Россия в глобальной политике

С.А.Караганов

Военное усиление России если и может компенсировать слабости других факторов силы, то только частично. Нужно реставрировать и наращивать привлекательность для мира и собственных граждан — через возрождение и создание новой российской идентичности, основанной на великой культуре и славной истории ратных побед. Россия взяла курс на военное усиление. Принимаются и воплощаются в жизнь программы переоснащения и коренного реформирования воору­женных сил. И хотя внешняя военная угроза беспрецедентно мала, эта политика будет продолжена, поскольку вписывается в складывающиеся международные реалии и отвечает внутренней логике развития России. Поэтому речь сейчас не о том, чтобы сменить курс, а о том, как его опти­мизировать, избежав грубых ошибок и бессмысленных трат. Идеи, изло­женные в данной статье, призваны стимулировать дискуссию вокруг обо­ронной политики, которая в России сегодня ведется куда менее активно, чем даже в СССР. А это просто опасно. Между тем именно теперь вопрос о военной силе — ее роли и возможностях в международных отношениях — стоит особенно остро. И мы, кажется, сами не до конца знаем, для чего сейчас военная сила и сколько ее нужно.

ВОЕННАЯ СИЛА ТЕРЯЕТ ЗНАЧЕНИЕ?

Широко распространена точка зрения, что военная сила — этот главный на протяжении всей истории инструмент политики государств — прогрес­сирующе теряет значение. Особенно такой тезис популярен в Европе, на­дорвавшейся на своей истории войн и сделавшей во второй половине XX века выбор в пользу пацифизма.

Действительно, большинство главных проблем современного мира — изменение климата, требования большего благосостояния со стороны ак­тивизирующихся масс, кризис мировой финансовой системы, нарастающий относительный дефицит продовольствия — не решить с помощью военной силы. Изменившаяся политическая культура и структура хозяй­ства делает бессмысленным с экономической точки зрения захват терри­торий и проживающего на них населения. Удерживать их под контролем не удается. Население невозможно эксплуатировать к своей выгоде. Все военные победы последних четырех десятилетий кончались политиче­ским поражением (Ирак, Афганистан) и/или гигантскими тратами на поддержание населения на завоеванной или отвоеванной территории (тот же Ирак или российская Чечня).

В эпоху действительно массовых коммуникаций, затрудняющих (хотя и не отменяющих) целенаправленное манипулирование информацией, повышается морально-политическая цена использования военной силы, особенно если речь идет о ее масштабном и долговременном примене­нии. Оно до известной степени вообще делегитимируется. Если раньше война, перефразируя навязшую в зубах формулу Клаузевица, была нор­мальным продолжением политики, то ныне, после двух мировых войн и появления ядерного оружия, применение военной силы чаще рассматри­вается как политический провал.

Снижение эффективности военной силы и ее делегитимация во мно­гом связаны с продолжением ядерного пата, прежде всего между Россией и Соединенными Штатами. Риск эскалации любого серьезного конфлик­та на ядерный и глобальный уровень вынуждает крупные государства ограничивать применение силы на гораздо более низких уровнях. Благо­даря ядерному фактору относительно мирно завершилась самая глубокая политическая и идеологическая конфронтация в истории — холодная война. Не будь его, беспрецедентное, быстрое и глубокое перераспределе­ ние влияния в мире от традиционного Запада в пользу растущей Азии не происходило бы на наших глазах столь гладко. Почти всегда в истории та­ кие сдвиги сопровождались — стимулировались или останавливались — войнами. Так что Россия и США, остающиеся в ситуации ядерного клин­ ча, и в меньшей степени другие ядерные державы могут считать себя крестными родителями азиатского экономического чуда.

Опыт последних лет, кажется, подкрепляет тезис о том, что в совре­менном и грядущем мире военный потенциал не будет иметь решающего значения как инструмент политики и показатель силы и влияния госу­дарств. Самая мощная в военном отношении держава — Соединенные Штаты — по сути проигрывает подряд две войны, которые она иницииро­ вала (Ирак, Афганистан). И политически обесценивает многотриллионные вложения в вооруженные силы.

