CЕРГЕЙ ВИТТЕ И ПЕРВЫЙ ПОВОРОТ РОССИИ НА ВОСТОК
Российский Совет по международным делам
Поворот России на Восток в значительной мере был вынужденным решением, диктуемым объективными внешними обстоятельствами
17 (29) июня 2024 г. исполняется сто семьдесят пять лет со дня рождения Сергея Юльевича Витте, на протяжении почти двадцати лет остававшегося одной из самых влиятельных фигур Российской империи и европейской политики в целом. Его послужной список говорит сам за себя — министр путей сообщения, министр финансов, председатель Комитета министров, председатель Совета министров, член Государственного совета, действительный тайный советник. Сергей Витте, безусловно, был личностью яркой и неординарной, сложной и противоречивой, особенно на фоне другого выдающегося российского государственного деятеля начала ХХ столетия — Петра Столыпина, отличавшегося большей цельностью и прямолинейностью. Вокруг обширного и многообразного наследия Витте до сих пор не прекращаются академические дискуссии и не стихают политические споры; даже сегодня эти споры и дискуссии нередко оказываются очень эмоциональными; как и в начале прошлого века, «дедушка русской индустриализации» имеет и горячих сторонников, и беспощадных критиков.
Взгляды Витте, даже по самым острым и принципиальным вопросам, никогда не были статичными, раз и навсегда данными. Поклонники считали его реалистом и прагматиком, недоброжелатели обвиняли в оппортунизме, беспринципности и приспособленчестве. Наверное, сегодня его отнесли бы к категории технократов или «эффективных менеджеров». Тем не мнее определенная последовательность в эволюции политических воззрений Витте все же прослеживается. Если в начале свой карьеры он исходил из представления об особом, уникальном историческом пути России, то впоследствии все больше склонялся к тому, что Россия должна в том или ином виде повторить общий путь развития, характерный для других крупных европейских держав.
Однако было бы неверным характеризовать даже «зрелого» Витте как убежденного либерала и западника: до конца своих дней он оставался неизменным приверженцем самодержавия, а также исходил из того, что в России только государство способно осуществить успешную социально-экономическую модернизацию. Компетентный, энергичный и преданный делу чиновник всегда имел куда больше ценности в его глазах, чем вороватый купец, алчный заводчик, рефлексирующий интеллигент или сибаритствующий представитель дворянского сословия. При Витте роль государства в экономической жизни империи неуклонно усиливалась в самых разных ее измерениях — это отражалось и в беспрецедентно быстром росте государственного бюджета, и в резком увеличении бюрократического аппарата, и в развитии нормативно-правовой базы, регулирующей деятельность частного бизнеса. Было бы вполне справедливым назвать Витте не только «дедушкой русской индустриализации», но и «отцом российского государственно-монополистического капитализма».
Сергей Витте занял пост министра финансов в августе 1892 г. в возрасте сорока трех лет. Данный пост всегда высоко котируется в любом правительстве, в Российской империи по своей значимости он традиционно был сравним разве что с позициями министра внутренних дел и военного министра и обычно ставился выше позиции министра иностранных дел. Но если в прежние эпохи российской истории министры финансов занимались преимущественно доходно-расходными статьями государственного бюджета и решали, по сути, чисто бухгалтерские задачи, то Витте не без успеха претендовал на гораздо более широкий круг функций, фактически выступая в роли одновременно главного идеолога, инженера и исполнителя национального модернизационного проекта.
С именем Витте связывают многие знаменательные перемены в жизни страны — налоговые реформы и введение золотого стандарта, водочную монополию и подписание мирного договора с Японией, торговую войну с Германией и Манифест 17 октября 1905 г. Наверное, в ряду этих исторических свершений начало поворота России на Восток занимает не первое и даже не второе место. Тем более, что Россию уже разворачивали на Восток поистине выдающиеся предшественники Витте — от капитана-командора Витуса Беринга, впервые исследовавшего северо-восточное побережье Азии и Аляски, до восточносибирского генерал-губернатора графа Николая Муравьева-Амурского, без которого Россия едва ли овладела бы Уссурийским краем, а на ее карте могли бы не появиться города Хабаровск и Владивосток. К тому же сам Витте никогда не считал внешнюю политику, дипломатию или региональное развитие азиатской России своей основной деятельностью.
И тем не менее именно усилиями Сергея Витте поворот России на Восток был впервые оформлен в виде комплексной долгосрочной политической, торгово-инвестиционной и транспортно-логистической национальной стратегии. Эта стратегия прямо вытекала из его представлений о развитии мировой политики и экономики, а также о желательном и достижимом месте России в быстро меняющейся системе международных отношений конца XIX – начала XX столетия. Восточная стратегия Витте, хотя и не была осуществлена в полном объеме по независящим от него причинам, все же навсегда изменила положение страны в Азиатско-Тихоокеанском регионе и заложила основу для всех последующих попыток превратить Россию в полноценную евразийскую державу.
