ЕМУ НЕ ХВАТИЛО 15 ЛЕТ, И СТРАНА ПОВЕРНУЛА НЕ ТУДА
О том, для чего Столыпин хотел 20 лет покоя
В истории нашей страны было немало моментов, когда все могло повернуться в ином направлении. Например, в более трагическом – скажем, если бы немцы взяли Москву в октябре 1941 года. Но были и такие моменты, когда страна, в силу стечения ряда обстоятельств, «пошла не туда», словно её бес попутал. Одним их таких моментов было пятилетнее премьерство Петра Столыпина, до его убийства в сентябре 1911 года в Киеве. В результате начатых по его инициативе реформ страна могла пойти по пути модернизации и становления всесословного национального государства европейского типа. Однако Первая мировая война, а также подрывные действия радикалов, с одной стороны, и разложение, «гнилость», антирежимные интриги политической элиты с другой столкнули Россию с этого пути. А многие достижения столыпинских реформ кажутся невозможными и поныне.
Главной его заслугой считают аграрную реформу. 115 лет назад (22 ноября 1906 года, по новому стилю) был издан Императорский указ о раскрепощении общины: крестьянам предоставлялось право выхода из нее (ранее требовалось ее согласие) со своим земельным наделом, который переходил из временного владения в частную собственность. Они были освобождены от всяких выкупных платежей бывшим помещикам. За несколько месяцев до того был создан огромный земельный фонд, который теперь мог быть использован для добровольного (подчеркнем это) переселения миллионов малоземельных крестьян из центральных европейских губернии на Восток, в Сибирь. Фонд этот в значительной мере был образован за счет передачи в него земель царской фамилии и лично Николая Второго, а также «казенных земель». Крестьянский банк был переориентирован на кредитование единоличных собственников на льготных по тем временам условиях.
Община была удобна как инструмент подчинения и управления, а также взимания податей (коллективная же ответственность) в пору крепостничества. Однако в рыночных условиях она превратилась в архаичный инструмент торможения развития с ее тягой к уравниловке и «традиционным» аграрным методам хозяйствования. По поводу общины Столыпин много спорил с идеализировавшим ее Львом Толстым. Он так писал ему:
«Нельзя любить чужое наравне со своим и нельзя обихаживать, улучшать землю, находящуюся во временном пользовании, наравне со своей землей. Искусственное в этом отношении оскопление нашего крестьянина, уничтожение в нем врожденного чувства собственности ведет ко многому дурному и, главное, к бедности… Смешно говорить этим людям о свободе или о свободах. Сначала доведите уровень их благосостояния до той, по крайней мере, наименьший грани, где минимальное довольство делает человека свободным. А это достижимо только при свободном приложении труда к земле, то есть при наличии права собственности на землю».
По закону о землеустройстве 1911 года крестьянам разрешили соединять разрозненные полоски бывших общинных земель в одно целое (отруб) и переносить туда свой дом (хутор). Это дало толчок к росту крупного крестьянского землевладения. Число выходов из общины стало стремительно расти сразу после подавления Первой революции: уже в 1908 году крестьян вышло из общины в 10 раз больше, чем годом ранее. До Февральской революции из общины успела выйти почти треть крестьянских домохозяйств, которым принадлежало 20-22% прежней общинной земли. Однако большое число заявок на связанные с выходом землемерные работы остались неудовлетворенными из-за войны: по состоянию на 1915 год такие заявки подали половина домохозяйств.
20-22% потом станут теми самыми кулаками, которых большевики и поддержавшая их сельская гопота будут «уничтожать как класс», ввергнув сельское хозяйство России в глубочайший кризис, из которого оно выберется только после крушения Советской власти.
Еще стремительнее новые крепкие собственники скупали земли помещиков, которые не выдерживали конкуренции с новыми порядками, породив многие тысячи несчастных раневских, не вписавшихся в новую жизнь со своим вишневым садом.
Уже к началу Первой мировой крестьяне скупили более половины помещичьих земель, а значительную часть оставшихся взяли в аренду. Такими темпами пресловутый российский земельный вопрос был бы окончательно и бесповоротно решен примерно к середине (к концу тех самых желанных Столыпиным «20 лет покоя»), самое позднее к концу 1920-х годов, когда практически вся помещичья земля должна была бы перейти к крестьянам без всяких войн, революций и тем более коллективизаций – рыночным путем.
Но история распорядилась иначе. Сталин восстановил, по сути, ту же «общину», с теми же основными функциями (подчинение плюс подати), что и при крепостничестве.