Однако есть другой набор факторов и аргументов, который противоречит представлению об уменьшении роли военной силы в мире и ее обесценива­нии как ведущего инструмента государственной политики. Войны все-таки выигрываются — при всех различиях обстоятельств можно вспомнить кон­фликты в Югославии, Ливии, Чечне, Грузии, победу правительства Шри- Ланки над «Тиграми освобождения Тамил Илама». Ядерное сдерживание работает, не допуская больших войн, и никто всерьез не сокращает ядерные арсеналы, а, напротив, совершенствует их. С ядерным сдерживанием без­ успешно борются романтики — реакционные (американские сторонники противоракетной обороны) и прогрессивно-либеральные (мечтатели о «глобальном нуле» и минимальном сдерживании на уровне 50–200 боеза­ рядов с каждой стороны). Новые мировые лидеры, наподобие Китая или Индии, которые вроде бы выигрывают в мирном соревновании, при этом стремительно вооружаются. На глазах милитаризируется соперничество между главными конкурентами будущего — США и КНР. Не прекращают­ся разговоры о грядущих столкновениях за ресурсы, воду.

Эти и подобные рассуждения можно было бы считать пережитками мышления времен холодной войны. И действительно, дискуссию вокруг проблем военной безопасности во многом все еще определяют те ветера­ ны, которые сознательно или неосознанно стремятся вернуть повестку дня прошлой эпохи. Одни делают это, выдумывая (иногда даже вполне бескорыстно) бесконечные несуществующие угрозы своим странам или миру в целом, другие — призывая к возвращению благословенных для них времен процесса ограничения вооружений, который сам по себе служил отчасти мотором, правда, благопристойным, продолжения гонки воору­жений. Если и меня причислят к этим ветеранам, многие из которых яв­ляются моими друзьями, но с которыми я по большей части не согласен — не обижусь. «Назвался груздем — полезай в кузов».

Но нельзя отрицать и другого. Растущее почти повсеместно ощуще­ние опасности современного мира и, как следствие, возрождение опоры на военную силу в политике многих государств — в том числе и России — имеет и объективные основания. Грезы не сбываются. Ни либеральные — о мировом правительстве, ни реакционные — о новом концерте мощных наций, которые управляли бы миром. Планета движется к хаосу, но на но­ вом глобальном уровне и в условиях качественно более глубокой и все­объемлющей взаимозависимости. Старые институты международного управления — ООН, МВФ, ЕС, НАТО, G 8 — слабеют. Новые — G 20 , либо возникающие региональные структуры — пока не работают. И, вероятно, вакуум управляемости заполнить не смогут.

Подрываются многие этические нормы международного общежития — отчасти это делают сознательно, а иногда к этому ведет объективное раз­витие мировой системы. Уважение к государственному суверенитету, тра­ диционным правилам внешнеполитического поведения — принципы не­совершенные. Но они давали хоть какие-то точки опоры. Чем бы ни ру­ководствовались инициаторы нападения на Югославию, Ирак, Ливию, результат один: все увидели, что слабых бьют, и никто не приходит к ним на помощь. А вот хоть сколько-нибудь сильных — не бьют. Неядерный Ирак под лживыми предлогами разгромили, а успевшую обзавестись ядерным оружием Северную Корею, в гуманитарном смысле еще менее приятную, не трогают. Уходят и старые принципы политической морали — «своих не сдают», или «сукин сын, но наш сукин сын». Сначала «своих» сдал Советский Союз. Но это хоть как-то можно было оправдать его банк­ ротством и развалом. Теперь «своих» мубараков стал сдавать и Запад.

В новом мире захват прямого контроля над территорией и находя­щимися на ней ресурсами, по-видимому, действительно больше не ра­ботает. Но при помощи военных методов можно управлять доступом к ним. Не случайно чуть ли не главное направление наращивания воору­жений растущими державами — военно-морские силы. Морские пути — нынешние и вероятные будущие (тут резонно вспомнить Арктику) — остаются, как и во времена классической геополитики, главным объек­том интереса великих держав. Больших войн за главный ресурс будуще­го — пресную воду — пока нет. Но наметившаяся тенденция к перекры­тию верховьев рек, а такая практика особенно опасна для Индокитая и Индостана, может привести к тому, что данная проблема окажется в сфере применения военной силы.

