Федор Лукьянов

| Российская Газета

Для Грузинской ССР это был поворотный момент. Организаторы митинга, среди них и будущий президент Звиад Гамсахурдиа, превратились в лидеров национального возрождения. Первоначальной причиной волны протестов в Грузии конца марта — начала апреля 89-го был абхазский сход в селе Лыхны, участники которого высказались за выход из состава Грузии и восстановление Абхазской союзной республики. Националистический пафос грузинских протестов быстро расширился до антисоветского.

Общественный резонанс «9 апреля» вышел далеко за пределы Грузии. Комиссия Съезда народных депутатов СССР (комиссия Собчака) фактически возложила ответственность за жертвы на военных и союзные власти, что стало важным психологическим фактором на фоне разгоравшейся борьбы демократических движений против Кремля. Именно тбилисская трагедия запустила обратный отсчет советской истории. Союзное руководство все больше уходило в оборону, не будучи в состоянии ни предложить республикам новую и перспективную модель отношений, ни проявить твердость в противостоянии сепаратистским тенденциям. До ликвидации Советского Союза оставалось два с половиной года…

История не знает сослагательного наклонения, но иногда позволяет сравнить варианты. В те же дни, когда в СССР нарастал накал споров из-за тбилисского побоища, в Китае начиналась своя драма. Смерть в середине апреля 1989-го бывшего партийного лидера Ху Яобана, который последние два года жизни находился в опале за излишний либерализм, вызвала волну студенческих акций с требованием более решительных реформ. Как обычно бывает в таких случаях, выступления активной части интеллигенции скоро обросли куда более радикальными проявлениями и намного менее одухотворенными участниками. Когда руководство КПК во главе с Дэн Сяопином приняло решение подавить протесты (начало июня), площадь Тяньаньмэнь представляла собой укрепленный лагерь, нацеленный на насильственное противостояние. Точное число жертв неизвестно, но ясно, что счет шел на сотни.

В Китае до сих пор не любят говорить о том, что происходило весной 1989 года. Вот и предстоящее 25-летие беспорядков пройдет без споров и обсуждений — официальная оценка «пекинской весны» как антигосударственного путча не изменилась. На Западе танковую зачистку всегда считали варварством на грани преступления против человечности, поскольку протесты принято ставить в ряд мирных перемен, которые тогда же происходили в Восточной Европе (исключением стала только Румыния).

Вопрос о применении силы ради сохранения стабильности — вечная дилемма, с которой сталкивается власть в переломные эпохи. Для Дэн Сяопина, великого реформатора ХХ века, это было, наверное, самое тяжелое решение в жизни. Не случайно после трагедии на Тяньаньмэнь он фактически начал отходить от дел, правда, убедившись перед этим, что партия не откажется от курса на преобразования.

За четверть века Китай превратился из только начинающей подниматься и очень проблемной страны в претендента на роль глобального лидера. И жестокие меры весны 1989-го, конечно, выглядят в ретроспективе иначе, чем представлялись в ту пору, особенно на фоне очень прогрессивной демократической риторики советского генсека Михаила Горбачева. Для него 1989 год был пиком авторитета и популярности — преобразования уже начались, а упадок только намечался, еще не бросался в глаза. Тбилиси стал первым громким звонком о том, что напряжение внутри общества стремительно растет. Дальнейшие действия Москвы показали, что она утратила и инициативу, и понимание того, чего хочет.

С тех пор многие фантазировали о том, что случилось бы, победи в Пекине той весной демократия. При этом даже среди горячих сторонников студенческих выступлений присутствует мнение, что эффект взрывной либерализации в огромной и невероятно сложной стране мог бы быть куда более страшным и разрушительным, чем даже в Советском Союзе.

Сравнение того, что произошло 25 лет назад в СССР и КНР, позволяет извлечь один очевидный урок. Сила — не решение. Ее жесткое применение оправдано (а иногда и остро необходимо), если политическое руководство знает, ради чего оно стремится сохранить стабильность, и поддерживает управляемость, чтобы воплощать в жизнь стратегию развития. Когда же силовая реакция оказывается просто игрой на удержание контроля, попыткой затушевать противоречия и компенсировать близорукую политику, это обречено на провал.

И второе, актуальное поныне — готовность взять на себя ответственность. Желание свалить ее на исполнителей, застраховаться от неизбежных издержек ведет к политическому и моральному краху. Доказательство — опыт что советского руководства, которое не имело мужества признать, кто давал приказы, что недавнего украинского, которое открещивалось от собственных силовиков. Это подрывает дееспособность государства куда больше, чем любые политические просчеты.