Исходные предпосылки
Витте исходил из того очевидного факта, что Россия сильно отстала от своих западных конкурентов в экономическом и социальном развитии. Это отставание не было преодолено на протяжении XIX века, напротив, оно даже возросло. Например, по итогам правления Петра I Россия вышла на первое место в мире по выплавке чугуна, а к концу XVIII столетия железо превратилось в один из важнейших предметов российского экспорта — в отдельные годы вывозилось более 4 млн пудов (0,65 млн тонн) или почти половина внутреннего производства. Однако уже в 1820 г. по общим объемам выплавки чугуна Россию обошла Англия, в 1830 г. — Франция, в 1840 г. — США, а во второй половине столетия Российскую империю опередили Германия, Австро-Венгрия и даже Бельгия. «Великие реформы» Александра II 1860-х – 1870-х гг., хотя и существенно ускорили социально-экономическое развитие империи, но все же не привели к взрывному росту экономики России, сравнимому со стремительным экономическим подъемом США после Гражданской войны 1861–1865 гг. или с не менее впечатляющим подъемом Японии в период Реставрации Мэйдзи 1868–1889 гг.
Экономическое отставание грозило стране самыми неприятными международными последствиями. В 1890 г. Россия уже не могла играть ту лидирующую роль в Европе, которую она играла в 1790 г. или даже в 1830 г. Не говоря уже о том, что за столетие на Североамериканском континенте сформировался новый мировой центр силы, который все более уверенно и настойчиво заявлял о своих международных амбициях. Витте не раз откровенно говорил о том, что сохраняющееся экономическое отставание России от ее западных соседей рано или поздно поставит под вопрос ее статус как великой державы, а также закроет возможности дальнейшего расширения российского влияния в сопредельных и более отдаленных странах.
Тем не менее многие потенциальные возможности для экономического рывка и успешной реализации модели «догоняющего развития» у России конца XIX столетия, несомненно, имелись. За век население страны более чем утроилось: в 1796 г., в конце царствования Екатерины II оно составляло 41,2 млн, а согласно первой Всероссийской переписи населения, проведенной в 1897 г., в империи проживали уже 128 млн человек. За столетие сильно расширились географические пределы империи — на западе (Финляндия, Польша), на юге (Южный Кавказ и Центральная Азия) и на востоке (Приамурье и Приморье). Единственной значительной территориальной потерей России в XIX в. можно считать продажу Аляски Соединенным Штатам в 1867 г., но большой экономической или геополитической ценности для Петербурга Аляска на момент ее продажи не представляла.
Если Витте был последовательным прагматиком во вопросах внутренней политики, то во внешнеполитических вопросах он был прагматиком в квадрате. «До курьеза немыслимо, — пишет о Витте академик Евгений Тарле, — было бы найти в нем хоть тень мистических мечтаний о преодолении “желтой опасности”, о кресте на св. Софии, о славянском призвании России, о “подъяремной Галиции”, о борьбе против тевтонства или против нечестивых агарян, владеющих Босфором…». В дополнение к прагматизму он, по всей видимости, обладал исключительной интуицией, позволяющей ему точно оценивать как ближайшие, так и долгосрочные риски, связанные с теми или иными внешнеполитическими решениями. В России, да и в остальной Европе конца XIX – начала XX столетия этим качеством могли похвастаться очень немногие государственные деятели; горизонты политического предвидения и планирования в европейских столицах оставались очень узкими.
Выбор цели
Поворот России на Восток в значительной мере был вынужденным решением, диктуемым объективными внешними обстоятельствами. Продолжение географического расширения империи на западном направлении во второй половине XIX столетия было заблокировано усилившимися европейскими соседями, что продемонстрировала не только неудачная Крымская война (1853–1856 гг.), но и победоносная русско-турецкая война (1877–1878 гг.), результаты которой для России в силу противодействия великих европейских держав оказались существенно скромнее ожидавшихся. Одновременно в Европе неуклонно нарастали настроения протекционизма, затруднявшие дальнейшее беспрепятственное освоение Россией привычных для нее европейских рынков. С другой стороны, для решения стратегических задач модернизации России жизненной необходимостью оставались иностранные капиталы и технологии, которые страна могла получить только на Западе.
Отсюда вытекали представления Витте об оптимальной внешнеполитической стратегии, которые схематично можно свести к следующим пунктам: (1) стабильный мир и политическое сотрудничество с европейскими державами, (2) торговый протекционизм в отношениях с западными партнерами, (3) максимально активное привлечение западных капиталов в разных формах, (4) экономическая экспансия на юге (Персия) и на востоке (Китай, Корея) при отказе от экспансии территориальной. Выгодное географическое положение империи, длительная история взаимодействия с азиатскими культурами и цивилизациями, этноконфессиональное разнообразие самого российского населения — все эти особенности создавали потенциально благоприятные возможности для более глубокого проникновения России в Азию по сравнению с уже устоявшимися моделями западноевропейского колониализма.
