Революцию 1917 г. в России необходимо оценивать в широком историческом контексте. На рубеже XIX и XX веков в европейских странах завершался переход от общества аграрного к индустриальному. Экономическая жизнь европейских наций к данному моменту основывалась на доминировании рыночного капиталистического уклада. Практически повсюду переход вызывал многочисленные социально-политические революции. Как правило, события разворачивались в крупнейших городах и промышленных центрах Европы под лозунгами модернизации. В это понятие вкладывался смысл обновления общественной жизни на основе принципов правового государства, личной свободы и политического равноправия. Объективно говоря, для современников тех событий дискурс «модернизации», «эпохи модерна», «Нового времени» оказался перегруженным оценочным положительным смыслом. Прогресс общественного развития отождествлялся исключительно с самоидентификацией свободной личности. Освобождение обуславливалось нарастающей диверсификацией сфер деятельности отдельного человека, который смог выбирать свой путь, не считаясь с религиозными обычаями, представлениями социальной группы, семейными традициями. Провозглашался приоритет будущего и забвение прошлого, что далеко не всегда оправдано.

В отличие от этих «городских» революций в континентальных империях Евразии, – Китайской, Российской, Османской, – действующей власти противостояли крестьяне. Они составляли большинство населения, которое протестовало против попыток элиты осуществить «модернизацию сверху», т.е. «сельские» революции вдохновлялись призывами к консервации традиционных социальных отношений. В таких общественных группах прошлое составляло неотъемлемую часть настоящего. Дети и внуки должны были повторять жизненный путь отцов, дедов и прадедов, или хотя бы не противоречить их ценностям. «Сельские» революции, типичным примером которых служит свержение манчжурской династии в Китае 1911-1912 гг., порождали гражданские войны и могли затянуться на десятилетия.

Третьим компонентом революционизации общества в XIX-XX веках являлся рост национального самосознания европейских народов, ранее разделенных между соседними империями (итальянская и польская нации), а также среди неевропейцев на колониальных и зависимых от империй территориях. Важнейшую роль в революционных событиях под лозунгами национального освобождения играли восстания военных. Пафос национализма был весьма типичен для офицерского состава.

Разумеется, в реальной истории не было «химически чистых» революционных событий того или другого рода. Происходило смешение факторов, движущих сил, лозунгов. В странах Западной Европы преобладали «городские» факторы и политические силы. Освободительное движение в странах Латинской Америки под руководством Симона Боливара представляло собой смешение национально-освободительных и «сельских» движущих сил. Олигархические кланы землевладельцев в союзе с военными боролись с королевской властью и победили. В результате ситуация надолго законсервировалась и модернизация общества затормозилась.

В начале ХХ века Российская империя была ближе к модели азиатского общества, чем европейского. Подавляющее большинство населения жило и работало на селе в рамках передельной общины. Частную собственность на землю русские крестьяне не признавали. Любое правительство, которое пыталось переломить «народную волю», наталкивалось на саботаж или открытое восстание. Европейская культура элитарных слоев и сословий была чужда основной массе населения и воспринималась как «господская» и враждебная. Массовое переселение крестьян в города не ослабляло, а только обостряло данное противостояние. Таким образом, революция в России, при всем своем своеобразии, развивалась по общим для таких обществ законам.

Город и село

В феврале 1917 г. рабочие окраины Петрограда поднялись под лозунгами скорее экономическими, чем политическими. Революция начиналась как типичное «городское» восстание. Войска петроградского гарнизона заняли позиции на мостах через Неву, чтобы не допустить протестующих в центр города. Рабочие перешли реку по льду и заполнили городские улицы. Но стрелять в людей солдаты отказались. А затем к восстанию присоединились солдаты и матросы, состоящие в основном из мобилизованных крестьян. Именно они определяли развитие событий. Великая российская революция 1917 г. началась как «городская», но вскоре превратилась в «сельское» повстанческое движение, в гражданскую войну.

