Евгений Кузнецов: ВВП мечты: почему у инноваций в России есть шанс
| РБК
Россия может стать одним из лидеров новой технологической революции, но для этого придется мобилизовать предпринимательскую энергию людей, обратившись к уникальному историческому опыту нашей страны
РБК продолжает публикацию совместных материалов с проектом «Россия будущего: 2017–2035». Цель проекта, который реализуется Центром стратегических разработок (ЦСР) совместно с Министерством экономического развития, — очертить вызовы будущего и понять, готова ли Россия на них ответить.
Прямо сейчас неотвратимо и для многих безжалостно в мире происходит новая технологическая революция. Она кардинально меняет нашу повседневную жизнь, трансформируя форматы взаимодействия людей, делая информацию и технологии доступными каждому. Она меняет природу человека, развивая новую медицину, нейроинтерфейсы и искусственный интеллект. В успех этой революции вложены гигантские человеческие ресурсы и триллионы долларов.
Увы, но пока Россия находится на периферии этого процесса. Подавляющее количество прорывных исследований делается в США, Европе и Китае. Россия занимает в глобальной науке примерно такое же место, как и в глобальной экономике, где ее доля около 2%. И этот факт нужно признать с определенной неизбежностью, без рассуждений о «великом прошлом». Надо ли из этого делать какие-то негативные выводы? С одной стороны, очевидно, что мы отстаем. С другой — если посмотреть на все предыдущие технологические революции, то Россия практически всегда начинала в «отстающих».
Смена моделей
Если посмотреть в прошлое на много столетий, то Россия всегда отличалась умением в достаточно сжатые сроки за счет сверхвысокой концентрации усилий наверстывать технологическое отставание и обеспечивать доминирование, заимствуя лучшие практики и адаптируя их к своим условиям. Эту черту можно считать «особой российской формулой», состоящей в том, что Россия тратит меньше ресурсов в начале технологической революции, но потом путем чрезвычайной концентрации и мобилизации догоняет и становится включенной в создание нового технологического уклада и использование его преимуществ.
И тут особенно важно понимать, что технологическая революция происходит не тогда, когда появляются первые изобретения, а тогда, когда на основе этих изобретений формируются новые модели управления. Например, автомобильная революция произошла не когда произвели автомобиль, а когда изобрели конвейер. И сейчас тоже вопрос не в том, кто первым разработает эффективный искусственный интеллект, а в том, кто первым научится управлять обществом с его помощью. Технологическая революция всегда меняет модели государственного и глобального управления.
В этой ситуации, как ни парадоксально, ключевое внимание нужно уделять вопросам гуманитарного строительства. У нас же доминирует предельно «технократический» подход к происходящим изменениям. Мол, главное — разработать искусственный интеллект или наплодить ферм для майнинга биткоина, а дальше кривая вывезет. Однако беспилотные автомобили массово не ездят по улицам не потому, что они плохо работают. А потому, что общество к ним не готово и не знает, что делать, когда они начнут попадать в аварии со смертельными исходами. И сейчас разработчики искусственного интеллекта для автомобиля больше, чем над «железом», работают над этикой, которая сможет объяснить человеку, как взаимодействовать с беспилотным автомобилем в разных, в том числе аварийных, ситуациях.
Если сжато суммировать выводы истории, то, для того чтобы быть лидером технологической революции, нужно прежде всего трансформировать общество, культуру, выработать новые ценности и модели управления. Например, так Англия вырвала у Голландии лидерство как кораблестроительная держава, предложив вместо ремесленно-слободского подхода в кораблестроении национально-инженерный (именно этот урок вынес Петр I из посещения голландского Заандама и Британии, руками попробовав делать корабли и там, и там).
Проблема в том, что новой социальной философией, культурой и ценностями нового мира у нас в стране практически не занимаются. В мире поиск идет, но пока нельзя назвать его успешным — новой, массово принимаемой философии нового мира, которая даст возможность человеку найти себя в грядущих масштабных технологических изменениях, еще не возникло.
Уроки прошлого
В позапрошлую технологическую революцию, 100–150 лет назад, также возник разрыв между технологическими и социальными изменениями. Развивалась индустриализация. Появился многочисленный класс фабричных рабочих. Выросли огромные города, заселенные пролетариатом. Под новые нужды рынка менялась школа, семья, социальные институты. Но социальная философия не отвечала на вопрос: как с этим жить? Она и пролетариат-то особо не замечала, относя его к общей категории «чернь». Ответы на вопросы нового уклада смогли дать идеи коммунизма. В России они достигли пика, потому что сумели дать ответ максимальному количеству людей на максимальное количество вопросов. И благодаря исторической конъюнктуре эти идеи победили. И на всю эпоху индустриальной цивилизации они были одним из ключевых кирпичей концепции «общества всеобщего благоденствия». А как ответ на них возникла и более современная либеральная философия, апеллировавшая не к «пролетариату», а к «среднему классу», и давшая другие, но вполне успешные ответы на те же самые вызовы. И эта философия была успешнее в следующей индустриально-технологической революции, когда актуальнее и важнее стали иные социальные конфликты, также порожденные изменением в структуре производства и потребления.