Взгляды Витте, по всей видимости, полностью совпадали с воззрениями императора Александра III, годы правления которого (1881–1894 гг.) стали, пожалуй, самыми мирными за всю трехсотлетнюю историю династии Романовых. Витте вообще считал Александра III совершенным правителем, хотя и весьма критически оценивал образовательный уровень и интеллектуальные способности государя. С точки зрения Витте, наиболее эффективные модели государственного управления складывались в формате «делегированного абсолютизма», когда легитимные монархи передавали часть своих функций первым министрам или канцлерам (Людовик XIII — кардинал Ришелье, Вильгельм I — канцлер Бисмарк и т.д.). Политические противники Витте обвиняли его в стремлении установить в России режим, подобный правлению сёгуната Токугава в Японии (1603–1868 гг.), когда император был низведен до положения символической фигуры, а реальная власть находилась в руках всемогущих сёгунов. Едва ли планы Витте простирались так далеко, но Николай II, в отличие от своего отца, всегда относился к могущественному министру финансов с недоверием, часто переходящим в открытую недоброжелательность.
В окружении Николая II идея поворота на Восток в целом получила поддержку, но воспринималась по-разному. Тогдашние турбопатриоты были недовольны результатами войны с Турцией 1877–1878 гг., считая, что западные державы украли у России заслуженную ей победу, и требовали «окончательного решения» турецкой проблемы — т. е. установления российского контроля над Босфором и Дарданеллами, а также раздела Оттоманской империи. Активными сторонниками новой войны выступали влиятельный генерал Алексей Куропаткин, ставший впоследствии военным министром, и посол России в Стамбуле Александр Нелидов — один из главных авторов Сан-Стефанского мирного договора (1878 г.), условия которого были пересмотрены в неблагоприятном для России направлении через несколько месяцев на Берлинском конгрессе.
Попытка такого «окончательного решения» турецкого вопроса, несомненно, поссорила бы Петербург со всеми европейскими столицами, надолго закрыв доступ России к европейским финансовым рынкам, и даже могла спровоцировать вторую Крымскую войну. Особые опасения в Петербурге должна была вызывать вероятная реакция Германии: Берлин быстро сближался со Стамбулом (уже в это время активно прорабатывался проект строительства Багдадской железной дороги, призванной обеспечить сквозное движение от Балтики до Персидского залива, минуя территории, контролируемые Россией или Британией). Витте потребовались значительные усилия, чтобы предотвратить новую русско-турецкую войну и увлечь двор идеей экономического продвижения на Дальнем Востоке. Надо отметить, что в своем стремлении избежать новой войны с Турцией Витте нашел поддержку у признанного консерватора Константина Победоносцева, который тоже отрицательно относился к военным авантюрам вообще и к идее захвата Босфора и Дарданелл, в частности.
Россия, Европа и Азия
Замысел Витте был в том, чтобы заставить всю Европу опосредованно работать на Россию, обеспечивания европейское финансирование и, возможно, также и политическую поддержку повороту Российской империи на Восток. Внешние займы и кредиты, полученные в западных банках, должны были использоваться в том числе и для проникновения России на перспективные азиатские рынки, самым привлекательным из которых выглядел, разумеется, китайский. При этом устойчивые мир и финансовое сотрудничество с Европой не исключали, а даже предполагали последовательный торговый протекционизм. Неслучайно, одним из первых достижений Витте как министра финансов было успешное завершение трехлетней борьбы России с германским императором Вильгельмом II по вопросу о торговых тарифах, в которой российская сторона проявила максимум жесткости и настойчивости, добившись в целом выгодного для себя соглашения 1894 г. Всего же за одиннадцать лет пребывания Витте на посту министра финансов доходы казны от таможенных сборов выросли на 170%, что отражало рост протекционистских тенденций в российской внешней торговле.
Было бы упрощением утверждать, что именно Витте впервые ввел практику крупных государственных российских займов на Западе. Еще его предшественник на посту министра финансов Иван Вышнеградский в 1889–1891 гг. провел на парижской бирже конверсию российских ценных бумаг, т.е. обмен облигаций с 5% и 6% доходностью на ценные бумаги с более низким процентом и с более длительными сроками погашения на общую сумму 1,7 млрд руб. За этой операцией последовало политическое соглашение между двумя странами, военная конвенция и, наконец, оформление франко-русского союза (1894 г.). Став министром, Витте активно продолжил и расширил практику Вышнеградского, разместив крупные займы в Париже уже в 1894 и в 1896 гг.
Точно так же не следует полагать, что Витте был завзятым франкофилом; свободные, длинные и относительно дешевые финансовые ресурсы он искал везде — в Бельгии, Германии, Великобритании, Австро-Венгрии и даже в Соединенных Штатах. У Витте были хорошие отношения с российским министром иностранных дел Николаем Гирсом (1882–1895 гг.), который считался сторонником «прогерманской линии» во внешней политике и, по мнению многих, серьезно затормозил сближение России с Францией. К тому же Витте всю свою жизнь оставался убежденным монархистом, что так или иначе подталкивало его к Германской империи и отдаляло от Третьей республики во Франции. «“Боже царя храни” и “Марсельеза” — писал он, — это “Христос Воскресе”, распеваемый в синагоге. Для всякого француза наше самодержавие есть варварство, а наш царь есть деспот. Для нас… французский парламент есть кощунство над здравым смыслом и колоссальнейший самообман».
Общая схема поворота на Восток в интерпретации Витте выглядела следующим образом: капиталы и технологии из Европы должны были резко ускорить развитие промышленного производства и транспортной инфраструктуры в России, а новые производственные и транспортные возможности, в свою очередь, должны были привести к укреплению российских позиций на пока еще открытых для страны рынках Азии. Государство должно было использовать свои и западные капиталы для стимулирования экономической активности частного бизнеса на восточных и южных окраинах империи. В идеале, проценты по западным займам нужно было выплачивать в основном за счет прибыли, получаемой на восточных рынках.