Парламентские политические партии попытались возглавить революцию и предложили народу лозунги чисто модернизационные – политические свободы и социальное юридическое равенство. Но эти призывы не были приняты солдатской и крестьянской народной массой. Вступив в Первую мировую войну, император и правительство обрекли страну на необратимые изменения. Правительство своими руками вооружило крестьянскую массу. С каких бы событий 1916-1917 гг. ни начать отсчитывать и оценивать историю революционного взрыва в России, невозможно миновать дезертирства, а затем демобилизации вооруженной массы солдат-крестьян. Они устремлялись домой с оружием в руках. Силы, способной заставить их сдать винтовки и патроны, в стране не было.

Большевики, что признается не только историками, но и участниками событий, о чем писал Владимир Ленин, перехватили лозунги стихийного восстания – бунта. Они организовали повстанцев в Красную армию и победили в гражданской войне. Партия большевиков объединила вокруг себя всех, кто видел в революционном насилии важнейший и наиболее эффективный инструмент преобразования общества. В октябре 1917 г. они не просто захватили власть. Большевики возглавили стихийное массовое насилие над чуждыми широким массам «господами» и «эксплуататорами» и придали ему организованный характер. Эта ориентация на неограниченное насилие позволила коммунистической партии подчинить себе сугубо антимодернизационное крестьянское восстание, подавить в ходе гражданской войны сопротивление старых элит российского общества.

После окончания военных действий правительству большевиков пришлось пойти на компромисс с крестьянским большинством населения. Эти уступки воплотились в Новой экономической политике (НЭП). Однако вскоре стало очевидно, что данная конструкция союза диктатуры большевиков с антимодернизационно настроенным крестьянством перекрывает потенциал не только социального развития страны, но и обновления производственной технологической базы. Преодолеть застой было возможно за счет углубления и усложнения рыночного хозяйства. Большевики избрали более органичный для себя путь – они развернули массовый террор уже против сельского уклада жизни. Логика долгосрочного развития требовала технологической модернизации экономики. Она была осуществлена диктатурой большевиков в ходе насильственной коллективизации села и экспроприации зерна по всей стране на рубеже 1920-1930-х годов. Подлинно коммунистической и своеобразной российская революция стала только после 1928 г., с началом принудительной коллективизации и установления тотального контроля над деревней.

Русская предрешенность

Судьба политической власти в столицах в 1917 г., до начала гражданской войны, напрямую определялась ситуацией на фронте войны мировой. Но и военный потенциал страны, и военная стратегия зависели от стабильности правительства.  Видимо, вплоть до зимы 1917-1918 гг. сохранялась реальная возможность удержать российско-германскую линию фронта от полного распада. Летом 1917 г. в Петрограде имелся шанс сформировать устойчивое правительство под руководством военных. Генерал Корнилов мог получить власть и в ходе переворота, и в результате соглашения с Временным правительством. При разумном распределении сил, отказе от попыток вести наступление на фронте, была возможность поддержать стабильность вплоть до победной осени 1918 года. При вступлении в войну США, и при сохранении участия России капитуляция Германии могла бы наступить и ранее, еще весной – летом 1918 года.

Необходимо помнить, что в первые дни революции исключительно важную роль сыграли не только солдаты, но и офицеры. Сначала те из них, кто потребовал смещения с престола императора Николая II. Затем такие участники революции и гражданской войны как подполковник Михаил Муравьёв, командовавший петроградскими революционными войсками в их противостоянии с революционным же генералом Лавром Корниловым летом 1917 года. Левый эсер Муравьёв затем устанавливал Советскую власть на Украине, командовал восточным фронтом против белых. Позднее поднял восстание в Поволжье против большевиков и был убит красными латышскими стрелками.

Уже в ходе Первой мировой войны погибла основная часть профессионального довоенного офицерского корпуса. Его ряды пополнили гражданские интеллигенты – инженеры, студенты, педагоги, врачи. Это были люди скорее кадетских либеральных, чем монархических взглядов. По разным оценкам от 40 до 60% офицеров царской армии присоединились к красным.