Ренессансу ее роли способствует и давно начавшееся распростране­ние ядерного оружия. Израиль, Индия, Пакистан, Северная Корея, веро­ятно, Иран ставят своих соседей в уязвимое и политически проигрышное положение. Они пытаются его компенсировать, либо стремясь сами обре­ сти ядерное оружие, либо усиливая обычные вооруженные силы, системы противоракетной обороны. Наконец, с помощью попыток расшатать уси­ лившегося соперника изнутри, как это, например, сейчас делают суннит­ские монархии Персидского залива, работая над свержением дружествен­ ного Ирану и к тому же светского режима Сирии. Ядерный потенциал Северной Кореи и резкое комплексное усиление Китая в перспективе толкает и Японию к преодолению ядерного порога. А эта страна имеет к России, как, впрочем, и к Южной Корее, КНР, территориальные претен­зии. Впрочем, в Восточной Азии многие претензии взаимны. Там вокруг объективно усиливающегося Китая и из-за возрождения старых террито­риальных споров быстро формируется вакуум безопасности.

Структурные изменения в международной системе тоже способству­ют сдвигу в сторону большой опоры на военную мощь. Столкнувшись с масштабными вызовами при ослаблении институтов глобального управ­ления, общества бросились под защиту привычного института — государ­ ства. Началась ренационализация мировой политики и частично эконо­мики. Тенденция усилилась и благодаря подъему и выходу на авансцену мировой политики Азии — континента традиционных государств. С не­обычайной лихостью в новом обличье и на новом фоне возвращается ста­ рая геополитика, концепция «баланса сил». Продолжая на словах осуж­дать ее (хотя и все более вяло), именно такую линию претворяют в жизнь все более откровенно — раскачивая Сирию, союзницу Ирана, уравнове­шивая Китай. Или мешая преодолению остаточного военно-политиче­ского разделения Европы. И, конечно, невозможно всерьез восприни­мать лозунги о том, что подобные действия предпринимаются в поддерж­ ку демократии. Более того, принцип баланса сил не только возрождается вокруг Европы, где он возник и привел к многочисленным войнам, в т.ч. двум мировым, но начинает доминировать в Азии, хотя тамошняя внеш­неполитическая культура прошлых веков такой подход отвергала.

Однако государства качественно ослабли. Они все меньше способны контролировать информационные, финансовые, экономические, а зна­чит и политические процессы даже на своей территории. И все больше за­ висят от внешнего мира. Причем избавиться, отгородиться от такой зави­симости практически невозможно. Так появляется дополнительный сти­мул опираться на тот инструмент, который государства все еще почти полностью контролируют — военную силу.

В среднесрочной перспективе частичной ремилитаризации мировой политики может способствовать и затягивающийся на десятилетие гло­бальный экономический кризис. С одной стороны, он ограничивает ап­петиты военных лобби. Но с другой — радикализирует политику, усилива­ ет «ястребов» и создает соблазн развязывать войны, чтобы отвлечь от внутренней безысходности и списать неспособность справиться с кризи­сом на внешние факторы. Нечто похожее видно в отношении большинст­ ва великих держав к Ближнему Востоку. Против удара по Ирану, а это значит — большой войны — возражают все менее энергично. А вторжение в Ливию выглядело как классическая «маленькая победоносная война». Победить-то победили. Но ликование быстро угасло, унесенное продол­жением кризиса и безысходным развалом самой Ливии.

Стремление опираться на военную силу стимулируется еще одним об­стоятельством. При всех возможных политических или экономических претензиях, которые многие в мире имели к Западу, все исходили из того, что его политика рациональна и предсказуема. Но в последние годы за­падный курс все чаще приводит в полное недоумение.

Нападение на Ирак было изначально обречено на провал. Демократи­зировать Ближний Восток, развить то, что казалось победой в холодной войне, было невозможно. Получили де-факто фрагментацию Ирака, ка­чественно усилив тем самым главного соперника Запада в регионе — Иран. Еще труднее рационально объяснить ввод войск НАТО в Афгани­стан. Первая часть операции — разгром основных баз талибов и «Аль-Каиды» с воздуха и поддержка, в том числе с помощью России, антита­либских группировок — была разумна. Но наземное вторжение в эту «мо­гилу империй», которую тысячелетиями никто не мог захватить и где на памяти ныне живущих надорвался СССР, понять невозможно. Вмеша­тельство в предфеодальное общество под флагом «распространения демо­кратии» было столь безумной идеей, что тайные намерения пытались найти не только обычные приверженцы теорий заговора.

