Федор Лукьянов

| Российская газета

Украина, Греция и Иран — лица современной дипломатии

Сегодня говорить о летнем затишье не приходится, но все же с приближением августа организованная политическая жизнь затихает. (Что, конечно, не исключает сюрпризов, на которые, как мы знаем, август зачастую очень богат.) С чем международная политика уходит на условные каникулы до осени?

Главные события истекшего сезона — Минский процесс, подъем Исламского государства, обострение греческого долгового кризиса и успешное завершение переговоров по иранской ядерной программе. У каждого из этих явлений своя предыстория и логика, однако в совокупности они составляют вполне целостную картину глобальной политики. Украина, Греция и Иран — три лица современной дипломатии.

Минский процесс — пример отчаянной попытки прекратить масштабное кровопролитие в ситуации, когда в полной мере непонятны ни участники конфликта, ни их конечные цели.

Усилия переговорщиков направлены на выработку таких формулировок, которые позволили бы быть минимально конкретными, потому что четкие и точно прописанные обязательства брать на себя никто не хотел.

Судьба договоренностей вполне характерна: перепалки идут даже не о том, кто их выполняет, а что означает выполнение. При этом все, как мантру, повторяют, что альтернативы Минским соглашениям нет, и это правда. Прекращение большой войны — это уже достижение, а установление прочного мира, похоже, просто невозможно. Понятно, что положение хрупкое и опасное, но оно иллюстрирует одну из сегодняшних истин — в мире, который пребывает в переходном состоянии непонятно куда, есть проблемы, вовсе неразрешимые. Максимум — их можно пытаться минимизировать.

На том фоне иранские переговоры — противоположный полюс. Они тянулись так долго, потому что главные участники — Тегеран и Вашингтон — стремились прописать буквально каждый шаг. Причем максимально конкретно, чтобы не могло возникнуть двойного толкования. Причина простая — полное недоверие друг к другу. Места ни для каких джентльменских соглашений нет, все должно быть запротоколировано, механизмы контроля заранее предусмотрены. Только в этом случае есть шанс на исполнение, и нынешняя сделка позволяет на это надеяться. Женевско-венский процесс (в отличие от Минского) показал, что если стороны точно знают, чего хотят, и действительно желают договориться, очень многого можно добиться. Понятно, что политической воли добавила общая обстановка — рассыпающийся Ближний Восток заставляет переступать прежние ограничения и искать новые формы политического выживания.

Греция — еще один вариант. Достигнутый в результате «компромисс» оставил у всех тяжелое послевкусие и ощущение того, что ничего не решено, зато совершено насилие. С одной стороны, давно понятно, что в еврозоне надо наводить порядок, а для этого — если консенсус не складывается сам собой — нужна чья-то лидерская воля. Этот кто-то очевиден — Германия, самая мощная страна Евросоюза. С другой стороны, проявление этой воли сразу всех напугало, а главное — возник вопрос: знает ли лидер, что делать? Пока Берлин фактически принудил Грецию и остальных партнеров продолжать движение по пути, который был избран пять лет назад: суровая санация недееспособных и, в принципе, никаких поблажек. Уверенности в правильности такого подхода все меньше, но Германия — держава последовательная, если она за что-то берется, то педантично доводит до конца. Как бы то ни было, кризис еврозоны показал третий тип переговорного подхода — диктат наиболее сильного, который кто-то принимает добровольно и с охотой, а кто-то со страхом и сомнением.

Четвертое главное событие уходящего сезона — успехи Исламского государства — отчасти нивелирует все вышеизложенное, поскольку демонстрирует стихию, перед которой дипломатия и политика бессильны, в какой бы форме они ни проявлялись.

Исламское государство — системный слом модели, схемы, по которой в ХХ веке был устроен Ближний Восток. Воронка, которая засасывает людей, государства, общественно-политические формации.

Загадочная популярность людоедской жестокости, которую практикует ИГ, за пределами даже их культурно-религиозного ареала (европейцы и россияне, которые готовы влиться в ряды) заставляет задуматься о чем-то более масштабном, чем корни исламского экстремизма.

Мир переживает болезненные перемены уже давно. Но сейчас распространяется неуверенность не только в будущем, но и в том, что известные способы решения социальных проблем вообще действенны. Рост правого и левого популизма в Европе, поляризация в США, разрушительная радикализация Ближнего Востока, поиск новой идентичности на бывшем советском пространстве, даже нервозность Китая, первого ученика в школе глобализации, порождают растущий запрос на альтернативы. Никто не может гарантировать, что они вообще работоспособны, но сам по себе спрос, как и положено, порождает предложение.

Тревожным симптомом минувшего периода стали участившиеся разговоры о большой войне. Страх, ушедший, казалось, навсегда на рубеже 1990-х годов, вновь дает себя знать. При этом, как отмечают многие специалисты, никакого реального основания ни для гонки вооружений, ни для серьезного столкновения интересов нет. Но в современном мире грань между реальностью и иллюзией практически стерлась.