Участие военных в восстаниях имеет глубокие исторические корни. Речь идет о переходе к революционному насилию кадровых офицеров российских вооруженных сил. Глава стрелецкого приказа, а затем инициатор бунта, князь Иван Хованский, это не только персонаж оперы, это вождь восставших военных, один из длинного ряда аналогичных примеров. В годы революции
1990-х гг. во главе восставшей Республики Ичкерия встали бывшие советские офицеры генерал-майор авиации Джохар Дудаев и полковник Аслан Масхадов. Оба в свое время были членами КПСС. Осенью 1993 г. с публичными призывами бомбить Кремль обращался к войскам бывший советский генерал-майор авиации Александр Руцкой. Он не был ни либералом, ни диссидентом. Он был избран вице-президентом РФ, а в сентябре 1993 г. провозглашен Верховным Советом и. о. президента.

В 1993 г. в Москве, по формуле классика марксизма, «власть валялась на мостовой» и военные начальники, сохранившие контроль над какой-то частью армии, решили поддержать президента Ельцина, а не и. о. президента Руцкого. Точно так еще во времена Древней Руси вооруженная дружина решала, кого посадить на великокняжеский стол в Киеве или во Владимире. Так в XVIII веке гвардейцы «выбирали» в Санкт-Петербурге главу Российской империи. По существу, та же коллизия повторилась в дни восстания декабристов в 1825 года.

Хотя история и не имеет сослагательного наклонения, но в момент творения она может причудливо изменяться под влиянием субъективных факторов и случайных событий. Короткая историческая перспектива имеет варианты и только на длинной дистанции путь прокладывает себе историческая закономерность. Приход большевиков к власти в 1917 г. такой закономерностью не являлся.

Представим себе, что в июле 1917 г. лидеры большевиков были бы физически уничтожены или вынуждены покинуть страну. Любое иное небольшевистское центральное правительство столкнулось бы с тем же выбором – либо пытаться подавить крестьянский бунт силой, либо согласиться с его результатами. Скорее всего, избежать гражданской войны не удалось бы. Без «красного террора» жертв было бы меньше, но крови пролилось бы много в любом случае. Тем не менее, рано или поздно факты уравнительного передела земли пришлось бы признать любой власти.

Ожесточенность вооруженной борьбы в России была связана с захватом и переделом сельскохозяйственных земель, с одной стороны, и с национальными повстанческими движениями, с другой. Первый род гражданской войны разворачивался в центральных губерниях, второй – по окраинам. Бунт против центральной власти вооруженного народа был неизбежен.

При любом ходе военных и революционных событий через десять лет после вступления России в Мировую войну, скажем в 1924 г. состояние страны характеризовалась бы следующими важнейшими чертами:

Первое. Земельный вопрос, который был проклятием экономической, политической, интеллектуальной жизни на протяжении шести десятилетий после отмены крепостного права, решен в пользу крестьянской общины. Общинники конфисковали и поделили «по едокам» все сельскохозяйственные земли в европейской части страны. Хозяйства так называемых помещиков, уже давно не только и не столько дворян, а просто состоятельных горожан, сожжены. Так называемые кулаки, справные и работящие селяне, вынуждены вернуться в общины, или бежать в города.

Второе. В России царит репрессивный политический режим. Выборы в Учредительное собрание или Государственную думу отложены до лучших времен. Реальная власть принадлежит военной диктатуре.

Третье. От государства российского отпали многие национальные окраины. О приобретении территорий на Балканах, о Константинополе и проливах пришлось забыть.

Четвертое. Все эти изменения произошли не в результате решений императора, Госдумы и не в ходе переговоров заинтересованных сторон. Это явилось итогом кровопролитной гражданской войны. Точнее серии вооруженных столкновений между ополченцами (бандформированиями), руководимыми полевыми командирами. При формировании более или менее устойчивых правительств в областях и регионах они поступали на службу к тем, кто мог обеспечить их снабжение и вооружение. Когда в Москве и Петрограде сложилось централизованное дееспособное руководство, оно создало из бывших повстанцев вооруженные силы и взяло бы под контроль обширные территории новой России.