Дальше — больше. Западные страны под лозунгами поддержки демо­кратии способствуют крушению хоть и авторитарных, но светских режи­мов Египта, Туниса, Ливии, теперь Сирии, хотя знают, что за их сверже­нием стоит не только недовольство масс, но и суннитские фундамента­листские монархии Персидского залива, на порядок более реакционные, с точки зрения западных ценностей, чем режимы свергаемые. В результа­те началось попятное движение от модерна и развития к традиционализ­му. К тому же приходящие к власти исламистские режимы неизбежно вслед за мнением «базара» становятся более антизападными и антиизра­ильскими. Даже сторонники конспирологических теорий в изумлении.

Потеря Западом стратегических ориентиров, неизбежная из-за дли­тельного кризиса радикализация его политического поведения вносит яр­кий дополнительный штрих в картину хаотичности и непредсказуемости мира, в котором человечеству предстоит жить в обозримом будущем. И добавляет аргументов тем, в том числе и в России, кто склоняется к боль­шей опоре на что-то понятное — суверенитет, силу.

РОССИЯ И ВОЕННАЯ СИЛА

И Россия начала наращивать эту силу. С точки зрения военной безопас­ности страна находится в беспрецедентно благоприятной ситуации. На протяжении тысячелетия стержневой идеей российской государственности, национальной идеей являлась защита от внешней угрозы и обеспече­ ние суверенитета. Сегодня России никто из серьезных внешних сил со­знательно не угрожает, и в среднесрочной перспективе угрожать не смо­жет. Статус ядерной сверхдержавы делает ничтожной возможность мас­штабного нападения. Такая ситуация на деле существует с 1960–1970-х гг., но тогда признать это было невозможно идеологически и политически. За одержимость конфликтом Советский Союз и заплатил самую высокую цену — он покинул мировую арену.

С уходом идеологического противостояния практически не осталось политических разногласий, которые могли бы привести Москву к прямо­ му военному столкновению с Западом. Правда, теоретическая возмож­ность существовала до 2008 г., пока НАТО угрожала втягиванием в альянс Украины. Это создало бы нетерпимую с точки зрения военной безопасно­сти уязвимость России и было чревато возникновением на Украине рас­кола и конфликта, в который могла бы быть с высокой степенью вероят­ности вовлечена вся Европа.

За то, что подобная угроза не стала реальностью, Москва и Европа должны быть «благодарны» грузинскому руководству и тем, кто его под­ талкивал к нападению на Южную Осетию. Победа России в «пятиднев­ной войне» предотвратила гораздо более опасный сценарий. И если рос­сийское руководство действительно, как утверждают многие его критики, провоцировало нападение Грузии, чтобы потом легко разгромить ее, то это — выдающаяся дипломатическая победа, резко усилившая геополити­ ческие позиции России и избавившая Европу от возможности тяжкого кризиса. Вопрос о расширении НАТО на Украину был по существу закрыт уже через несколько дней после событий в Цхинвале.

В случае прихода к власти в Вашингтоне ультрареакционных сил мо­ жет быть предпринята попытка вернуться к вопросу отношений альянса и постсоветского пространства. Но объективно Соединенные Штаты в обо­ зримой перспективе будут сосредоточены не на нем, а на растущем сопер­ ничестве с Китаем и удержании своих рассыпающихся позиций на Боль­шом Ближнем Востоке. Противостояние с Россией только усугубит дан­ные проблемы. Европейцам же конфронтация вообще не нужна, у них на нее нет ни сил, ни желания.

Те в России, кто постоянно напоминает о внешней угрозе, указывают на формальное превосходство НАТО в области вооруженных сил общего назначения. Но лукаво игнорируют тот факт, что эти самые вооруженные силы и расходы на них в Европе сокращаются уже два десятилетия, и, го­воря откровенно, в большинстве стран неумолимо стремятся к символическому уровню. (Если не произойдет чего-то из ряда вон выходящего, наподобие нападения Ким Ир Сена при поддержке Сталина на Южную Корею в 1950 г., которое обратило вспять одностороннее разоружение Ев­ ропы и США после В торой мировой войны.)

Опыт иракской и афганской войн показал уровень дееспособности НАТО — на деле весьма низкий. Это, правда, не дает гарантии от агрессив­ного поведения. До 1990-х гг. альянс был чисто оборонительным. Но ощу­ щение триумфализма и безнаказанности, появившееся после, как каза­лось, победы в холодной войне, утрата Россией, переживавшей тяжелый кризис в последнем десятилетии прошлого века, потенциала политиче­ского сдерживания, вызвали эйфорию и серию вторжений. Но России НАТО угрожать не в состоянии, да и упоения своим успехом все меньше.