Стремительный рост числа крепких земельных собственников привел к не менее бурному росту кооперативного движения. Так что потом Ленина в известной статье «О кооперации» вовсе не поразило гениальное прозрение – он «подсмотрел» уже готовый и успешный институт. Просто большевики извратили его до неузнаваемости, использовав к своей политической выгоде. Но не экономической. Опробовав кооперативы в годы НЭПа, они затем испугались даже такой ограниченной самостоятельности «хозяйствующих субъектов», свернув на безумную тропу коллективизации – и перманентного полуголода.
По числу кооперативов – потребительских, кредитных и пр. – Россия к началу Первой мировой войны была на втором месте в мире после Германии. С учетом членов семей, кооперативами (в основном именно крестьянскими) была охвачена почти половина населения.
В стране резко начала расти урожайность за счет использования механизации и минеральных удобрений – на 25% с начала века до Первой мировой, хотя она по-прежнему в разы отставала от США (в два раза), Германии (почти в три) и других передовых стран. Впрочем, реформы Столыпина были рассчитаны на долгую перспективу (еще раз: «дайте мне 20 лет покоя – и вы не узнаете страны»). Ему и запущенным им преобразованиям просто не хватило времени. Но не хватило и политической воли самой монархии. Если бы Столыпина не убили, то с высокой вероятностью, он стал бы жертвой дворцовых и великосветских интриг, как многие «системные реформаторы» до него и даже успели после. Все-таки Николай Второй был редким примером человека, оказавшегося не на своем месте и не в свое время.
Большевикам потом такие темпы развития сельского хозяйства и не снились за всю историю их правления. Посевные площади выросли до Первой мировой по всей стране (на 15% с начала века), но в большей степени там, куда направились столыпинские переселенцы: на Северном Кавказе почти на 50%, в Сибири более чем на 70%. До сих пор бывшие алтайские угодья Николая Второго, которые он отдал на дело аграрной реформы и которые были освоены переселенцами, являются и сейчас одной из главных житниц страны.
В лучшие урожайные годы царская Россия давала 40% мирового экспорта зерновых, обгоняя временами Америку. Страна накануне войны вышла на первое место в мире по производству пшеницы, ячменя, ржи и овса, на второе (после Германии) по картофелю. Перед самым началом войны она стала, догоняя и обгоняя Америку, выходить на первое место по поголовью крупного рогатого скота.
Ленин с большевиками, как и эсеры, не случайно ненавидели Столыпина и его реформы. Они понимали, что в случае успеха преобразований им никогда не свергнуть режим. Ленин откровенно писал, что если столыпинская политика продержится достаточно долго, то «аграрный строй России станет вполне буржуазным, крупные крестьяне заберут себе почти всю надельную землю, земледелие станет капиталистическим и никакое — ни радикальные, ни не радикальное — «решение» аграрного вопроса при капитализме станет невозможным».
Правые же в Думе критиковали столыпинские реформы за разрушение «скреп» и «соборности». Мощные силы с крайних флангов двигали страну на путь саморазрушения. Окончательно столыпинские реформы отменит, заметим, Временное правительство, в рядах которого было немало тех, кто интриговал против неудобного премьера, пока тот был жив.
Говоря об аграрной реформе Столыпина, у нас обычно (и это дань советской историографии) умалчивают о тех общественно-политических преобразованиях, которые ему удалось подвинуть, и особенно о тех, которые он замышлял, но продвинуть не успел или ему не дали. В совокупности они превратили бы страну в национальное всесословное государство по типу тогдашних европейских, в буржуазную конституционную монархию.
Столыпин вернул земствам многие функции самоуправления, отнятые у них в период реакции Александра Третьего. Уже после его гибели (но идея была подана им) крестьяне стали выбирать мировых судей, которым были переданы многие дела по подсудности. Именно при Столыпине земства (а в губерниях с земским устройством проживали 2/3 населения империи – 110 млн человек на начало века) совершили настоящий рывок в создании снизу по тем временам довольно эффективной системы самоуправления. Для начала, они были освобождены от взыскания большой части своих доходов в пользу государства. Трудно в это сейчас поверить, но большая часть заработанных денег оставалась на местах. И если в конце ХIХ века в пользу госказны изымалась пятая часть земских доходов (в основном на полицию, суды и военные нужды), то в 1912 году такие отчисления сократились до менее 5%. Государство, наоборот, само стало выделять деньги земствам – в основном на здравоохранение, образование и аграрные программы. Земства оставляли себе налог на недвижимость, который формировал главную статью доходов. Четверть земского бюджета шло на здравоохранение, треть на образование, десятая часть на ветеринарную и агрономическую помощь, 5% на обустройство дорог, остальное на обслуживание кредитов (да-да, они их брали) и оставшиеся платежи в казну.