Привлечение иностранных капиталов должно было быть облегчено переходом на золотой стандарт, в чем Россия также существенно отставала от своих западных соседей, и что стало одним из первоочередных приоритетов министерства финансов Витте. А чтобы после ввода золотого стандарта не допустить отлива благородного металла за границу, нужно было иметь постоянный профицит внешней торговли, который Витте оценивал в 200 млн руб. Реально в конце XIX – начале XX века он составлял в средним 60–70 млн руб. в год. Принцип «Сами недоедим, но вывозить будем!» оставался основой агрессивной внешнеторговой политики России как до Сергея Витте, так и после него.
Понимая, что и в Азии так или иначе придется столкнуться с конкуренцией великих европейских держав, Витте тем не менее предполагал, что общие стратегические интересы должны перевесить неизбежно возникающие разногласия. В этом его убедил, в частности, инспирированный российским министерством финансов успешный совместный демарш России, Франции и Германии 23 апреля 1895 г. после подписания Симоносекского договора между Японией и Китаем, не позволивший Японии аннексировать китайский Ляодунский полуостров.
К этому же заключению подталкивало Витте и совместное подавление Ихэтуаньского восстания в Китае силами альянса восьми великих держав (2 ноября 1899 г. – 7 сентября 1901 г.), показавшее, что Россия вполне может координировать свои действия в Китае не только с Францией и Германией, но также и с Великобританией, Соединенными Штатами и даже с Японией. Стоит, однако, заметить, что сам Витте призывал Никлая II минимизировать участие России в подавлении восстания, ограничившись защитой российско-китайской границы и КВЖД; министр финансов предвидел ущерб, который активное российское участие в подавлении восстания способно нанести двусторонним отношениям с Китаем. Император не прислушался к совету своего министра, желая превратить подавление восстания в очередную демонстрацию военной мощи России, и российские войска присоединились к другим иностранным контингентам в операции по взятию и оккупации Пекина. Более того, генерал Николай Линевич, командовавший российскими силами в северном Китае, фактически возглавил весь международный экспедиционный корпус, наступавший на китайскую столицу.
Стратегическая роль Транссиба
Витте, как это и положено грамотному министру финансов, был последовательным противником войны — и не только в Европе, но и в любом другом регионе мира. Его высказывания относительно пагубности вооруженных конфликтов для развития России вполне категоричны: «Наше назначение капиталов есть война. Мы не можем просидеть и 25 лет без войны, и все народные сбережения идут в жертву войнам. Мы оставляем в запустении богатейшие края, завоеванные нашими предками, а в душе всё стремимся к новым и новым завоеваниям оружием и хитростью. О каком благосостоянии можно при таком положении вещей говорить!» (1899 г.).
Позиция Витте основывалась не только на убежденности в том, что война, особенно, крупная — экономически неизбежно убыточна и к тому же меняет внутриполитический баланс сил в пользу силовых ведомств. Но также и на понимании или, скорее, на ощущении того, что война в условиях незавершенного национального модернизационного проекта создает запредельно высокие риски для сохранения крайне жесткой и одновременно очень хрупкой конструкции, именуемой Российской империей. Как показала история, в этом вопросе интуиция его не подвела. А потому Витте оставался убежденным сторонником «мирного проникновения» России в Азию с использованием преимущественно торговых и инвестиционных средств.
Предыдущий опыт развития экономического сотрудничества с Китаем свидетельствовал о том, что без решения инфраструктурных задач российский частный капитал в Китай не пойдет. Интересы российско-китайского экономического сотрудничества стали хотя и далеко не самым главным, но все же весомым дополнительным аргументом в пользу строительства Транссибирской железнодорожной магистрали («Великого Сибирского Пути»). Транссиб был задуман задолго до Витте — проекты железнодорожного сообщения с Дальним Востоком обсуждались еще при Александре II. В конце 1992 г. был создан Комитет Сибирской железной дороги во главе с царевичем Николаем. Но именно неукротимая энергия Витте, равно как и его богатый опыт железнодорожника, позволили завершить строительство в столь сжатые сроки — регулярное движение поездов между Санкт-Петербургом и дальневосточными городами Владивосток и Порт-Артур началось уже летом 1903 г.
Даже сегодня масштабы строительства поражают: уже в 1896 г. на строительстве работали 80 тыс. человек, за год прокладывалось 650 км железнодорожных путей. По состоянию на 1903 г. было уложено 12 млн шпал, 1 млн тонн рельсов; общая длина мостов и туннелей составила более 100 км. История России, да, пожалуй, история всего мира еще не знала транспортного проекта такого грандиозного масштаба. Во многом под впечатлением от строительства Транссиба ведущий британский геополитик Хэлфорд Джон Маккиндер в 1904 г. сделал вывод о том, что в ХХ веке новые средства транспортных коммуникаций, прежде всего железные дороги, необратимо меняют мировой баланс сил между морскими и сухопутными державами в пользу последних.