Китай, предвидя обострение своего соперничества с Америкой, в том числе военно-политического, делает все, чтобы не пробуждать у России опасений. Так, после недоуменных вопросов из Москвы были свернуты проводившиеся несколько лет тому назад учения, сценарий которых предусматривал переброску войск на значительные расстояния. Модер­низация китайских ядерных сил не направлена, насколько это вообще возможно, против России. Пекин проводит подчеркнуто дружественную политику. Вопреки частым утверждениям, Китай не осуществляет ни де­мографической, ни инвестиционной экспансии. Китайцев в России жи­вет меньше, чем немцев. И много меньше, чем в Российской империи. Инвестиций же до обидного мало.

Москва же, укрепляя отношения с КНР, все же придерживается ли­нии на удержание подавляющего ядерного превосходства и на стратеги­ческом, и на нестратегическом (тактическом) уровне. Об этом свидетель­ствует и возобновившаяся модернизация российских сил, и фактический отказ от дальнейших договоров об их сокращении.

Существует, разумеется, проблема экономического и политического усиления Китая, которая может привести, особенно при отсутствии сверхэнергичной политики по новому освоению Сибири и Забайкалья, к «финляндизации» России. Но это не военная угроза, она непосредствен­но связана с темпами и качеством нашего внутреннего развития.

Риск конфликтов нарастает по южной периферии России. Ситуация вокруг Ирана, которая чревата вооруженным конфликтом, почти неиз­бежная большая война или серия войн на Ближнем Востоке, агрессивная наступательность части исламского мира — все это будет неизбежно вы­брасывать метастазы силовых конфликтов на территорию России и ее со­ седей. Конфликты придется предотвращать или купировать, в том числе и военной силой. Но и такая угроза качественно отличается от той, экзи­стенциальной, которая определяла всю отечественную историю.

Опасность этих метастазов, а также идейно-политической наступательности части исламистского мира, пытающегося компенсировать (в том чис­ ле с помощью нефтяных денег) свой проигрыш в международной экономи­ ческой и социально-политической конкуренции, представляется наиболее вероятной среди всего спектра вызовов военной безопасности России.

Традиционных масштабных военных угроз не просматривается и в перспективе. Конечно, можно запугивать себя тем, что Соединенные Штаты наращивают способность нанести по России массированный удар неядерными сверхточными ракетами. Скорее всего, это блеф. Но даже ес­ ли предположить, что такие ракеты появятся, ясно, что ответ с россий­ской стороны может быть только ядерным. И едва ли кто-то готов пойти на риск угрозы такого нападения. И главное в этом контексте — не дать втянуть себя в гонку вооружений на заведомо невыгодном направлении, ведь сегодня кое-кто активно предлагает создавать у нас такой же потен­циал. То есть начать азартно играть в игры снайперов, когда за спиной стоят установки залпового огня.

Еще один способ собственного «накручивания» — нагнетать страсти по поводу ЕвроПРО и начать бессмысленно тратить деньги по примеру советских «ястребов», которые в свое время вытребовали и освоили ги­гантские бюджеты на противодействие мифическим рейгановским «звездным войнам». Надеюсь, что те, кто ведут нынешнюю кампанию против ЕвроПРО, преследуют более рациональные цели: политически связать руки американцам, ограничив свободу действий в этой сфере, по­лучить удобный и убедительный предлог для отказа от каких-либо даль­нейших договорных шагов по сокращению любых ядерных вооружений. И даже — чем черт не шутит — создать условия для совместных де-факто союзнических отношений в этой сфере, если в США когда-нибудь отка­жутся от веры в возможность стратегической неуязвимости.

Однако, несмотря на отсутствие угрозы, продолжение курса на укрепление военной мощи неизбежно. Не только и не столько из-за по­требности в современных вооруженных силах, способных сдерживать или активно предотвращать прямые угрозы безопасности. Хотя воссоз­дание таких сил после почти двадцатилетнего одностороннего разору­жения, вызванного системным кризисом, начавшимся в конце 1980-х гг., объективно необходимо. Думаю, что в глазах нынешнего россий­ского руководства (хотя это и не объявляется открыто) необходимость военного усиления определяется в первую очередь факторами международного позиционирования страны с учетом того, что иного способа обеспечения ее ведущих позиций нынешняя модель развития не пред­усматривает.