Таковы были бы общие итоги русской смуты в первых десятилетиях ХХ века. Во главе страны исторически оказались Ленин и Троцкий. Могли ее возглавить Савинков и Муравьёв, могли – Юденич, Корнилов, Колчак, Деникин, Гучков или иные политики. Наименее вероятным было бы восшествие на престол кого-либо из рода Романовых. Но и в этом случае реальная власть принадлежала бы военному диктатору в должности премьер-министра или главнокомандующего.

Правительство России образца середины – конца 1917 г., скорее всего, сохранило бы революционную риторику. Начались бы репрессии под лозунгом защиты свободы от «германских агентов», «врагов народа», развернулась борьба с «контрреволюцией и анархией». Спасение Отечества требовало ужесточения методов правления. И оно бы началось в городах по всем направлениям: отмена выборов в «Учредилку», в армии отмена пресловутого приказа №1. Одновременно запасные полки выводятся из Петрограда и Москвы на Волгу и Урал для переформирования и привлекаются к трудовой повинности, скажем по ремонту путей сообщения. Пускай разбегаются по домам.

Добровольческие части к лету 1917 г. уже начинали формироваться как милицейские местные дружины в городах, в целях поддержания порядка. Это приводило к произволу и насилию, но с уголовной стихией можно было совладать. В земства, губернское и городское управление станут возвращать бывших царских чиновников. Переход к демократии откладывается на будущее, после завершения войны с германцами.

О риторике «непредрешенности» будущего государственного устройства России легко было забыть. Власть могло взять правительство под названием, например, Верховный военно-революционный комитет под председательством Верховного правителя России. Главное было бы запретить советы рабочих и солдатских депутатов. Можно было попытаться договориться с рабочими и соединить советы на заводах с военно-промышленными комитетами или профсоюзами, но из сферы политической власти советы были бы вытеснены.

Уроки из прошлого

Хозяйственная разруха, охватившая страну в годы Первой мировой войны, наряду с усталостью и разочарованием от череды военных поражений, создали предпосылки всеобщего требования смены власти. Сработали и широко распространенные в России идеи не защиты законных прав, а устранения некой моральной «неправды». Такой сугубо консервативный православный публицист как Василий Розанов писал накануне революции: «Иногда и “на законном основании»” – трясутся ноги, а в другой раз “против всех законов” – а в душе поют птички». Пренебрежительное отношение к законности и формальным процедурам объявлялось принципиальной позицией и «слева», и «справа».

Характерно, что советское руководство на всех этапах развития страны давало однозначный ответ на вопрос: «Мы для закона или закон для нас?». Конечно же, правовая система СССР была последовательно выстроена на основе «революционной целесообразности», когда, закон был лишь инструментом, а не принципом жизни.

Большинство самой образованной части российского общества состоит из людей «левых» убеждений. На протяжении последних ста пятидесяти лет, со времен Александра Герцена и Николая Чернышевского интеллигенция ищет справедливости для народа на путях передела собственности. Закономерно, что круг этих идей в России вызывает интерес во время любого снижения благосостояния, особенно после периода определенного роста доходов.

В дореволюционной России общинную идеологию в качестве основы русской жизни поддерживали и признавали не только чудаки-толстовцы, но и почти все страты образованных российских сословий и классов. Консерваторы видели в общине вернейшую основу поддержки самодержавия, большинство революционеров – залог будущего социализма в России. Философы рассуждали о душе «народа-богоносца», стремящегося к коллективному быту, справедливости и равенству.