Если для следовавшего за Витте Столыпина Транссиб был в первую очередь инструментом реализации его переселенческой стратегии, то для Витте проект был неразрывно связан с укреплением экономических позиций страны на Азиатском континенте. В своих мемуарах Витте жаловался на то, что Столыпин якобы украл у него идею переселенческой политики. Но концепции этой политики у них были различными: Столыпину в Сибири и на Дальнем Востоке были нужны крестьяне-собственники, а Витте в первую очередь нуждался в фабричных рабочих для того, чтобы азиатская часть России могла бы превратиться в мастерскую, обслуживающую как собственно восточную Россию, так и соседние страны.
Частично планы Витте получилось реализовать — например, возникший при строительстве железнодорожного моста через Обь Ново-Николаевск (современный Новосибирск) всего за четверть века превратился в крупный индустриальный центр с населением в 130 тыс. человек. Еще более впечатляющую динамику демонстрировал находившийся под российской юрисдикцией маньчжурский Харбин, население которого к 1917 г. достигло трети миллиона жителей. Создание Транссиба дало мощный импульс развитию Владивостока и Хабаровска — всего за десять лет (1897–1907 гг.) население первого выросло с 29 до 118 тыс. человек, население второго — с 15 до почти 50 тыс. Складывались предпосылки для создания на Дальнем Востоке новой промышленной базы империи.
Банки и проблема торгового баланса
Помимо инфраструктуры, для поворота на Восток нужны были деньги. Наиболее привычным инструментом «мирного проникновения» в Азию стали коммерческие банки со значительным государственным участием. Частный российский бизнес в конце XIX в., как и в начале XXI в., неохотно брал на себя риски масштабной внешнеэкономической активности, не подкрепленной соответствующим государственным гарантиями. Нужна была системная и долгосрочная господдержка, которая и была осуществлена путем создания трех инвестиционных банков на персидском, корейском и китайском направлениях.
Из трех финансовых институтов наименее успешным оказался Русско-корейский банк, который существовал только четыре года (1897–1901 гг.), а реально работал вообще менее одного года. В Петербурге рассматривали этот банк в первую очередь как механизм финансирования возможного строительства будущего российского военно-морского и торгового порта на территории Кореи. Когда же выбор незамерзающей военно-морской базы на Тихом океане был сделан в пользу китайского Порт-Артура (1898 г.), необходимость в корейском банке отпала. Тем более, что активность Русско-корейского банка вызывала крайнее недовольство не только в Токио, но и в Лондоне.
Учетно-ссудный банк Персии (первоначально — Ссудный банк), выкупленный у частных владельцев еще в 1894 г., оказался более устойчивым, он оброс многочисленными отделениями и филиалами как в самой Персии, так и в Российской империи, и вплоть до 1917 г. обслуживал растущую российско-персидскую торговлю и сопутствующие ей инвестиционные проекты. Политические и экономические позиции России в Персии оставались устойчивым, особенно после достижения договоренности с Британией о разделе сфер влияния в этой стране.
Примечательно, что наиболее крупный и успешный из азиатских финансовых проектов Витте — Русско-китайский банк фактически был совместным российско-французским государственно-частым предприятием, причем четыре основных французских инвестора вложили в банк более 60% всех его средств. Именно французское участие позволило банку уже к началу ХХ в. превратиться во второе по величине иностранное финансовое учреждение в Китае, уступая лишь британскому Гонконгско-Шанхайскому банку. Кстати, главная контора банка находилась не где-нибудь в северной Манчжурии, а в южном Шанхае, что наглядно подтверждало географические амбиции Сергея Витте в отношении Китая.
Бурное развитие операций Русско-китайского банка остановила только война с Японией, после которой создалась реальная угроза утраты контроля над банком со стороны России. В итоге пришлось пойти на слияние Русско-китайского банка с Северным банком, который также представлял собой российско-французское совместное предприятие. В итоге был создан объединенный Русско-Азиатский банк, который к 1917 г. вышел на первое место среди акционерных коммерческих банков империи по основным активам.
Однако, главная проблема российско-китайской торговли состояла в том, что Китай не особо нуждался в российских товарах, как и в товарах других европейских стран. Китайский чай был нужен всем, а вот европейские товары долгое время в Китае не были востребованы. Статистика российской внешней торговли за 1890 г. весьма красноречива: российский импорт из Китая составил около 28 млн руб., а российский экспорт в Китай — чуть больше 1 млн руб. (при том, что общий объем российской внешней торговли в этом году превысил 1,1 млрд руб. при очень значительном торговом профиците). Поэтому России приходилось вывозить в Китай серебро в слитках или золото, добываемое на сибирских приисках.
Англичане, столкнувшиеся с аналогичной проблемой дефицита в своей китайской торговле на насколько десятилетий раньше русских, решили эту проблему самым циничным и брутальным образом, наладив масштабный экспорт опиума из Индии в Китай, а когда в Пекине попытались отказаться от импорта наркотиков, то были последовательно развязаны две «опиумные войны» (в 1840–1842 и 1856–1860 гг.). Даже в конце XIX столетия опиум составлял до одной трети общего британского экспорта в Китай.