Модернизационного рывка нет, и пока не предвидится. Ни общество, ни элита к нему не готовы. Общество отдыхает после 80 лет коммунисти­ческих лишений и посткоммунистических 1990-х годов. Правящий класс наслаждается перераспределением ренты. Недовольные, слишком энер­гичные или эффективные уезжают или живут и там, и здесь. Демодернизация экономики идет своим чередом, компенсировать ее если и пытают­ся, то только за счет импортных технологий. Жизнь становится комфорт­ нее, но перспектив развития не появляется.

При таком векторе, заложенном на ближайшие годы, страна, несмот­ря на везение и дипломатическое мастерство, может не удержать позиции третьей из великих держав, которые она сейчас по факту занимает (после США и КНР). Между тем, потребность в «величии» свойственна не толь­ ко нашим лидерам, но и большинству граждан. К тому же мы, как и анг­личане, не сломлены историей, в отличие практически от всех других в прошлом великих европейских держав.

Экономическое ослабление угрожает и эрозией суверенитета, в чем мы убедились в 1980–1990-е годы. Между тем, общество, похоже, почти на генном уровне готово отстаивать этот суверенитет, что оно с упоением и отчаянным мужеством делало на протяжении всей своей истории, что­бы затем возвращаться в нищету, а то и в рабство. В большинстве своем жители России не могут и не желают стать «нормальной страной», «жить как все остальные», наслаждаясь исключительно скоромными радостями потребления. Кого-то это огорчает, кого-то радует. Но, как ни относись к этому типу национальной психологии, на горизонте не видно причин, по которым она изменилась бы. Возможно, на нее повлияют десятилетия мирной эволюции, но это только гипотеза.

Военное усиление призвано компенсировать относительную слабость в других факторах силы — экономических, технологических, идейно-пси­ хологических. Россия обладает удивительно малой привлекательностью для внешнего мира. Уважают ее почти исключительно как сильного игро­ ка. (Почему у нации Пушкина, Гоголя, Чайковского, Толстого, Пастерна­ка, Шостаковича, Солженицына такой дефицит «мягкой силы», привле­кательности — отдельный разговор.)

Легко осудить такую ставку как не соответствующую современному миру. Но сегодня мир меняется столь быстро и непредсказуемо, что, воз­можно, эта ставка и адекватна. Разумеется, гораздо лучше быть сильными и в экономике, и в технологиях, и в культурном, духовном отношении. Но этого пока не дано. Пошла только военная реформа.

РУССКАЯ РЕФОРМА

Самое удивительное и показательное в военной реформе — это то, что, не­ смотря на массу препятствий и неоднозначное отношение, она весьма успешна. Все прочие реформы, о которых говорят уже много лет, — пен­сионная, ЖКХ, судебная, образовательная, наконец, политическая — сто­ят на месте, ползут черепашьим шагом или просто проваливаются. А во­енная реформа идет. И дело не в обещанных фантастических цифрах ас­сигнований на оборону — 18, 20, 23, снова 20 триллионов. Сами они ма­лозначимы, четко продуманные планы перевооружения за ними не стоят, и они будут корректироваться по обстоятельствам. Однако цифры указы­ вают на политическую решимость тратить на армию больше.

Происходит действительно революционное реформирование воору­женных сил. От огромной, традиционно мобилизационной Российской и Советской армии, рассчитанной в первую очередь на большую сухопут­ную войну для отражения угрозы с Запада (давно отсутствующей) в поль­ зу компактной, более профессиональной армии постоянной боевой готов­ ности, которая была бы нацелена на конфликты низкой и средней интен­сивности. Для предотвращения больших конфликтов увеличивается опо­ра на ядерное оружие, которое тоже модернизируется. В войска наконец начали поступать межконтинентальные баллистические ракеты нового поколения с заложенной способностью к преодолению любых систем ПРО, что делает развертывание этих систем бессмысленной тратой денег.

Мощные ядерные силы, которые, по сути, не предназначены для применения, по-прежнему нужны, чтобы обессмыслить чьи-либо по­пытки давить на Россию за счет превосходства в обычных силах. К тому же ядерный дамоклов меч необходим для «цивилизовывания» горячих голов. Особенно сейчас, когда беспрецедентные по глубине и быстроте перемены в мире приводят к потере стратегических ориентиров, здраво­го смысла.

