МЕРТВЫЙ СЕЗОН
Каждый год к середине июля принято подводить условные итоги политического сезона «осень — весна»
Не то чтобы мировая политика заканчивалась летом, при современной интенсивности затиший давно не наступало, но все-таки отпуска в ведущих странах никто не отменял. А политики тоже люди. В этом году непонятно, был ли сезон, кончился ли он или, напротив, только раскочегаривается по мере выхода международной ситуации из пандемического анабиоза. Лишь сейчас начинают проявляться настоящие последствия удивительного эксперимента, который мир пережил весной 2020 года, и ближайшие месяцы обещают быть оживленными. Соединенные Штаты уже показывают пример.
В пандемическом кризисе намертво переплелись подлинные обстоятельства и сила политического воображения, реальность и восприятие, объективное и субъективное. Феномен тотального размежевания, а при этом полного единения — нечто, чего не было раньше. Пандемия стала вехой именно по той причине, что в силу сути бедствия наглядно продемонстрировала теснейшую диалектическую связь противоположностей. Защититься можно только порознь и в изоляции, но делают это все одновременно и одинаково, пристально наблюдая друг за другом, фактически живя одной жизнью. Закрытие стран снижает заболеваемость вирусом, но рушит социально-экономическую ситуацию, что ударяет по здравоохранению и здоровью. Ну и так далее.
Никогда, наверное, не случалось и такой всеохватности. В эпохи прежних потрясений на планете существовали отдаленные уголки, которые продолжали жить своей жизнью, даже когда в центрах бушевали войны, депрессии или вспышки эпидемий. На сей раз от Кейптауна до Рейкъявика и от Сеула до Сиэтла все столкнулись с одним и тем же. Вирус глобализации воистину. Но он же и пытается ее убить. По крайней мере, в самой важной части — в том, что касается высочайшей степени всеобщей мобильности, которая была достигнута к исходу второго десятилетия XXI века.
Первоначальный шок, когда казалось, что старый мир рухнул, постепенно уступил место более трезвым оценкам. И оказалось, что форс-мажор не переиначил мировую повестку, он просто резко усугубил существующие тенденции. То, что началось уже давно, но все еще казалось многим безрассудным отклонением от целесообразности, если не легитимировано, то рационализировано эпидемией. COVID-19 сделал целый ряд тенденций либо необходимыми (против заразы нет другого способа борьбы, кроме изоляция друг от друга), либо неизбежными.
Рост национализма. Уход от универсализма, ставшего было аксиомой. Фрагментация мировой экономики, подхлестываемая растущей ответственностью, а с ней и аппетитами государства. Наконец, обострение конкуренции больших стран, а в случае США и КНР переход ее в непримиримую конфронтацию, которой теперь пытаются придать даже идеологическую оболочку холодной войны (не случайно в Вашингтоне неустанно подчеркивают, что Китаем правит коммунистическая партия). И вопрос уже не в направлении движения мира, а в том, как далеко все зайдут, по нему следуя.Итак, пандемия не стала переломным моментом, но подчеркнула то, что проявилось, наверное, как минимум около десятилетия назад. Если немного утрировать произошедший сдвиг, у глобальных проблем исчезли глобальные решения. Точнее, в глобальные решения перестали всерьез верить.
Эпоха либеральной глобализации в конце прошлого — начале этого столетия основывалась на предположении, что суверенное государство как институт будет со временем терять свою ключевую роль в международных отношениях и глобальной политике. По мере стирания экономических границ, а оно реально происходило, снижались возможности государств управлять происходящим даже на их собственной территории. Не говоря уже о процессах действительно всеобщих, наподобие экологических и климатических изменений. Поэтому логично было ожидать, что управление будет становиться все более наднациональным, глобализированным, и с того этажа высшей власти начнут поступать указания, что и как делать на местах.
Но глобализация не смогла создать полноценных институтов глобального управления. Уже в 2000-е годы в функционировании мировой системы один сбой пошел за другим. Они происходили в политике, экономике, культурной коммуникации, но демонстрировали общую тенденцию: не удалось унифицировать не только интересы, но, прежде всего, представления людей о том, что нужно делать.
На выходе — окончательный отказ от иллюзии о том, что государство теряет значение. В подлинно форс-мажорной ситуации оказалось, что кроме как к нему обращаться не к кому. Несомненно и другое — государство крайне уязвимо и как никогда нуждается в сотрудничестве на мировой арене, чтобы обеспечивать свои интересы, не защищаемые в одиночку. У него (причем любого, даже самого мощного) просто не хватает сил для того, чтобы в полной мере ответить на многочисленные вызовы. Отсюда, несмотря на разобщение и кризис институтов, новый спрос на многостороннее взаимодействие — как противовес тенденции к торжеству эгоизма наиболее мощных держав и стремление обуздать меркантилистские инстинкты. А они нарастают по мере распада ткани международных связей, возникших во второй половине ХХ века. Попытка глобальной эпохи вывести международные контакты на качественно новый наднациональный уровень не только не сработала сама, но и расшатала многие важные устои прежней мировой системы. Той, что вполне успешно функционировала в холодную войну.