Витте пытался найти разумную альтернативу наркотикам и в конце концов нашел ее в виде бакинского керосина. Напомним, что в конце XIX – начале XX века Россия была мировым лидером в добыче нефти, обгоняя даже Соединенные Штаты, а ежегодный экспорт российской нефти на рубеже веков превышал 1 млн тонн, хотя основными потребителями были европейские страны. Энергичные усилия по освоению китайского рынка все же дали свои плоды, хотя и достаточно скромные — в 1900 г. российский экспорт в Китай достиг 6 млн руб. при сохранении импорта из Китая на уровне 28 млн. руб.
Политически стратегия Витте предполагала последовательный курс на «стратегическое партнерство» с Китаем при сохранении «управляемого соперничества» с Японией. Еще в 1896 г. Пекину был выделен заем на 100 млн руб. для выплаты военной контрибуции Японии по итогам неудачного для Пекина японо-китайского конфликта (фактически российский заем финансировали преимущественно все те же французские банки). Понятно, что со слабеющей Цинской империей Витте стремился строить отношения с позиции силы, но он интуитивно предвидел грядущий подъем Китая в ХХ в. и поэтому рассматривал российско-китайское стратегическое партнерство как важнейшее направление долгосрочной российской политики в Азии.
От экономического проникновения к территориальным захватам
Самая важная задача, которую Витте ставил перед собой и перед Россией в Азии, состояла в сохранении территориальной целостности Китая и в противодействии попыткам растащить Китай на эксклюзивные колониальные владения отдельных западных держав. Российский министр хорошо понимал, что в случае механического раздела Поднебесной на сферы влияния России достанется малонаселенный и экономически наименее привлекательный северо-восток страны (тот же китайский чай, столь популярный в России, производился на юге, а не на севере). Поэтому в российских интересах было закрепить свои привилегированные отношения именно с центральным цинским правительством в Пекине, позиционируя себя в роли защитника китайского суверенитета от неизбежных посягательств со стороны других великих держав.
Единственным и, возможно, роковым исключением из этого общего подхода стало лоббирование Сергеем Витте планов строительства Китайско-восточной железной дороги через Манчжурию (КВЖД) с ее экстерриториальным статусом. Вероятно, министром финансов двигало стремление как можно быстрее наладить железнодорожное сообщение между Европейской Россией и Дальним Востоком, ради чего он был готов отступить от своих принципиальных позиций. Договоренность с Цинской империей о строительстве КВЖД была достигнута во время приезда китайского канцлера Ли Хунджана в Россию в 1896 г. на коронацию Николая II, и она сразу же вызвала серьезные опасения в западных столицах и в Токио относительно дальнейших планов России на севере Китая.
Решив проблемы транспортного сообщения между Забайкальем и Приморьем по кратчайшему маршруту, КВЖД, вопреки надеждам Витте, так и не стала высокодоходным коммерческим проектом. В 1897 г. общие доходы от концессии составили 9,6 млн рублей, а расходы, необходимые на строительство, эксплуатацию и обеспечение работы КВЖД, — 92,7 млн рублей. К 1900 г. эти показатели выросли соответственно до 21,9 и 263,6 млн рублей. Всего же к 1903 г. в Манчжурию было вложено не менее 1 млрд рублей бюджетных денег — вложения, которые едва ли могли окупиться даже при самом благоприятном стечении обстоятельств.
Но дело не сводилось к финансовым потерям. Заключив договор о КВЖД, Витте открыл ящик Пандоры, и все его последующие попытки закрыть этот ящик оказались тщетными. Несмотря на отчаянное сопротивление Витте, Петербург встал на путь столь привычной для России территориальной экспансии, приобретя у Китая в марте 1898 г. в аренду на 25 лет Квантун (часть Ляодунского полуострова), то есть именно ту территорию, на которые трем годами ранее претендовала Япония и в которой японцам было отказано европейскими державами. Россия также получала право на строительство Южно-Маньчжурской железной дороги (ЮМЖД), которая должна была соединить военную базу Порт-Артур и торговый порт Дальний (Далянь) с КВЖД и Транссибом. А когда после подавления Ихэтуаньского восстания Россия отказалась выводить свои войска из Манчжурии, военное столкновение с Японией из вероятного стало постепенно превращаться в неизбежное.
Попутно отметим, что российское решение по аренде Порт-Артура было принято уже после того, как Берлин вынудил Пекин предать в германское владение порт Циндао. Британия приобрела в свое владение остров Гонконг еще по итогам Первой опиумной войны в 1842 г., а после поражения Китая во Второй опиумной войне территориальные приобретения Лондона были расширены за счет Коулунского полуострова на материке. В 1898 г. произошло еще одно расширение британской колонии с включением в нее т.н. «Новых территорий». Причем и «Новые территории», и Циндао передавались европейским державам на 99 лет, а срок аренды Порт-Артура составлял всего 25 лет. Таким образом, Россия всего лишь следовала общим подходам западных держав к цинскому Китаю, причем не в самом жестком их варианте, что, тем не менее, не должно служить оправданием близорукого дальневосточного империализма Николая II. Одержимость императора идеей приобретения незамерзающего порта на Тихом океане, не имевшая под собой четких стратегических оснований, сулила большие неприятности в будущем.
