Федор Лукьянов: Чекпойнт Шарли
2015 год начался в Европе с трагических и шокирующих событий, способных спровоцировать глубокие изменения в Европейском союзе. Демонстрация единения и французского общества, готового защищать свои ценности, и европейского Запада, потрясенного дерзостью и варварством террористов, производит сильное впечатление.
Однако эмоциональная реакция и чувство сопричастности пройдут, а политические последствия только начинают сказываться.
И лежащая на поверхности проблема взаимоотношений европейцев разного происхождения если и не верхушка айсберга, то лишь часть горы проблем, которые накопила европейская интеграция.
Кризисные явления наметились в середине 2000-х. Провал конституции для Европы, которая допускала возможность федерализации Старого Света, предпочли считать досадным сбоем. Но при подготовке Лиссабонского договора, который заменил непринятую конституцию, стало понятно, что союз достиг пределов объединения, возможного при сохранении основных рычагов управления в национальных руках.
Дальнейшие шаги требовали передачи значительной части суверенитета наднациональным органам. А точнее, тем немногим крупным государствам-членам, от которых реально зависит принятие решений.
Ратификацию Лиссабонского договора в конце 2009 года объявили исторической победой, на деле компромиссный документ не ответил ни на один из коренных вопросов. «Выстреливать» они начали буквально сразу.
Экономическая «мина» взорвалась весной 2010 года в форме греческого долгового кризиса, который быстро перерос в общеевропейский благодаря участию Греции в зоне евро. Ценой больших денежных вливаний беду купировали. Но решение не нашли: противоречие между единой валютой и разными экономическими политиками стран-членов сохранилось. Государства, отягощенные долгами, принудили к программам оздоровления во имя благополучия всей еврозоны, но в основном угрозами и давлением. Последствия для их развития во внимание не принимались.
Кошмаром истеблишмента стали выборы в проблемных странах. Успех где-либо антисистемных сил, набирающих популярность на фоне затягивания поясов, грозит обрушить все.
Вероятная победа на внеочередном голосовании в Греции 25 января левой «Сиризы», которая призывает отказаться от кабального соглашения с кредиторами, возвращает ситуацию едва ли не к началу кризиса, но в худшем виде.
Геополитической «миной» стала Украина, точнее, стремление Евросоюза доказать свою состоятельность как международного игрока и застолбить важную для себя периферию.
К 2013 году, когда вспыхнуло сражение за «европейский выбор» Киева, уже стало понятно: ЕС не стал геополитическим актором мирового масштаба, на что был нацелен Лиссабонский договор с его единой Службой внешнего действия (МИД Евросоюза). Европа провалилась в ключевом для нее средиземноморском и североафриканском регионе, оказавшись бессильна перед лицом «арабской весны». Участие же в ней отдельных стран (как, например, военная акция Парижа — Лондона — Рима по свержению Каддафи) сегодня скорее предпочитают не вспоминать.
Успех на Украине был нужен для подтверждения, что ЕС, во-первых, по-прежнему привлекателен для соседей, во-вторых, дееспособен в распространении своих интересов. Как бы ни оценивать истоки и генезис данного кризиса, объективный итог — очаг малопредсказуемой нестабильности в центре Европы, тупик самой Украины, фатальный урон российско-европейским связям, экономический ущерб большинству стран Евросоюза и нестойкая иллюзия консолидации против России, за которой кроется растущее раздражение немалой части членов объединения.
Социально-культурная «мина» — напряжение между увеличивающейся мусульманской общиной Европы и все более заметной массой жителей Старого Света, которые испытывают в связи с этим дискомфорт и страх.