Не случайно законы Петра Столыпина, направленные на ликвидацию общинного землевладения, правительство вынуждено было вводить через указы государя императора. У них не было шанса пройти через Госдуму в рамках парламентской процедуры. Поразительно, но думские либералы и левые требовали политических свобод и одновременно отвергали реальные меры модернизации аграрного сектора. Тем не менее, с начала реформ в 1906 г. и по состоянию на 1 января 1916  г. в землеустроительные комиссии поступили ходатайства о землеустройстве от 6,2 млн крестьян. Если учесть членов их семей, то это было массовое участие в реформе – в выходе из общин или в переселении в Сибирь. Но реализовали выход из общины чуть более 1/3 подавших заявку, не большинство крестьян. Наименьший отклик земельная реформа получила в нечерноземных губерниях, где и существовало реальное сельское перенаселение.

Возможно, мужики не верили, что можно прокормиться лишь сельскохозяйственным трудом. Боялись потерять возможность «отходничества», т.е. работы в соседних городах. Где они работали зимой, после окончания сезона сельхозработ, где многие заводили вторые семьи. Крестьяне боялись также потерять некоторую поддержку общины в случае чрезвычайных обстоятельств, неурожая, смерти главы семьи, например.

Российская власть также научилась вписываться в эту повестку дня. Конечно же «все животные равны, но некоторые равнее»! Но кто же, если не государственная власть всё отберет и переделит по совести? Именно для установления справедливости на протяжении веков сохраняется принцип – без разрешения властей ни у кого не может быть частной собственности. Меняется «табель о рангах», государство модифицируется, иерархия сословий сменяется иерархией номенклатуры, а бесконечный передел материальных благ не останавливается. В этом отношении сближение принципов советской государственности с государственностью самодержавной вполне закономерно.

Проект коммунистического будущего был уничтожен вместе с крахом Советского Союза. Но и другой цивилизационный проект, – либеральная политическая демократия и рыночная экономика, – не оправдал надежды россиян. Не только рядовые граждане, но и элиты не верят сегодня в то, что эта модель применима в нашей стране. Более того, не верят, что она реально работает и за рубежом, даже в наиболее развитых странах. Скептическое отношение к идеалам Нового времени и Просвещения сегодня широко распространилось в мире. Однако российское общество успело разочароваться в плодах эпохи модерна даже до того, как в нашей стране была проведена реальная модернизация политической и экономической системы.

В отличие от ориентации коммунистической идеологии на улучшение материальной жизни в будущем, в наши дни россияне желают добиваться благосостояния сегодня. Российские граждане настроены в большинстве своем консервативно. Но традиционные ценности они ищут скорее в советской модели, чем в дореволюционном прошлом. В обществе все время вспоминаются времена гарантированного и безбедного, как это кажется издалека, советского образа жизни.

Каждый новый этап общественного развития приносит обострение интереса к истории своей страны. Интеллектуалы проводят как бы ревизию минувшего. Это происходит отнюдь не только по заказу правящего класса. Такова внутренняя потребность широкого круга неравнодушных людей. На первый план выдвигаются «уроки и примеры» истории, которые обладают наибольшей объясняющей силой для понимания хода событий. После революции неизбежен этап почти полного отрицания прошлого. Важно только будущее. Но затем потребность привязки к предшествующим реальностям возрастает. Так в ходе развития СССР постепенно «вспоминались» не только бунтари и народовольцы – террористы и революционеры. Вполне естественно интерес пробудился к ученым и писателям прошлого. К концу 1970-х гг. официальная история вновь заговорила о «царях и генералах». Приоритетным почитанием пользовались те, кто обеспечил территориальное расширение России. Писалось и говорилось, скажем, о победах Ивана IV в начале правления и умалчивалось о полностью проигранной им Ливонской войне в конце его.

