Федор Лукьянов

| Российская Газета

Эдуард Шеварднадзе обрел вечный покой у себя на родине. Бывший президент Грузии, а до этого — министр иностранных дел СССР, первый секретарь ЦК Компартии Грузинской ССР, руководитель МВД республики, был одним из последних видных деятелей ХХ века, соединивших советскую и постсоветскую политическую историю. В оба периода он сыграл заметную роль. Сначала стал, наверное, самым известным грузином в мире после Сталина, а потом — символом формирования нового независимого государства, находившегося в центре всеобщего внимания, непропорционального его размеру и весу.

Шеварднадзе, конечно, совсем не единственный из бывших партийных начальников союзных республик, возглавивших потом их в качестве главы суверенного государства. Более того, большинство из новых стран как раз и начинали свое становление под руководством экс-секретарей ЦК. (Исключения Армения, Белоруссия и Киргизия, а катастрофический опыт Азербайджана и той же Грузии, где недолго управляли диссиденты-антикоммунисты, только подтверждает правило.) Однако Шеварднадзе уникален тем, что успел побыть не только республиканским лидером, но и одним из высших руководителей империи, политиком международного калибра, от которого во многом зависел курс сверхдержавы. Такого опыта не было ни у Гейдара Алиева, ни у Нурсултана Назарбаева, не говоря уже о прочих представителях позднесоветской номенклатуры.

Москва рекрутировала Шеварднадзе, когда генсеку-реформатору понадобились свежие кадры, способные на «новое политическое мышление». Грузинский руководитель сочетал, как и сам Михаил Горбачев, умение успешно продвигаться по партийной лестнице со способностью неортодоксально смотреть на вещи и поверить во что-то, выходящее за принятые рамки. Правда, довольно скоро творческий задор во внешней политике превратился в бег наперегонки с кризисом. Масштабные инициативы и широкие жесты, удивлявшие иностранных партнеров своей щедростью, диктовались не только идеализмом, но и стремлением избавиться от ставшего непосильным для советской системы идеологического и геополитического бремени. А по мере ухудшения внутренней ситуации, раскачивания националистического маятника по окраинам страны, не в последнюю очередь в Грузии, пространство для внешнеполитического маневра быстро сужалось.

Когда события того периода перестанут восприниматься как остроактуальные (пока до этого, увы, далеко), история вынесет свой вердикт — в какой степени советское перестроечное руководство стало виновником провала, а в какой — жертвой непреодолимых обстоятельств. Символично, что уже в следующей своей ипостаси, как глава независимой Грузии, Эдуард Шеварднадзе столкнулся с теми же проблемами, которые и предопределили крушение СССР. Грузия пережила собственный распад по советской модели, ее автономии пожелали покинуть «общий дом» так же, как сама она не захотела быть частью советского общежития. Шеварднадзе пытался, как и руководство СССР, силой усмирить мятежную часть — Абхазию, но проиграл, сумев, правда, в отличие от Горбачева, удержать номинальное единство государства и власть.

Последнее было связано с тем, что у Шеварднадзе был предшественник. То, в каком состоянии оставил страну Звиад Гамсахурдиа, дало его преемнику, возвращения которого на родину ждали тогда, как пришествия спасителя, солидную фору. Накопленный за годы работы главой советского МИДа внешнеполитический потенциал Шеварднадзе сполна реализовал на родине. Едва ли Грузия, где нет углеводородов и других приманок-активов, могла бы рассчитывать на такое внимание мира, будь ее руководитель обычным провинциальным выдвиженцем. Но одному из крестных отцов объединения Германии и советско-американского сближения благосклонность грандов была гарантирована.

У Шеварднадзе хватило политического таланта и опыта, чтобы стабилизировать ситуацию и сохранить основную часть страны под контролем. Но, как и многие из последнего поколения советских управленцев, он так и не нашел современного пути к развитию. А воспитанная им смена не только силой отстранила его от власти, но и не проявила хитрости и мудрости, необходимой для выживания и успеха проблемного государства, находящегося на стыке геополитических интересов.

Шеварднадзе, безусловно, был грузинским националистом. Речь, конечно, не о примитивной и вполне местечковой этнической одержимости, свойственной Гамсахурдиа, а о том, что он никогда не забывал своих корней и оставался патриотом именно Грузии. Пока она была частью империи, патриотизм реализовывался в ее рамках, а потом в отдельном государстве и уже на явном противопоставлении и исчезнувшей великой державе, и России, ее правопреемнику и идейному наследнику.

Эдуард Шеварднадзе — наверное, наиболее наглядная иллюстрация того, что «новой исторической общности — советского народа» так и не появилось. Политик, который призван был служить одним из ее столпов и дошел почти до самой вершины, останется в истории как представитель своей «малой родины», многое для нее сделавший, а не как глава дипломатии сверхдержавы в судьбоносное время. Сам уроженец Гурии, проведший в Грузии всю жизнь, кроме шести лет работы в Москве, скорее всего, желал для себя именно такой участи.