То есть, по сути, модернизация вооруженных сил объективно нацеле­на не только на парирование вызовов безопасности и подкрепление меж­дународно-политического статуса России, но и на перекрытие многих ка­ налов гонки вооружений в мире, объективно способных подрывать меж­дународную военно-стратегическую стабильность. Обеспечивая свою безопасность и статус, Россия одновременно возвращает себе роль клю­чевого гаранта международной безопасности и мира.

В сухопутных войсках упраздняют дивизии, полки, армии, корпуса в пользу понятной и более простой бригадной структуры. Сходные изменения про­ исходят в военно-воздушных силах и войсках ПВО. Идет радикальное со­ кращение аппарата, вдвое — генералов и офицеров. С опережением графи­ ка оптимизируется общая численность вооруженных сил. Похоже, все-таки правы были хулимые в 1990-х гг. реформаторы, говорившие, что оптималь­ ная численность вооруженных сил — около 800 тыс. человек. Тогда сокра­щать не хотели и держали призыв, чтобы хоть как-то подпереть старую ар­ мейскую структуру, впустую растрачивая средства в бедной стране.

Уже очевидно, что армия быстро профессионализируется, не за гора­ми дальнейшее резкое сокращение и перевод на добровольную основу. Началась, пусть неровно, медленно и противоречиво, гуманизация воен­ной службы. Войска перестают заниматься самообслуживанием. Все больше усилий концентрируют на основной задаче — повышении боеспо­собности и боевой подготовки. Но главное в том, что вооруженные силы, несмотря на дикое сопротивление, адаптируются к реальным вызовам и проблемам настоящего и будущего. Начался массированный отход от со­ ветских по сути вооруженных сил, нацеленных на отражение давно не су­ ществующей угрозы массированного нападения с Запада и рассчитанных на страну, способную тратить огромные суммы на содержание воору­женных сил и фактически быть их обслугой.

Проводится активное перевооружение, хотя идет оно и со скрипом. Оборонно-промышленный комплекс (ОПК) (раньше его называли ВПК) во многом обескровлен, и в отличие от вооруженных сил почти не рефор­ мируется, оставаясь тенью советского левиафана, как еще недавно Рос­сийская армия была бледной тенью Советской.

Однако имеются не только достижения хватает проблем и ошибок. Ведь планы действий нарочито не обсуждались и не прорабатывались. Видимо, военно-политическое руководство пришло к выводу, что любое обсуждение породит такую оппозицию, что реформу в очередной раз похоронят. Даже основополагающие документы — Стратегия нацио­нальной безопасности 2009 г. и Военная доктрина 2010 г. — практически не отражали процессы, идущие в вооруженных силах. Просто они нахо­дятся в других, мало пересекающихся плоскостях. Но все же Россия идет по пути превращения в современную мощную военную державу. Что это даст — вопрос открытый, как, впрочем, и большинство других вопросов в сегодняшнем мире.

Мне лично особенно приятно писать о продвижении реформы, пото­му что она почти совпадает с предложениями и разработками, которые в 1990-е и в начале 2000-х гг. выдвигала рабочая группа по военной рефор­ме Совета по внешней и оборонной политике. Тогда эти идеи с раздраже­нием или даже негодованием отвергались военным ведомством, но в кон­це концов были приняты, поскольку соответствовали веяниям времени, потребностям и возможностям страны. Рабочую группу неизменно воз­главлял блестящий человек — великолепный эрудит и теоретик Виталий Шлыков, к сожалению, недавно ушедший из жизни. Но он успел увидеть, как то, за что он боролся много лет, стало воплощаться в жизнь.

В ИТОГЕ

С учетом ситуации в мире и вектора развития страны продолжение курса на военное усиление неизбежно. Вопрос — как и почем. Нельзя броситься в безудержные расходы, угробив все бюджеты на развитие. От социальной подкормки масс режимы, подобные сегодняшнему российскому, как пра­вило, не отказываются. А уже, похоже, взят курс на самоубийственное для страны сокращение — вместо резкого увеличения — расходов на образова­ние. Это ставит крест даже на отдаленных возможностях модернизационного рывка — хоть в либеральном, хоть в антилиберальном вариантах.

Глупо тратиться на бессмысленные вооружения или ненужные на­правления развития вооруженных сил. Глупо, перевооружившись сверх разумной меры, создать себе лишних врагов, страшащихся России. Риск велик, ведь безудержно милитаризировался не только СССР, выпустив­ший и державший на вооружении больше танков, чем остальной мир вме­сте взятый, но и гораздо более продвинутые и демократические государ­ства. Риск ошибок усиливается тем, что практически нет институцио­нальных ограничителей гонки вооружений.

