком странном разрезе, где есть зависимость межличностного общения и доверия к институтам, шёл заодно рост цифровизации. Больше всего технологиям доверяли те, кто не доверял людям. И больше всего технике не доверяли те, кто не доверял институтам. Простая иллюстрация, с 2013 г. по 2017 г. упало на 8 процентов доверие к судам, и на 6 процентов выросло доверие роботу-судье. Так же, как падало обобщённое доверие, росло доверие к беспилотным автомобилям.
В пандемии произошла трансформация социальных связей. В литературе описаны три сценария таких изменений:

1. Сценарий солидаризации. Это то, что Питер Бэр описал на примере первого коронавируса 2003 г. в Гонконге, когда правительство КНР откровенно врало, но в городе оставалось достаточно много свободных СМИ (по причине того, что Гонконг был в составе Китая всего шесть лет). Тогда началась стремительная солидаризация, как война на двух фронтах, – против правительства, к которому нет доверия, и против вируса. Он выделяет шесть условий такой солидаризации, и с их учётом появляется следующий сценарий: стремительное уплотнение социальной ткани, когда слабые связи становятся сильными, уплотняются сильные связи и появляются новые слабые. Понятный сценарий, но, к сожалению, не наш. Он сильно влияет на отношения Пекина и Гонконга до сих пор. Те люди, которые называли себя до пандемии гонконгскими китайцами, стали называть себя просто гонконгцами, а те, кто называли себя китайцами, теперь называют себя гонконгскими китайцами. И Бэр показал вот эту связь солидаризации и потери доверия к институтам.
2. Сценарий поляризации. Эпидения оспы в Монреале 1885 года. Город и так поделён на две части (франкофоны-католики и англофоны-протестанты), начинается эпидемия, которая распространяется через католические круги. И через считанные недели происходит радикальная солидаризации внутри каждой из двух частей города друг против друга, а не против против эпидемиологической угрозы. Тоже не наш сценарий.
3. Сценарий атомизации. Именно он нам ближе других. Мы зафиксировали два сценария атомизации – для крупных и малых городов соответственно. Для больших городов – чистая атомизация, когда сильные связи становятся слабыми, а слабые исчезают. Любопытный сценарий в малых городах России, хотя его ещё нужно будет описать и проанализировать, потому что сейчас непонятно, от каких факторов зависит это различие. Такой сценарий трайбализации. Когда сильные связи становятся ещё более сильными (вы чаще звоните родителям и друзьям), но слабые связи практически обрываются. Знакомства исчезают, дружба остаётся.
   Понятна ситуация распада социального капитала. Но этот распад в этом году не привёл к усилению доверия к формальным институтам. Происходит коллапс доверительных отношений. Это касается даже доверия технике. Сейчас мы впервые зафиксировали рост технофобии. Люди боятся, что автоматизация, произошедшая за последний год, лишит их работы (этот показатель вырос на 26 процентов).

России нужны добровольцы
Сергей ДУБИНИН, член Совета по внешней и оборонной политике

Как живёт и развивается наше общество? Картина, которая вырисовывается, спокойна и аналитична. Это не катастрофа и не развал, но это не результат пандемии. Это наши последние десять лет замедленного экономического роста, в которые уложились две рецессии. Экономический рост в среднем 1,5 процента в лучшем случае, непрерывное падение походов населения, рост бедности.
Но в условиях ковида это приняло взрывной характер. Те люди, которые считали себя среднеобеспеченными, почувствовали рискованность своего положения. И эти большие слои среднего класса снова начинают разваливаться на богатых и плохо обеспеченных. Попытки решить проблемы с точки зрения социальных расходов во время самой болезни показали недостаточность инструментария нашего государства в этой области. Не цены надо замораживать, а людей из бедности поднимать. И те выплаты, которые были получены, решат проблему бедности только семей с детьми, но людей с самым бедственным положением ничего не спасло. Новое поколение растёт в условиях бедности в массовом порядке. Данные проблемы, мне кажется, и порождают умонастроение, которое нам было описано как настроение потери доверия, подозрения и так далее. Это, конечно, можно продолжать объяснять борьбой с внешними врагами и их кознями в отношении нас.
Почему большинство из нашего поколения поддерживает именно Лукашенко? Потому что верит, что если придут новые власти, то у нас появится ещё одно враждебное государство, которое вступит в НАТО или сделает ещё что-нибудь ужасное. Это работает на усиление подозрительности и потерю доверия.
То, что могло бы работать позитивно, – это движение добровольцев, которые сами бы объединялись и решали и свои задачи, и общественные.
Но мы постоянно получаем такую информацию, что с НКО лучше не связываться. Этому нужно придавать уже другую форму. Общественного движения явно недостаточно, хотя, казалось бы, оно в условиях кризиса должно было нарастать.
Уровень демографии и экономики в течение последних десяти-двадцати лет определяют то, что происходит в данный момент. Я это хотел бы подчеркнуть. Я прожил уже долгую жизнь, и все поколения – мои родители, бабушки, дедушки, и мои дети – сталкиваются к двадцати годам с проблемой отдельного жилья для своей отдельной жизни и для создания своей отдельной семьи. Я не пытаюсь сказать, что это и должно стать нашей национальной идеей, но эта проблема затрагивает всех так же, как и здравоохранение, и образование.

Напомним, что в этом году Ассамблея СВОП по понятным причинам прошла онлайн и состояла из нескольких связанных друг с другом, но отдельных мероприятий.
Первая сессия в рамках Ассамблеи на тему «Зарубежье всё ближе? Что происходит вдоль российских границ?» состоялась 3 декабря. Наш обстоятельный отчёт о ней читайте (или смотрите) тут.
Во второй сессии 10 декабря принял участие Сергей Лавров, ветеран СВОП, министр иностранных дел России. Почитать об этом можно здесь.
Видеозапись и изложение третьей сессии, которая прошла 16 декабря, можно посмотреть/почитать по ссылке.

Метки: XXVIII Ассамблея СВОП, Ассамблея СВОП