В конце ХIХ века в земских губерниях одна больница была на 6,5 тыс. жителей (там, где земств не было, на 41 тыс.), а всего их насчитывалось в земских губерниях 1300 штук. К началу Первой мировой войны в 43 земских губерниях (вместо 34 в конце века) только земских больниц уже было 6773, а медперсонал насчитывал 19 тыс. докторов, 22,5 тыс. фельдшеров и 12 тыс. акушерок против 2,5 тыс. врачей и 8 тыс. младшего медперсонала в конце века (для справки: количество медучреждений в РФ на 2020 год составило 5300 единиц).
Все медобслуживание, включая вакцинацию от оспы и бешенства, а также рецептурные лекарства, было бесплатным, на каковую меру наше государство не решается раскошелиться до сих пор. Разбивка сельской местности на врачебные участки предполагала, что до медицинского учреждения от любого населенного пункта не должно быть более 15 верст (примерно 16 км). Таких темпов роста доступной медицины Россия не знала ни до, ни после начала ХХ века.
Огромный рывок был совершен и в школьном образовании. К началу Первой мировой в России работало 50 тыс. только земских школ, где учились более 3 млн учеников из более чем 5 млн по стране (сейчас во всей стране менее 42 тыс. школ) и работали 80 тыс. учителей, примерно половина от общей численности учителей тогда в России. Для сравнения, сейчас в России более 16,1 млн учеников школ, с которыми работают чуть менее 1,1 млн учителей (14,9 ученика на одного учителя, против 34 в царской России).
Так что свою «культурную революцию» большевики тоже списали с земств, которые они назвали на свой лад советами, выхолостив оттуда все самоуправление и тем более финансовую самостоятельность. Каковая самостоятельность не вернулась к российскому местному самоуправлению и поныне. Большевики даже списали выборность мировых судей, назвав их народными. Но потом, ввиду утраты перспектив на 99,9-процентный результат, от такой выборной «смелости» отказались. Хотя вернуться к выборности мировых судей, по крайней мере, можно было бы уже сейчас. Хуже для нашей судебной системы точно не стало бы.
Получив изрядную самостоятельность и погрузившись в решение местных проблем, земства после Первой революции старались всячески избегать политики и политизации (вот он где рецепт стабильности, оказывается), в которую их пытались втянуть в основном буржуазные партии, ставившие целью свержение режима путем подтачивания его снизу. Большевики, вождь которых земства невзлюбил и критиковал как «соглашательскую» теорию малых дел еще в конце ХIХ века, воюя с народниками, сделали ставку на советы, которые, в свою, очередь, они обкатывали в среде пролетариата. Кстати, большим упущением Столыпина было то, что он не понял, кажется, вовремя опасности брожения в среде бывших крестьян, перебравшихся в города и влившихся в ряды пролетариата. Вернее, ему не дали развернуться по части реформ в «рабочем вопросе».
Столыпин, выступая со своей программой в Думе в 1907 году, предлагал также ввести подлинную свободу вероисповедания, включая ликвидацию ограничений для евреев. Он предлагал ввести систему социального страхования для рабочих, включая пенсионное, легализацию профсоюзов и разрешение забастовок, если они проходят под экономическими лозунгами, а также сокращение продолжительности рабочего времени. Он планировал переход к обязательному школьному образованию и единому подоходному налогу. Проект его полицейской реформы предполагал создание общей, единой гражданской полиции и объединение всех видов госохраны в одном ведомстве, подконтрольном обществу. Это тогда были произнесены знаменитые слова: «Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России, освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия». Однако Дума не поддержала программу Столыпина.
В истории его убийства в 1911 году сотрудником «охранки» Дмитрием Богровым до сих пор остается немало белых пятен. Император на похоронах показательно отсутствовал, а вскоре повелел закрыть расследование возможной причастности «охранки» к покушению на премьера. К тому времени при дворе его уже многие не любили. Эх, знали бы они свое будущее…
Ну а если говорить об основном уроке Столыпина, то он, пожалуй, состоит из двух частей. Первая – это про 20 лет покоя и величие страны. Вторая – про то, что это время не надо терять даром, а использовать для направленных в будущее постепенных преобразований. Иначе можно снова свернуть не туда.