Правда, Министерство финансов пытается не давать, сколько требу­ют, а министр обороны старается ограничить аппетиты оголодавших и, видимо, коррумпированных, как и почти все у нас, остатков ВПК. Но парламент в нынешней политической системе серьезной роли в опреде­лении военной политики и в формировании бюджета играть не может. По-прежнему практически отсутствует научная и публичная дискуссия вокруг приоритетов военной политики. А она существовала даже в позд­нем СССР, когда ЦК создал в ряде академических институтов группы спе­циалистов, не подчиненных прямо Министерству обороны и Военно-промышленной комиссии того же ЦК. Они сыграли значительную роль в попытке через процесс ограничения вооружений вывести страну из со­стояния, когда она фактически с экономической точки зрения вела вой­ну почти со всем миром. Неизвестно, сколько тратилось на оборону и связанные с ней отрасли, но, полагаю, процентов 20–25 не бюджета, а валового национального продукта. Советский Союз де-факто не закон­чил В торую мировую войну и рухнул не только в результате экономиче­ской неэффективности социализма, но и под тяжестью безумного воен­ного бремени. И по большей части это непосильное ярмо было надето добровольно, без особой нужды. И из-за идеологии и порождаемой ею глупости, и из-за несдерживаемых аппетитов военно-промышленного лобби и абсолютно неадекватных представлений о внешней угрозе, отго­ лоски которых слышны и до сих пор.

Созданные тогда академические группы специалистов физически и морально постарели и не хотят, и не могут больше активно полемизиро­вать. Экспертов по военной экономике практически нет. С либеральной стороны нынешнюю военную политику критикуют буквально два-три публициста, выступающие в СМИ второго-третьего эшелона. Честь и хвала им за смелость, но они не могут обладать достаточными знаниями, к тому же политически ангажированы. В центре стоит группа близких к Министерству обороны специалистов, по необходимости хвалящих все его действия и не обращающих внимания на ошибки. Справа — в СМИ третьего-четвертого эшелона, к счастью, совсем не доходящих до массо­вого читателя, пишут десятки, если не сотни авторов, представляющих остатки денежно и интеллектуально обескровленной академической ча­сти советского ВПК, пугая фантасмагорическими угрозами и требуя от Минобороны денег. Очень часто их писания не имеют никакого сопряже­ ния с действительностью, являются карикатурой на советские выдумки. Их, похоже, не слушают, но они давят массой и не могут не формировать общественное мнение в многомиллионной человеческой среде, связан­ной с обороной. Для этих специалистов и Анатолий Сердюков, и стоящий за ним Владимир Путин подчас оказываются чуть ли не предателями, по­ скольку они пытаются ограничивать безумные аппетиты и все-таки — не очень успешно — навязать конкуренцию, сколько-нибудь современные методы хозяйствования.

Чтобы разобраться в том, что нужно делать, необходимо создавать не­зависимую общественную научную экспертизу процессов, проходящих в военной сфере. Такая экспертиза сверху — в виде независимых комиссий «высокого уровня» ( blue ribbon committees ) — создавалась и создается в раз­ ных государствах, особенно в периоды реформирования вооруженных сил. И она была относительно эффективна. Реформа уже запущена. Оп­позиция остановить ее не сможет. Вопрос в том, как реформу рационали­ зировать. В противном случае неизбежны крайне дорогостоящие ошибки, которые не позволят воспользоваться возможностями, которые пре­доставляют России многие тенденции развития современной мировой геополитики и военно-политической обстановки. Не предотвратить по­явления угроз. И даже самим создать себе новые.

И последнее. Военное усиление если и может компенсировать слабо­сти других факторов силы, то только частично. Чтобы остаться великой и суверенной державой и в будущем, России придется модернизировать и диверсифицировать экономику. Иначе не будет базы даже для укрепления военной мощи. Нужно реставрировать и наращивать «мягкую силу» — привлекательность для мира и собственных граждан — через возрождение и создание новой российской идентичности, основанной прежде всего на великой культуре и славной истории военных побед. Иначе обидная шут­ка блистательного политического острослова, бывшего канцлера ФРГ Гельмута Шмидта о Советском Союзе как о «Верхней Вольте с ракетами» может оказаться справедливой для России.