Витте понимал, что даже мирное проникновение России в Азиатско-Тихоокеанский регион вызовет противодействие Британии и, в еще большей степени, Японии. А после оккупации Манчжурии в японских правящих кругах заговорили о предстоящем военном столкновении с Россией и необходимости срочного подписания японо-британского союзного договора. Но, по мнению Витте, с Токио еще можно было договориться, проявив определенную гибкость в принципиальном для Японии корейском вопросе.
В ноябре 1901 г. в Петербург прибыл Ито Хиробуми, первый премьер-министр и один из самых проницательных государственных деятелей Японии. Предвидя возможные будущие столкновения Токио с Вашингтоном и Лондоном, он искал союза с Петербургом. Условия договоренности предполагались следующие: Россия сохраняет за собой Порт-Артур и Квантунский полуостров (около 3,5 тыс. кв. км), но выполняет свое обещание по выводу войск из Манчжурии, а также признает преобладающее влияние Японии в Корее. Такая договоренность теоретически могла бы создать основу для последующего долгосрочного сотрудничества России и Японии в Северо-Восточной Азии.
Витте понимал, что это наилучший вариант избежать вооруженного конфликта, но Николай II отказался выводить войска из Северного Китая и даже не подтвердил данных ранее японской стороне заверений не претендовать на Корею. Император тянул время, настаивал на дополнительных уступках со сторон Пекина, пытался лавировать между умеренными и радикальными группировками в Петербурге, консультировался с Вильгельмом II, но в целом оставлял впечатление, что дело шаг за шагом идет к формальной или фактической аннексии Манчжурии, а в перспективе, возможно, также и Кореи.
Император против министра
Почему Сергею Витте не удалось отстоять свои позиции в российской политике на Дальнем Востоке? Сам Витте в мемуарах подробно описывает противодействие его курсу со стороны т. н. «безобразовской клики» (статс-секретарь Александр Безобразов, контр-адмирал Алексей Абаза и гвардейский полковник Владимир Вонлярлярский), требовавшей ни в чем не уступать Японии ни в Манчжурии, ни в Корее, ни в Китае. Как представляется, при всей своей активности эта группировка едва ли была в состоянии победить Витте, на стороне которого к тому же твердо стоял влиятельный министр иностранных дел Владимир Ламздорф (1900–1906 гг.), поддерживавший умеренный и острожный курс министра финансов в дальневосточных делах.
Решительно переиграть Витте в бюрократическом противостоянии не мог даже военный министр Алексей Куропаткин, обладавший куда более значительными административными и политическими ресурсами, чем члены «безобразовской клики». С Куропаткиным Витте, скорее всего, мог бы как-то договориться. Фактически осторожным министрам финансов и иностранных дел противостоял даже не военный министр (Алексея Куропаткина ни в коем случае нельзя рассматривать как безрассудного «ястреба», склонного к любым военным авантюрам), а сам российский император, все больше склонявшийся и идее дальнейшего территориального расширения империи.
В конце концов, последнюю точку в реализации восточного проекта Витте поставил министр внутренних дел Вячеслав Плеве, который сумел окончательно скомпрометировать министра финансов в глазах Николая II и в августе 1903 г. добиться отставки Витте (вернее, назначения его на достаточно формальный в тот момент пост Председателя комитета министров). Николай пошел на этот шаг с большой охотой: он никогда не любил Витте и даже побаивался его. Впрочем, торжествовать Плеве пришлось недолго — 15 июля 1904 г. Плеве был убит боевиками Азефа. Эдуард Плеске, преемник Витте на посту министра финансов, хотя и разделял идеи своего предшественника, продолжить его дело на Дальнем Востоке не смог, через полгода подал в отставку по состоянию здоровья и вскоре скончался.
Поражение Витте означало окончательную смену приоритетов в стратегии российского поворота на Восток. Если Витте рассматривал северо-восточный Китай преимущественно как точку входа на гораздо боле широкий общекитайский рынок, то его противники выступали за то, чтобы закрепить за собой преимущественное влияние в Манчжурии, хотя большим потенциалом для развития российско-китайского экономического сотрудничества Манчжурия на тот момент не располагала. Из экономического проекта получился геополитический проект создания химерической «Желтороссии». Сменился и вектор российской политики в Корее: Витте был готов к российско-японской конкуренции на полуострове при признании преимущественных позиций Японии на полуострове, а Николай II, как минимум, хотел превратить Корею в российский протекторат. Эти установки не только делали войну с Японией неизбежной, но и гарантировали России «блестящую изоляцию» в Азиатско-Тихоокеанском регионе (если не считать символическую и лицемерную поддержку со стороны Вильгельма II).
Тарле пишет: «…И он, честолюбец и властолюбец, для которого жизнь без власти была медленным умиранием, который на все пошел бы для сохранения своей силы и влияния, — именно и погубил свою карьеру резкой и решительной борьбой с царем по центральному вопросу внешней политики, по вопросу о войне с Японией. Тут он оказался неспособным ни систематически лукавить, ни длительно подлаживаться. Только в этих вопросах он и обнаруживал полную непоколебимость в убеждениях и в их отстаивании».