Вместе с тем из прошлого можно извлечь немало значимого для сегодняшнего развития. Несколько раз в течение последних ста пятидесяти лет верховная власть в России (добровольно!) пыталась установить принцип неприкосновенности частной собственности, передаваемой по наследству. Реформаторы «сверху» и при жизни, и после смерти подвергаются проклятьям и поношениям со стороны общественности. Инициатора Великих реформ и отмены крепостного права императора Александра II объявляли виновником бедственного положения крестьянства. Премьер-министра Столыпина упоминали только в связи с применением смертной казни к революционерам. Земельную его реформу, которая только и могла спасти государство, проклинали за покушение на общинные скрепы народной жизни. Президента Ельцина на наших глазах стремятся обмазать грязью, вспоминая только его злоупотребление спиртным. Нас пытаются заставить забыть, как реально выглядела жизнь советского человека до ельцинских реформ, что и как нам приходилось «добывать», чтобы накормить своих детей в большом городе.

Разумеется, реформаторы из среды верховной власти руководствовались конкретными экономическими и политическими интересами. Их попрекают за отсутствие приверженности «высоким идеалам». С моей точки зрения общественным интересам соответствует прямо противоположная расстановка приоритетов. Масштабные преобразования общества, такие как отмена крепостного права или переход к рыночной экономике, продвигали страну к модернизации всей общественной жизни. Вместе с тем наиболее профессионально подготовленная часть правящего класса (в XIX веке дворянства, в конце XX века ­– советской номенклатуры) успешно вписалась в новые правила игры. Главная задача модернизационных реформ состоит в том, чтобы заработали социальные лифты для людей, не имеющих привилегий от рождения. Замедление процессов обновления человеческого капитала – явный признак общественного застоя.

Неизбывное насилие

Модель «сельской революции» не потеряла актуальности и в настоящее время. Семь десятилетий после окончания Второй мировой войны принесли с собой многочисленные варианты национально-освободительных войн и революционных движений именно этого типа. Они включают в себя создание крестьянской революционной партизанской армии, способной вести многолетнюю гражданскую войну. Так называемая «арабская весна» и даже попытка создания «исламского государства» – это новый вариант старой антимодернизационной «сельской» революции. Ранее в Китае, Вьетнаме, Лаосе при поддержке Советского Союза коммунистам в ряде подобных «сельских» революций удалось возглавить вооруженную борьбу. Но список таких стран не слишком широк.

Соперничающие друг с другом политические силы, – коммунистическая партия Мао Цзэдуна и партия Гоминьдан Чан Кайши в Китае, партия большевиков и партии левых и правых эсеров в России, – ставили задачи подчинить вооруженную массу своей воли. Победа в борьбе досталась тем, кто практиковал массовый террор и ничем не ограниченное насилие. Коммунисты победили. Однако история показала, что опора на антимодернизационные силы, компромиссы и союзы с консервативно настроенными сельскими жителями тормозят всякое развитие. Следствием этого является либо новая волна революционного движения, уже, как правило, «городской» революции, либо контролируемое реформирование застойной системы «сверху».

«Сельская» революция и гражданская война на многие десятилетия предопределили пути развития общественной жизни в России. Окончательное смещение центра политической и экономической жизни в города происходило постепенно в период после окончания Великой Отечественной войны. Революционные события 1991-1993 гг. как бы подвели этому процессу итог.

Политическая и экономическая система СССР была выстроена на основе и в развитие «сельской» революции рубежа 1910-х и 1920-х гг. и принудительной коллективизации на рубеже 1920-х и 1930-х годов. Эти события отбрасывают длинную тень на всю современную историю нашей страны. Период советского государственного строительства скорее тормозил, чем ускорял трансформацию «сельской революции», защищающей архаичные ценности, в движение по направлению рыночной модернизации и политической демократии. В то же время накопление индустриального потенциала и концентрация населения в городах происходили именно в эти годы. Одновременно сохранялась разнообразная социальная, экономическая, национальная многоукладность общества. Именно она послужила основой для распада СССР как единого государства. Но это была уже преимущественно «городская» революция, которая прошла под лозунгами демократии и рыночной экономики.

