Федор Лукьянов: Перестройка — 2014. Часть вторая
Эдуард Шеварднадзе обретет в воскресенье вечный покой во дворе собственного дома в Тбилиси. У Грузии своя память о многолетнем руководителе, для остальных он — олицетворение яркого периода мировой политики.
В середине восьмидесятых годов казавшаяся незыблемой конструкция под названием «холодная война» вдруг начала по воле одного из ее столпов преображаться в нечто совсем другое. Архитектором перемен являлся, конечно, Михаил Горбачев, но министр иностранных дел Шеварднадзе, сменивший вечного Андрея Андреевича Громыко, был почти равноправным творцом нового курса. Для того и взяли не карьерного международника, а человека со стороны, не скованного цеховыми традициями и представлениями.
Шеварднадзе завершил земной путь, когда наследие той эпохи вновь в центре внимания.
Украинский кризис вернул на повестку дня тему распада СССР, того, что ему предшествовало и что за ним последовало, да и само понятие «холодной войны» — в новой версии.
Почти четыре месяца назад, в день объявления результатов крымского референдума, автор этих строк высказал на страницах «Газеты.Ru» гипотезу о содержании наступающего этапа. После того как почти 25 лет Россия пыталась вписаться в «новый мировой порядок», скроенный по лекалам США, теперь она намерена вернуться к изначальной идее. О том, что этот самый «новый мировой порядок» (впервые предложенный именно Горбачевым, а затем переосмысленный Джорджем Бушем-старшим) должен был строиться совместно и на равноправных основах.
В конце восьмидесятых, как известно, не получилось: «новое политическое мышление» завершилось исчезновением самого его источника. Присоединение Крыма стало символической заявкой на переигровку — на основе опыта, накопленного с тех пор.
То, что происходит сегодня, действительно выглядит антиподом горбачевского времени. Тогда господствовал идеализм — отчасти искренний, отчасти от недостаточного понимания.
Сейчас в чести жесткий реализм, лозунги о мире и сотрудничестве вызывают горькую усмешку.
В ту пору Западу доверяли настолько, что были готовы верить на слово. Нынче недоверие почти полное — слишком многие из слов оказались пустыми. На волне перестройки от классовых ценностей отказывались в пользу общечеловеческих, теперь последние заменяются самобытными.
Одной из основных внешнеполитических задач горбачевского СССР было уменьшение финансово-экономического бремени, расходов на поддержание сферы влияния. Российская Федерация их, напротив, наращивает. Наконец, перестроечный Кремль отступал, сдавая геополитические рубежи, ныне же он наступает, стремясь вернуть хотя бы часть утраченных позиций. Чтобы, заняв их, потребовать новых договоренностей о глобальных правилах игры.
Крымский бросок Москвы был масштабным по своим международно-правовым и политическим последствиям. Он высоко поднял планку российских амбиций и заставил полагать, что продолжение следует, «как раньше» больше не будет. Однако ни в исторической речи президента 18 марта, ни в последующих декларациях российской власти не изложено какого-либо крупного национального проекта.
А без него, на одной только воле к тому, чтобы подвести черту под периодом геополитических неудач, подъем неизбежно окажется кратковременным.
Важным моментом стало апеллирование к идее Русского мира — сначала во внеочередном послании Федеральному собранию, а потом и в выступлении перед дипломатическим корпусом на прошлой неделе. Но реальное ее наполнение осталось неясным. Тема звучит как обоснование неизбежности шагов в Крыму, в остальном же практика, в том числе в отношении Новороссии, не подтверждает, что новый лейтмотив именно таков.
Предпосылки для изменения правил игры объективно назревают. Мир устал от американского доминирования. Способность США решать мировые проблемы и служить универсальным регулятором уменьшается. И если раньше Вашингтон легко преподносил отстаивание собственных интересов в качестве служения мировому сообществу (временами это действительно совпадало), то теперь у Америки накопилось много своих проблем, решать которые приходится за счет остального мира. Эгоизм все чаще бросается в глаза.
Появись сейчас держава, которая не считала бы необходимым следовать американским правилам и предлагала альтернативу, в расстановке сил могли бы случиться фундаментальные сдвиги. Такая держава должна быть экономически развитой и устойчивой, а также способной формулировать систему универсальных, выходящих за национальные либо региональные рамки представлений.
Как обстоят с этим дела у России?
Ее экономического потенциала хватает для того, чтобы устоять под внешним давлением и даже контратаковать. Но для системного противодействия мировым лидерам этого мало. Зависимость от внешних рынков достаточна, чтобы ее нельзя было быстро и безболезненно преодолеть. Мощной идеи национального развития, ради которой общество было бы готово пойти на жертвы и свершения, не предлагается. Тем более что раскрепощения человеческого потенциала и энергии в связи с новой ситуацией не наблюдается — государство берет все больше на себя, заверяя граждан, что оно со всем справится.
Что касается большого международного проекта, то концепция Русского мира, если она все же будет воплощаться в жизнь, такую функцию, конечно, не выполнит.
Любой курс, допускающий изменение границ и поощрение ирредентизма, не только вызывает противодействие со стороны заведомых оппонентов, но и настораживает нейтральных участников международных отношений, которые просто не любят лишних катаклизмов. Решить таким образом искомую задачу — добиться от крупнейших игроков согласия на изменение правил игры — не получится. Скорее возможна ситуация глухой обороны с непрекращающимися стычками по периметру «крепости».
Консервативный посыл, пронизывающий сейчас российскую общественную атмосферу, такую ситуацию только еще больше сгущает.
При очевидной противоположности «духа времени» «перестройка наоборот» несет в себе те же роковые изъяны, которые погубили ее предшественницу.
Горбачевский курс провалился по двум причинам. Во-первых, примат политики над экономикой, в результате которого народно-хозяйственный фундамент не выдержал грандиозных проектов по переустройству страны и мира. Во-вторых, за живописной картиной желаемого будущего не обнаружилось продуманной стратегии, цель получилась не менее абстрактной, чем прежде коммунизм. А с какого-то момента каждое следующее действие стало просто реакцией на непреднамеренные последствия предыдущего.
Фактически во второй половине восьмидесятых была предпринята попытка компенсировать проседающую экономику и растущее внутриполитическое замешательство большой международной инициативой — окончание «холодной войны» на паритетной основе. И справедливое распределение «мирного дивиденда». Эффект получился обратный: прекрасную инициативу уничтожил слабый тыл, весь прибыток достался противоположной стороне.
Современная Россия справедливо ставит вопрос о мировом устройстве — проблемы с ним очевидны. Но слабость собственной и экономической, и идейной базы повышает риск того, что, как и 25 лет назад, Россия окажется не бенефициаром затеянных перемен, а их жертвой.
В изменившейся международной обстановке России необходим резкий экономический и политический рывок, опирающийся на внутренний потенциал, конвертация крымского энтузиазма в энергию национального развития. Однако пока все действуют по инерции, изначальный импульс превращается в бессодержательную мантру. Если это продолжится, Россия скоро начнет ощущать последствия изменений (сдерживание со стороны Запада), но не сможет ничего убедительного этому противопоставить. Потому что партнеры на Востоке, даже те, кто симпатизирует России, ждут экономического прорыва внутри, реальных новых возможностей, а не очередного раунда разговоров о них на фоне бюрократической зарегулированности и неэффективности.
По большому счету, никто не будет всерьез бороться с Россией за Крым или даже за восток Украины. Оппонентам Москвы достаточно просто поддерживать ситуацию, в которой все усилия и идеологический пафос России будут направлены на эту заведомо тупиковую в глобальном масштабе тему.