Государства недостаточно готовы к потрясениям. Однако у них, по крайней мере, есть понятный набор задач, и вопрос — в оценке рисков и совершенствовании механизмов решения. А вот на уровне межгосударственного взаимодействия — будь то региональные организации или международные институты — утратился базовый принцип: как именно организовать сотрудничество.
В этом и состоит международно-политическое содержание наступающего времени (назовем его условно постпандемическим): как укреплять и развивать государства, не покушаясь на их суверенные и уникальные прерогативы, при этом обеспечивать максимальный масштаб многостороннего сотрудничества. Многосторонность не может подчиняться догме, и она неравноценна жестким альянсам (пример — НАТО) или раз и навсегда утвержденным институтам (интеграционные структуры). Она подразумевает самые разнообразные формы от временных конфигураций любого состава по решению конкретных проблем до региональных или трансрегиональных институтов постоянного действия. Но именно создание гибких форм взаимодействия государств и есть главная задача на будущее в противоречивом мире — очень связанном, целостном, но не едином.
Гораздо больше, чем на собственно международное положение, пандемия повлияет на отношения общества и государства. Средства управления и надзора, которые и так внедрялись опережающими темпами по мере развития технологий, теперь тоже морально узаконены. Как и после 11 сентября 2001 года, но куда громче, звучит запрос на безопасность посредством контроля. Массовая готовность принять «чрезвычайное положение» как норму выхолащивает основную дискуссию предшествующего периода — о коллизии демократии и авторитаризма. Совершенствование технологий делает методы неотличимыми. Забавно читать рассуждения европейских и американских экспертов, которые признают, что китайские меры фактически берутся на вооружение, но «это совсем другое», потому что там диктатура, а тут демократия. На деле плюралистическая модель даже более травматична с точки зрения прав личности, чем централизованная. Ведь персональными данными в ней может распоряжаться не только государство, но и корпорации частного сектора. А манипулирование обретает более сложный и многоуровневый характер, превращая само понятие «демократия» в фикцию.
Справедливо, правда, и другое — те же технологии дают гражданину и обществу новые возможности воздействия на государство, и последнему сложно их перекрыть, не подрывая собственный инструментарий. Этот гибрид классических утопий и антиутопий создает новую форму обратной связи, эволюция которой определит общественно-политическое будущее. Политические катаклизмы в развитых странах, когда выборы выносят на гребень волны совсем не тех, кто, казалось бы, обладает максимальным ресурсом, очень симптоматичны. Использование политиками, которых принято называть популистами, новых форм коммуникации позволяет обходить глубоко эшелонированную и работавшую всегда весьма эффективно оборону позиций истеблишмента. Но последний сдаваться не собирается. Война, которую социальные сети объявили аккаунтам Дональда Трампа в последние недели, показывает, что влиятельные политические группы наконец-то обратили внимание на этот инструмент и взяли его на вооружение.
На последнем довирусном Давосе в конце января 2020 года красной нитью почти проходили два сюжета — та самая оборотная сторона цифровизации (наделение новыми возможностями «неправильных» сил) и изменение климата как форма отношений Земли (природы) и человека. Для второго кризис тоже послужил катализатором, что закономерно. Эпидемия — продукт сочетания природных и человеческих факторов. Летучая мышь, поедание которой в Ухане якобы спровоцировало коронавирус,— символ рокового симбиоза. Природно-климатическая тема, набиравшая значимость с начала нынешнего столетия, обретает второе дыхание. На первый взгляд в ней есть потенциал для международного сотрудничества, на дефицит которого так много сетуют. Впрочем, лишь на первый. Климатическая проблематика, и раньше подававшаяся с изрядной долей агрессии, в новой атмосфере легко превратится в очередное оружие. В Европейском союзе, например, существуют все предпосылки для того, чтобы превратить климат в морально приемлемое обоснование для нового и очень жесткого протекционизма.
Весна 2020 года продемонстрировала кризис особого рода — социально-политический, многоуровневый, трансграничный, с большим числом участников и очень нелинейный. Остается ностальгически вздыхать по холодной войне, когда все было остро, опасно, но понятно и управляемо. Нынешний уровень связанности мира, деградации природы, эмансипации стран (тех, что не относились к категории значимых), активизации и политизации обществ и растерянности элит превращает едва ли не всякий узел проблем в «идеальный шторм». Для его успокоения не хватает инструментов, а привычные рецепты недавних времен не работают.Россию пандемия застала на переправе. И дело не в процессе конституционных изменений, который был обнародован аккурат накануне того, как все смешалось. Как мы только что видели, он как раз благополучно доведен до конца. Но принятие поправок само по себе не дает ответа на вопросы, которые накопились.
И без неожиданных потрясений-2020 было понятно, что в российской политике закончен важный этап. Истекшие два десятилетия можно оценивать по-разному, это вопрос вкуса и взглядов, но цели и средства (внешние и внутренние) пребывали на его протяжении в логичной гармонии. Задача реабилитации после драматического коллапса конца прошлого века была выполнена в той степени, в которой она подлежала выполнению. Сейчас гармония исчерпалась, а поиск нового баланса будет происходить совсем в иных условиях — и внешних, и внутренних.