Катализатором послужила стремительно меняющаяся обстановка в мире. Отчасти, кстати, и из-за попытки Европы вернуть себе глобальную роль: впервые после деколонизации бывшие имперские центры вступили в масштабные войны в регионах, которыми когда-то управляли. Муравейник разворошили и в прежних колониях, и в собственных обществах, где хватает выходцев оттуда. Вообще глобальные сдвиги конца ХХ — начала XXI века воспламенили исламский мир, и отблеск костра, разгоревшегося на Ближнем Востоке, высветил изнанку европейской миграционной политики (или отсутствие таковой).
В 2010–2011 годах лидеры Германии, Великобритании и Франции по очереди официально заявили о провале модели мультикультурализма, призвав к другому варианту социальной интеграции.
На практике новое предложено не было, зато сама тема оказалась будто бы легализована, перестала быть табу.
За два-три года антииммигрантские партии в ведущих государствах приросли не просто количественно, а качественно: «Национальный фронт» во Франции и Партия независимости Соединенного Королевства в Великобритании из маргинальных превратились, по сути, в системные силы. Тревожные симптомы наблюдаются в Германии, где историческая прививка против крайне правых и ксенофобских идей надежнее, чем где-либо в Старом Свете. Но и там, с одной стороны, появилось евроскептическое движение «Альтернатива», а с другой — антииммигрантское Pegida («Патриотические европейцы против исламизации Старого Света»), которое заявило о себе в конце прошлого года.
Все это происходит на фоне разрушения привычного внутреннего равновесия евроинтеграции. Ее «мотор» — прочное взаимодействие Франции и Германии — заглох, поскольку Франция погрузилась в глубокий кризис национального управления, а Германия, напротив, обстоятельствами вытолкнута на вершину европейской власти и без охоты, но начинает этой властью пользоваться (судьба Кипра — первый звонок).
Великобритания отчаливает в непонятном направлении. Референдум о выходе из ЕС, который Дэвид Кэмерон замышлял в качестве инструмента торга с Брюсселем и Берлином за условия пребывания в союзе, обретает черты неизбежного экзистенциального выбора. И если на майских выборах тори сохранят правительство, плебисцит придется довольно скоро проводить, тем более что, по некоторым прогнозам, партнерами по коалиции консерваторам придется брать как раз радикально антиевропейскую Партию независимости.
Правда, последние события дают одну зацепку. Главным камнем преткновения между Лондоном и континентом стал вопрос об иммиграции. Великобритания требует ужесточить правила приема приезжих и не предоставлять им социальных льгот в течение первых лет пребывания, чтобы они доказали свою общественную полезность. Это противоречит европейским правилам и требует изменения базовых договоров.
До сих пор компромисс просто исключался, возможно, сейчас что-то изменится.
Южная Европа вообще утратила политический вес из-за экономических проблем. Зато его нарастила Восточная Европа, по крайней мере ее часть (Польша, страны Балтии), прежде всего за счет конфликта с Россией. А это еще больше деформировало традиционный баланс.
Как на все это повлияют события января — уже случившаяся парижская трагедия и предстоящие греческие выборы? Они могут стать толчком, который приведет в движение процесс радикального преображения Евросоюза. Тот самый, необходимость которого решительно отрицалась европейской номенклатурой на протяжении десяти лет соскальзывания в системный кризис.
Итак, берущий за душу марш единения в Париже назван маршем мира, но по существу это демонстрация решимости сопротивляться.
Разговоры о том, что у террористов нет национальности и религии, сейчас едва ли найдут широкий отклик, слишком все очевидно.
Бойня в сатирическом еженедельнике и связанные с ней события должны заставить политический истеблишмент принимать серьезные меры, в противном случае партии мейнстрима могут получить массовую радикализацию своего электората и проиграть его «Национальному фронту».
Правда, состояние и правящих социалистов, и оппозиционных голлистов таково, что в эффективную политическую мобилизацию верится с трудом, более вероятен сценарий усугубляющегося раскола. Скажем, для Соцпартии, которая всегда отстаивала интернационализм и набирала много голосов среди французов арабского и иного происхождения, происходящее — идейный вызов.
