Убедительная победа на парламентских выборах в Польше консервативной (некоторые настаивают, что ее надо называть традиционалистской) партии «Право и справедливость» вызвала немало эмоций. Озабочены, например, в Берлине. Там помнят, что в бытность лидера ПиС Ярослава Качиньского премьером в середине прошлого десятилетия Варшава не скрывала настороженного отношения к немцам, охотно напоминая о прошлом.

Видный либеральный мыслитель из Великобритании Тимоти Гартон Эш заметил, что популистский и антиевропейский (в его толковании) крен Варшавы особенно опасен сегодня, когда к востоку от Польши выросла «агрессивная Россия», а к западу — перегруженная необходимостью решать все новые задачи Германия. Наиболее убежденные противники пугают «орбанизацией» Польши (то есть следования путем Венгрии, которая ставит под сомнение европейские догмы), а то и «путинизацией»…

На фоне нервозности в Европе реакция в России на удивление индифферентная. Оснований радоваться у россиян, конечно, нет. Качиньский и его соратники не скрывают своего отношения к России как к зловредной империи, а сам лидер партии, кажется, уверен в том, что его брат Лех стал в 2010 году жертвой не рокового стечения обстоятельств, а русского заговора. Спокойствие же связано с тем, что ухудшить польско-российские отношения, по которым катком проехал украинский кризис, практически невозможно.

Тонко выстроенная разморозка конца нулевых — начала десятых канула в Лету. А тот факт, что консерваторы еще громче и настойчивее либералов требуют масштабного военного присутствия НАТО и США на польской земле, сути не меняет. Во-первых, судя по имеющимся тенденциям, это присутствие и так будет наращиваться. Во-вторых, специфическая репутация ПиС скорее может послужить сдерживающим фактором для крупных натовских стран, которые принимают решения. Как бы то ни было, сдвиги на двустороннем направлении едва ли возможны.

Насколько изменится общий европейский контекст после возвращения ПиС к власти? Польша подтвердила устойчивость тренда на поправение, который отмечен уже во многих странах Евросоюза. Польский вираж важнее, чем изменения в других государствах, поскольку Варшава за последние годы вышла на позиции одной из влиятельных европейских столиц, при всем уважении к венграм — это не Будапешт.

Дело не только в том, что речь о большой по европейским меркам стране. Польша — это главная «история успеха», стержень не просто Восточной Европы, но и всей идейной конструкции новой (после «холодной войны») европейской интеграции. Так же, как раньше, Польша была символом государства-жертвы великодержавных интриг и сговоров, а потом — сопротивления чужеродному влиянию (я в данном случае воспроизвожу бытующие представления, не вдаваясь в нюансы), с 1989 года она стала воплощением возрождения Восточной Европы и воссоединения ее с культурно-исторической колыбелью. Для западноевропейцев это служило своего рода моральным «искуплением» за прежние грехи перед малыми нациями, которых гранды не раз предавали.

Польша немалого добилась на пути структурных преобразований 1990-х — 2000-х годов, благодаря чему сотрясающие Европу экономические неурядицы сказываются на ней меньше многих других. А смещение центра политической тяжести внутри ЕС, которое происходит из-за самых разных процессов, превратило Польшу и в политического тяжеловеса. Выбиться в первый ряд не удалось (там, впрочем, сейчас вообще одна страна — Германия), но вот в следующем ряду Варшава, по сути, уже соседствует с Парижем, Лондоном, может быть, даже опережая Рим и Мадрид.

Понятно, что эта иерархия довольно условна и зависит от конъюнктуры. Скажем, украинский кризис резко поднял значимость Польши как «прифронтового» государства, а поток беженцев развернул внимание на юг. Тем не менее трудно спорить с тем, что польский фактор в современной Европе существует, при том, что множество других очень уважаемых и успешных стран не могут о себе такого сказать.

Так вот на этом фоне право-традиционалистский крен Варшавы значит больше, чем просто смена власти в одной из стран. Европейский союз сталкивается с серьезнейшими системными вызовами, главным из которых является ситуация с беженцами.

События этой осени обозначили серьезную трещину между западом и востоком континента (как минувшее лето и Греция выявили раскол между севером и югом) по вопросу о том, как строить курс ЕС в новых условиях. Шквал обвинений в адрес Центральной и Восточной Европы в том, что она «не доросла» до понимания подлинной солидарности, не заставил эту часть континента устыдиться и броситься принимать предписанные квоты. Уходящее польское правительство с крайним неодобрением относилось к берлинско-брюссельским новациям на этот счет, однако наперекор не пошло. Новый кабинет, скорее всего, по этому вопросу займет куда более ярко выраженную позицию. Тем самым возьмет на себя лидерство в недовольной группе стран, которым не хватает заводил. И сойдется в клинче все с той же Германией, которая отстаивает (хотя уже и с куда меньшим пылом) необходимость проявлять больше щедрости.

В любом случае польские перемены — очередная веха в процессе глубокой европейской трансформации, который разворачивается на наших глазах.