Федор Лукьянов

| Огонёк

Очередной саммит НАТО в Ньюпорте (Южный Уэльс), который проходит на этой неделе, не планировался как историческое событие. Но на фоне эскалации ситуации на Украине может им стать

Предполагалось, что участники разовьют темы, начатые на саммите НАТО в Чикаго в 2012 году,— оптимизация возможностей альянса и расходов на оборону, осмысление опыта завершающейся афганской операции. Однако международные события сделали нынешнюю встречу рубежной. Присоединение Крыма к России, события на востоке Украины, резкое обострение отношений между Москвой и Западом, которое уже называют новой холодной войной,— все это вернуло на повестку дня стержневую тему НАТО, ту, ради которой альянс и создавался 65 лет назад,— коллективная оборона.

Можно не сомневаться, что официальным итогом встречи в верхах будет заявление о неукоснительной приверженности организации принципам солидарности и о готовности дать отпор любой попытке агрессии против стран-членов. На деле саммит едва ли развеет сомнения, терзающие большинство участников. Одних — в том, что союзники всерьез готовы прийти на помощь в случае необходимости. Других — в целесообразности такой помощи, если речь идет о «периферийных» союзниках.

НАТО после холодной войны — это история странного успеха.

С одной стороны, общеизвестно, что альянс выиграл противостояние второй половины ХХ века, причем особую ценность победе придает тот факт, что достичь ее удалось без единого выстрела. По сравнению с 1990-м, последним годом, когда на мировой сцене действовали два соперничающих блока, НАТО увеличило свою численность более чем вдвое, поглотив всех участников бывшего Варшавского договора, кроме России, а заодно и еще ряд стран. По своему совокупному военно-политическому потенциалу НАТО — самый мощный военный союз, когда-либо существовавший на земле. Членство в нем сродни глобальному «знаку качества». Наконец, альянс начал вести реальные боевые действия, воздействуя на процессы вне традиционной зоны ответственности.

С другой стороны, утратив врага с исчезновением СССР и его сателлитов, НАТО вступило в период лихорадочного поиска новой миссии. Слегка упрощая, можно сказать, что внутри альянса сложились три представления о том, в чем должна состоять его задача. Часть стран (Центральная и Восточная Европа) настаивала на том, что угрозой остается Россия, поэтому статья V Устава НАТО (коллективная оборона) остается основополагающей. Другие члены (большая часть Западной Европы) полагали, что безопасность в новых условиях — это прежде всего противодействие новым угрозам: от терроризма, пиратства и наркотрафика до миграции и последствий изменений климата. Наконец, Соединенные Штаты рассчитывали превратить НАТО в экспедиционный альянс, способный решать военные задачи в разных частях мира, то есть в инструмент обеспечения глобального лидерства США.

Все дискуссии о новой концепции блока, которые велись с конца 1990-х годов, по сути, вращались вокруг трех этих вариантов, и поскольку прийти к консенсусу было невозможно, выбор в пользу одного из них сделать не могли. Все эти задачи провозглашались одновременно, но было понятно, что в условиях повсеместного сокращения военных бюджетов на все средств не хватит. Отсюда и тема оптимизации. На прошлом, чикагском, саммите, например, обсуждалась концепция «умной обороны» (smart defense) — как объединить ресурсы разных стран, чтобы избежать дублирования функций, а при этом создать общий «банк» возможностей, которыми при необходимости могут пользоваться все.

Этот подход получил развитие в идее Германии, которую Берлин рекламировал с осени прошлого года и в итоге заручился поддержкой союзников — система «рамочных государств» (framework nations). Внутри НАТО выделяются отдельные страны, которые берут на себя обеспечение определенного «кластера», то есть какого-то типа действий или операций из общей оборонной палитры.

Впрочем, все эти технические и методологические новации не давали ответа на главный вопрос — имеют ли страны-участницы общее видение, для чего все это применять. Ведь можно выработать замечательную схему оптимизации, но так и не договориться, в каких случаях ее задействовать. Крым и Украина, кажется, сняли эту проблему. Те, кто всегда говорил, что противник — Россия, ликуют: ну теперь-то вы видите, как мы были правы! У тех же, кто полагал, что русских не надо дразнить, да и вообще им не до экспансии, аргументировать стало нечем.

Впрочем, наступившая ясность, скорее всего, обманчива. Точнее, она лишь в небольшой степени меняет те базовые подходы, которые были у участников процесса и до сих пор.

Европейская стабильность после холодной войны была основана на предпосылке, что НАТО никогда не придется воевать в Европе. (Югославская война считалась досадным исключением. Да и не война, а «гуманитарная интервенция»…) Соответственно, и гарантии безопасности вступающим давались охотно — всерьез никто не предполагал, что их придется вводить в действие. Такому представлению способствовала относительная легкость, с которой происходило расширение на Восток. Россия сопротивлялась только на словах, параллельно осуществлялось «впитывание» Центральной и Восточной Европы в Евросоюз, что создавало плотную ткань «большого Запада». И хотя страны Балтии или Польша никогда не переставали предупреждать об опасности «русского реваншизма», в целом царила атмосфера успокоенности.