Сейчас же мы подходим к рубежу, когда глобально исчерпаны практически все социальные идеи. Рожденные так или иначе Великой французской революцией (которая также стала следствием технологической) основные концепты — либерализм, национализм и коммунизм — за последние два с половиной столетия прошли долгий путь формирования, кристаллизации, доминирования и падения. И в настоящее время кризис идей, не способных полностью ответить даже на тенденции и события настоящего, не говоря о будущем, становится все более очевидным. Мир же трансформирует именно социальная философия, объясняющая происходящие социальные и технологические изменения, а технологический компонент этих изменений вторичен. В современной ситуации это означает, что на первый план выходит менеджмент культуры, социальных и этических установок.
Творчество и мобилизация
Каков в связи с этим мой прогноз для России? Он умеренно позитивный. Страна продолжает выделяться своим творческим потенциалом практически по всем рейтингам инновационности — это основной фактор, который поднимает Россию. Еще одни важный фактор — мобилизационный потенциал. Сегодня основной мобилизационный контур, который всегда вывозил Россию, пока еще не вовлечен в технологическое развитие. Сработает ли он? Все последнее тысячелетие срабатывал.
Но для реализации мобилизационного сценария нужно «давить на газ». Расходы на науку надо как минимум удвоить, а может быть, и утроить. И сделать это нужно волевым усилием, безотносительно того, нравятся или не нравятся люди, которым достанутся эти ресурсы. Именно так делал, например, Петр I. Еще он создавал потешные полки, а потом распространял новый уклад на всю армию. Вот у нас есть свои «потешные полки»: «Сколково» и другие институты развития, но их опыт уже пора распространить на всю страну. Чтобы зоны, комфортные для технологического предпринимательства, появились в каждом регионе, а создаваемые там глобальные технологические компании и были центральным из показателей эффективности работы губернаторов.
Но мобилизация сейчас — это не «закручивание гаек». Это мобилизация прежде всего предпринимательской энергии и воли талантливых людей. Основной солдат новой технологической революции не рабочий или инженер, а предприниматель (в науке, бизнесе, обществе). «Человек предпринимающий», инструменты для успеха которого и становятся массовыми «платформами» в новом укладе. Интернет, смартфон (процессор которого мощнее, чем у компьютера времен лунной программы) — все это позволяет делать успешные проекты без концентрации госресурсов.
Реэкспорт мозгов
Еще одно ключевое направление — это «реэкспорт» людей. Технологические революции в России все время происходят одинаково: в страну начинают массово приезжать ученые мирового уровня. Так было при Петре, так было в XIX веке. Так было даже при Сталине, когда из США и Германии массово завозились инженеры. Их трудами во многом и была построена советская индустриальная мощь. Здесь я хочу напомнить, что в Россию до конца XIX века въезжало больше людей, чем выезжало. Причем въезжали в основном достаточно образованные люди из Европы, прежде всего из Австрии и Германии. Это были фермеры, инженеры, ученые, врачи, офицеры. Это хорошо известно из литературы XIX века. Объем иммиграции был на порядок ниже, чем в Америку, но тем не менее он был, и вклад ее сложно переоценить.
Все страны мира столкнулись с утечкой мозгов и оттоком талантов. Но лидеры научились с этим работать, и мы должны брать пример с Китая и Израиля, которые вернули огромную долю своих ученых и благодаря этому приобрели фантастические темпы технологического развития. Современная экономика — экономика талантов — отчаянно нуждается в том, чтобы сальдо их миграции было позитивным, чтобы креативный потенциал нации рос, а не был источником чужих достижений. У нас же, увы, весь культурно-ценностный климат выстроен под «солдата», а не под «талант».
Технологический рывок пока не стал для нас национальной идеей. Люди сегодня не горят мечтами о великом: о счастье для всех, новых рубежах, космосе, новом прекрасном мире. Для того чтобы осуществить разворот, придется поменять национальную философию и выработать новый склад ума, который ответит каждому человеку в стране, что происходит, куда мы движемся и зачем платим ту или иную цену.