Центральной задачей 1990-х гг. стало восстановление институтов рынка, искорененных в период коллективизации и индустриализации. Однако и по своей производственной структуре социалистическая экономика была антирыночной, огромное большинство советских предприятий оказалось неспособно к эффективной работе в условиях открытой экономики и конкуренции. Задача реформирования и институирования рыночной экономической среды до настоящего времени не решена в России в полном масштабе.

Массовая гибель населения в ходе революционных сражений, государственного террора и военных действий породила волны демографических провалов, которые не могли быть преодолены ростом рождаемости. В советское время произошел демографический переворот, изменивший всю жизнь: вовлечение женщин в производство, переход к современной одно- двухдетной семье. Однако данный процесс охватил преимущественно европейское население с его культурными традициями светского внерелигиозного воспитания. Это также приводило к разобщению этносов и усугублению региональных различий.

В данном контексте важнейшим наследием советской эпохи стало то универсальное значение, которое придавалось насилию как инструменту разрешения самых сложных вопросов наиболее примитивным, но дающим быстрый результат способом, что приравнивалось к высокой эффективности. Насилие и сегодня со всех сторон превозносится в качестве эффективного и быстрого метода достижения благого результата. Отсюда и попытки возрождения культа Иосифа Сталина, практиковавшего насилие в исторически самых крупных масштабах. Разумеется, это наследие большевистской традиции. Зачистку общества от чуждых классов, потенциальных национальных предателей и врагов народа начали еще в 1917 г. и вели до самой смерти Сталина. Массовый террор был затем приостановлен, но «насилие, как повивальная бабка истории», т.е. как инструмент прогресса и развития, по-прежнему пользовалось глубоким уважением.

В России за сто лет изменилось, казалось бы, всё: дважды произошли смены социального и экономического устройства, трижды сменилась политическая организация государства. Однако на вопросы «кто виноват?» и «что делать?» всё время звучат схожие по сути ответы.

Если изложить предлагаемые решения кратко, то на первый вопрос всегда предлагалось и предлагается два, казалось бы, противоположных, варианта ответа: либо во всем виноваты происки зарубежных держав и их агентов, либо ответственность лежит на правящем «режиме». Зато ответ на второй вопрос поражает своей однозначностью – с противниками надо расправляться решительно и не останавливаться перед прямым насилием. Это обосновывается либо «революционной целесообразностью», при взгляде со стороны оппозиции, либо требованиями «национальной безопасности», если в дискуссию вступают охранители-«государственники». Сегодня, как и сто лет назад, самые разные социальные слои готовы оправдывать насилие целесообразностью и достижением «высших целей». Отказ от пролития крови воспринимается как некое юродство и ведет к потере уважения, а для правительства – к потере государственной власти.

В мае 1917 г. первый состав Временного правительства ушел в отставку. В своей декларации оно подчеркивало: «Основою политического управления страной Временное правительство избрало не принуждение и насилие, но добровольное подчинение свободных граждан…Им не было пролито ни капли народной крови». Самый мягкий упрек современников тех событий, да и сегодняшних аналитиков в адрес отставников, – это “мягкотелость». А вот их оппоненты справа и слева проявляли твердость и довели Россию до многолетней гражданской войны и тоталитарного репрессивного режима.

Большевики объясняли жестокость своей системы требованиями форсированного построения коммунизма. Однако средства, использованные для достижения данной цели, разрушили саму эту цель. Люди перестали в нее верить. Сегодняшний мир привыкает жить без грандиозных проектов «светлого будущего». По крайней мере это стало фактом в XXI веке для европейской христианской цивилизации, к которой несомненно принадлежит Россия. Но парадоксальным образом россияне сохранили тягу к простым решениям всех проблем с помощью насилия.

Левый популизм, вперемешку с жаждой мести и насилия, пользуется в нашей стране огромным спросом. Который раз многим из тех, кто пытается играть роль «властителей дум», наилучшим инструментом решения тяжелых социальных вопросов представляется расстрел «врагов» без судебной волокиты.