Самое неблагоприятное развитие событий (например, появление антиисламских экстремистов-мстителей и раскручивание спирали насилия) заставит вспомнить самые тяжелые моменты истории ХХ века, как кризис 1950-х годов, который привел к концу Четвертой республики и установлению Пятой. Тогда спасителем во второй раз выступил генерал де Голль, и сегодня для возрождения Франции как одной из европейских опор может понадобиться сопоставимая по силе и авторитету фигура.
Как бы то ни было, Франция всегда была законодательницей политической моды в Европе, и от того, как она выйдет из нынешнего кризиса (имеется в виду не только история с убийствами, но и общий упадок влияния и возможностей), в Старом Свете будет зависеть очень многое.
В то же время Германии придется очень скоро принимать важнейшее решение — что делать с Грецией. Судя по разнобою утечек и официальных заявлений из Берлина, там либо нет единой позиции, либо идет зондирование почвы. Понятно, что угрозы выкинуть Афины из еврозоны, поскольку теперь она достаточно сильна, чтобы это пережить, пока блеф и форма давления на греческих избирателей. В европейской верхушке надеются, что греки снова склеят «ответственную» коалицию, которая продолжит выполнять соглашение с кредиторами. При этом все понимают, что это не более чем еще одна отсрочка.
Экспертные суждения о том, что всем будет лучше разойтись, сейчас звучат куда чаще, чем три-четыре года назад. Правда, и теперь никто точно не знает, как это сделать.
Если «Сириза» все-таки победит, возникнет тупик. Алексис Ципрас получит мандат на пересмотр долговых договоренностей и от этой цели отступить не сможет. А Берлин и прочие кредиторы пересматривать их не в состоянии из-за опасений уже внутреннего возмущения. Немецкие налогоплательщики и так не испытывают энтузиазма из-за помощи нерадивым братьям по Европе.
Раздавить Грецию, как в 2013 году Кипр, не получится: страна с огоньком и, главное, остальные бедолаги с юга, включая Италию, воспримут это как объявление Германией экономической войны и сплотятся для обороны.
Однако как раньше все равно больше не будет, санация еврозоны и, стало быть, перестройка Евросоюза совсем на других принципах неизбежна. Берлину придется брать на себя историческую ответственность в весьма неблагоприятных для этого условиях. Отсутствие внутренних противовесов плохо для самой Германии, поскольку ее практически единоличное руководство континентом будет только усиливать антагонизм остальных. А общее поправение европейской политики будет усиливать и классический национализм (не только ксенофобию), работая на фрагментацию и (не в последнюю очередь) антигерманские настроения.
Вообще смыкание в Европе двух типов евроскептицизма — националистического, вызванного недовольством социально-экономическими последствиями интеграции, и ксенофобского как реакции на приток инокультурных элементов — чревато кумулятивным эффектом.
Все вышеизложенное не означает, что Европейский союз пора списать в утиль. Пока можно ожидать тяжелого, болезненного и опасного периода кардинального обновления, но другого выбора нет.
Не исключено, что проект интеграции, придуманный в середине прошлого столетия его великими основоположниками, исчерпан, необходимо что-то иное, соответствующее совсем другим реалиям. Возможно, и наоборот: очищаясь от балласта, который образовался вследствие неумеренной жадности и азарта на рубеже веков, европейский проект вернется к чистоте и строгости, свойственной изначальному дизайну.
Опыт четверти века доказал, что «однополярная» Европа, то есть Европа, вся построенная по одним лекалам, невозможна, так же как невозможен и однополярный мир. И лозунг «единство в многообразии» требует другого истолкования: многообразие вариантов, сопряженных в сложную гибкую систему, где каждый элемент живет по своим правилам, но не требует их соблюдения от других элементов.
Чтобы этого добиться, нужны умы и политические гении как минимум того же масштаба, что запустили проект единой Европы во второй половине 1940-х годов. Есть ли они теперь — вопрос риторический.