Эта атмосфера обусловила и своего рода инерцию, когда дальнейшее движение западных институтов на Восток стало представляться чем-то само собой разумеющимся и совершенно естественным. Правда, когда на повестке дня оказался вопрос об Украине и Грузии, наметилась коллизия между двумя подходами к тому, как обеспечить европейскую безопасность. Западная Европа склонялась к тому, чтобы не провоцировать Россию, стараясь при этом не произвести впечатление, что НАТО признает особые права Москвы на постсоветское пространство. Бывший социалистический лагерь считал наоборот — чем дальше на Восток продвинется граница альянса, тем надежнее будет гарантирована безопасность его членов. США фактически примкнули ко второй позиции, хотя при Обаме она и не была выражена столь ярко, как при Буше.

Вообще, американский подход к НАТО на протяжении 25 лет подтверждает двусмысленности, которые привели к нынешним сомнениям внутри альянса. Исчезновение СССР резко снизило военную значимость блока для США, на передний план выдвинулась политическая функция — формальное закрепление американского влияния в Европе. После терактов 11 сентября 2001 года, отказавшись от предложенной союзниками военной помощи, Вашингтон фактически дал понять, что в этой сфере намерен действовать один, не полагаясь даже на ближайших союзников. Либо собирать нужную для конкретной операции группу стран, вне зависимости от их членства в союзе. Именно это означало знаменитое высказывание Дональда Рамсфельда «миссия определяет коалицию». Интересно, что предложение о «рамочных странах» отчасти следует в этом направлении.

Раскол НАТО по иракскому вопросу только убедил Соединенные Штаты в правоте этого подхода. Однако дальнейшие катаклизмы в оккупированной стране, как и нарастание общего хаоса на Ближнем Востоке, заставили вернуться к идее «делить бремя». Тут проявилась другая сложность — Европа после холодной войны в полной мере воспользовалась «мирным дивидендом», значительно сократив военные расходы (сейчас только четыре страны альянса выполняют установленный норматив — тратить на оборону не менее 2 процентов ВВП: США, Великобритания, Греция и Эстония). Многочисленные призывы американских официальных лиц к Европе взять на себя большую долю трат результатом пока не увенчались. А Афганистан прочно отбил у Старого Света желание участвовать в крупных операциях за пределами привычной зоны ответственности, чего хотели бы в Америке.

На первый взгляд, крымский гамбит Москвы примиряет всех спорщиков в НАТО: Россия — держава-ревизионист, ставящая под сомнение устои, и все должны сплотиться против брошенного вызова. Но единого взгляда в альянсе все равно нет.

Восточная Европа понимает угрозу буквально и ждет повторения украинских событий на собственной территории, требуя физического присутствия натовских баз и военных. Западная Европа возмущена дерзостью Кремля, но угрозы видит в прерывании газоснабжения или необходимости тратить большие деньги на помощь странам, оказавшимся под нажимом России. В Берлине, Париже, Мадриде или даже Брюсселе никто всерьез не ждет российской агрессии. Но при этом и не горит желанием принимать меры, на которых настаивают Польша или страны Балтии — зачем, мол, еще нагнетать. Вообще, речь постоянно идет не о том, как защитить встревоженных партнеров, а как их успокоить. США все рассматривают в глобальном контексте, для них вопрос не в Балтии или Украине, а в заявке России на качественно другую роль в мировом порядке. Ну и в подтверждении способности Америки гарантировать соблюдение установленных ею правил игры.

Парадокс НАТО после 1991 года заключается в том, что само его сохранение и расширение вызывало растущие опасения оппонентов (не только России, но и Китая, например), в то время как альянс психологически отдалялся от способности вступать в большое противостояние. Заверениям НАТО, что блок не настроен на традиционную военную волну, не верили те, кому они были предназначены, зато поверили сами страны-члены, которым теперь очень трудно перестроиться обратно.

Решения саммита НАТО, скорее всего, определит позиция Западной Европы, которая постарается продемонстрировать решимость и успокоить тех, кто требует антироссийской мобилизации, но при этом не делать резких шагов. Характерно предложение Германии в ответ на требования Балтии и Польши обеспечить постоянное военное присутствие альянса на территории их стран. Не размещать новых баз, зато организовать систему военных учений, чтобы фактически в Восточной Европе все время находились какие-то контингенты, но на ротационной основе. Мера скорее психологическая.

НАТО — порождение холодной войны и ее инструмент. И на волне рассуждений о ее возобновлении появилась надежда, что альянс преодолеет концептуальную невнятность и все вернется на круги своя. Но поскольку никакой холодной войны прежнего типа на самом деле уже не будет — мир слишком другой, да и Россия не та, то Североатлантический блок и тут постигнет разочарование. И миссию скоро придется искать вновь.