Раздаются и сегодня, конечно, голоса разума. Многие пытаются напомнить, что если все страты российского общества, от чиновников до участников общественных протестов, не придут к пониманию важности диалога и необходимости компромиссов, то история рискует повернуться вновь, открыть путь для витка массового насилия и разрушения России.

Давайте сопоставим это с мыслями Александра Солженицына, сформулированными еще в 2005 г.: «В нашем ограбленном состоянии для спасения я предложил бы национальную идею, которая изложена 250 лет тому назад елизаветинским придворным Иваном Петровичем Шуваловым. Он предложил Елизавете руководствоваться как главным законом – сбережением народа. Какая здесь мысль! Сбережение народа как главная задача».

Государство в России давно присвоило себе монопольное право на насилие не для того, чтобы оградить каждого человека от агрессии и произвола, а напротив, в целях развязывания массового насилия якобы в виду высших соображений, во имя укрепления государства. А сильным в данной системе ценностей может считаться только то государство, которое способно напугать всех, как внутри своих границ, так и вне их. Это лживые ценности, которые всегда заводили нашу страну в исторические кровавые тупики. Поиск врагов опасен для жизни и благополучия не только тех, кого сегодня объявляют не лояльными власти, но для самой власти.

*  *  *

Российская революция 1917 г. и Октябрьская политическая революция того же года были не уникальными, а вполне закономерными явлениями. Новое время европейской цивилизации, начало которого традиционно отождествляется с последними десятилетиями XVIII века и Великой французской революцией, открыло эпоху модернизации социальной жизни. Вместе с тем оно должно характеризоваться революционными событиями не только по модели «городской» модернизационной революции, но и массовыми «сельскими» революционными восстаниями. Эти последние по сути своей были антимодернизационными. И то и другое революционное движение активно использовали в качестве популярных лозунгов идеи национального возрождения и самоопределения. Российская революция и гражданская война 1917-1920 гг. также являлись результатом слияния всех этих трех потоков революционного движения.

Революция 1917 г. и развитие СССР в течение последующих десятилетий было как бы переходным периодом, по окончании которого модернизация вновь стала приоритетом. Историческим достижением явился переход в ходе революции 1991-1993 гг. от гигантской империи к многонациональному, но гораздо более компактному, единому по уровню развития и культуре государству. Сегодня, сто лет спустя после революций 1905 г. и 1917 г., мы идем путем модернизации. И все еще не достигли развитого демократического устройства на основе разделения властей. Начать это движение могли уже давно, сразу после окончания той очередной русской смуты. Это, возможно, спасло бы от гибели миллионы наших соотечественников, помогло сосредоточить ресурсы на сбережении народа, а не растрачивать их на погоню за химерами коммунизма.

В век постоянных инноваций не только производственного, но и человеческого капитала политическая, экономическая и социальная конструкция Советского Союза оказалась неконкурентоспособной. Таким образом, революционная эпоха, открытая в России в 1917 г., завершилась новой революцией в 1991-1993 годы. Она носила преимущественно «городской» характер, но и лозунги национального освобождения играли значительную роль.

Современная Российская Федерация является не только с юридической точки зрения правопреемницей Советского Союза, но и наследницей ряда и экономических, и демографических, и культурологических процессов, берущих начало в советских годах. Для многих российских интеллектуалов достижение конкретного результата якобы менее важно, чем отсутствие благородного порыва. Но беда как раз заключается в бесконечных спекуляциях по поводу святости страдания во имя светлого будущего. Модернизация же сводится исключительно к обновлению вооруженных сил и военной промышленности. Это и провозглашается в качестве самой благородной общественной задачи.

Советская эпоха оставила после себя не только память о героическом и трагическом времени, но и психологически и социально укоренившиеся общественные институты и традиции. Модернизационный проект 1990-х гг. совмещал и задачу преодоления «советскости», и являлся ее развитием. Решение этих задач стоит на повестке дня и спустя двадцать пять лет после последней революции в России.