Миражи «европейского концерта»
Витте, по всей видимости, переоценивал дружеское расположение к нему со стороны Вильгельма II, как и способность кайзера к стратегическому мышлению, и потому верил в возможность создания нового «концерта» континентальных европейских держав на основе трехсторонних российско-французско-германских договоренностей. Он исходил из того, что в начале ХХ в. главная линия европейского размежевания пролегала уже не между Францией и Германией, как это было несколькими десятилетиями ранее, но между Германий и Британией. А новый континентальный «европейский концерт» (Россия — Франция — Германия) был бы способен совместно противостоять как гегемонистским притязаниям Британии, так и растущим глобальным амбициям Соединенных Штатов.
Действительно, на рубеже XIX–XX вв. кайзеровский Берлин еще мог считаться «завидной невестой» Европы, за благосклонность которой боролись Петербург, Париж и Лондон. Старый канцлер Бисмарк оставил молодому Вильгельму II немалый политический капитал, которым, однако, самонадеянный и не очень далекий германский император не смог воспользоваться должным образом. Через десять лет из европейских друзей у Берлина осталась только Вена — со всеми остальными столицам кайзер ухитрился безнадежно испортить отношения.
Это в полной мере относилось и к России. Упоминавшиеся выше совместные действия великих держав на Дальнем Востоке не могли отметить того факта, что долгосрочная «стратегическая расстыковка» между Россией и Германией, наметившаяся уже во время Берлинского конгресса 1878 г., продолжалась и в последующие десятилетия. Хотя переключение российского внимания с Балканского полуострова на Дальний Восток полностью отвечало устремлениям кайзера, имевшего собственные планы в отношении Балкан и Ближнего Востока, в Берлине были обеспокоены перспективной быстрого экономического роста России и еще при Бисмарке вводили ограничения на хождение российских ценных бумаг на немецких биржах. При преемниках Бисмарка канцлерах фон Каприви и Гогенлоэ-Шиллингсфюрсте Германия все больше отдалялась от России и все больше сближалась с Австро-Венгрией. Много позже, уже во время Первой русской революции попытки Витте разместить в Берлине новый крупный русский заем имели очень скромные результаты, по сравнению с аналогичными усилиями в Париже.
Не удивительно, что российская дипломатия заняла сторону Франции в ее конфликте с Германией в вопросе в время Танжерского кризиса (март 1905 г. – май 1906 г.), а затем пошла на сближение с Британской империей и на раздел сфер влияния двух держав в Персии и в остальной Азии (август 1907 г.). Российско-британская «Большая игра» за преобладающее влияние в Азии на этом завершилась, а планы создания нового «европейского концерта» окончательно утратили свою актуальность.
Знаменитый российский государственный заем 1906 г., который организовал Витте для преодоления последствий войны с Японией и первой русской революции, явно иллюстрировал назревающий раскол в европейской политике: из общей суммы займа в 2 250 млн франков на Францию пришлось 1 200 млн, на Британию — 330 млн, на Австрию — 165 млн, на Нидерланды — 55 млн, и еще 500 млн предоставили русские банки. Германская политическая и банковская элита, разумеется, не испытывала никакой симпатии к российским революционерам, но входить в крупную многостороннюю финансовую коалицию при несомненном лидерстве Франции категорически не желала.
А что, если бы…?
Витте был министром финансов Российской империи одиннадцать лет (1892–1903 гг.). В дальнейшем он занимал разные посты, возглавлял российскую делегацию в Портсмуте на мирных переговорах с Японией, участвовал в подготовке Манифеста 17 октября, возглавлял правительство и даже пытался вести неформальные консультации о прекращении Первой мировой войны. Однако вся эта деятельность велась в условиях, продиктованных новыми, часто — весьма неблагоприятными для Витте обстоятельствами. Его целями была не столько реализация собственных стратегических планов и проектов, сколько минимизация ущерба, вызванного этими обстоятельствами.
Что бы было с первым российским разворотом на Восток, если бы история дала Сергею Витте еще десять или даже двадцать лет на реализацию его стратегических замыслов? Если бы у него под ногами не путались многочисленные Плеве и Безобразовы, и он мог бы занять столь желанную для него позицию «русского Ришелье»?
Напомним, что у Витте была собственная, отличная от столыпинской, концепция развития российского Дальнего Востока. Если Столыпин делал главную ставку на сельскохозяйственное освоение громадных дальневосточных территорий, то Витте во главу угла неизменно ставил промышленное развитие, которое по его представлениям должно было быть экспортно-ориентированным. Крестьянство интересовало Витте преимущественно как демографический ресурс для пополнения рядов фабрично-заводского пролетариата. Можно даже предположить, что прагматичный Витте рано или поздно пришел бы к идее решения демографических проблем Дальнего Востока за счет поощрения китайской миграции не только на территорию Манчжурии, но и на территории Приморья и Приамурья.
При Витте Россия, скорее всего, оставалась бы гигантским пылесосом, выкачивающим свободные финансовые ресурсы из Европы. Зависимость российской экономики от европейских банков продолжала бы расти ускоренными темпами, но это, по всей видимости, не сильно тревожило Витте, рассматривавшего такую зависимость как двустороннюю и сохранявшего свою уверенность в том, что ему так или иначе удастся выжать из европейских партнеров нужные ему условия для новых займов и кредитов.
На востоке и на юге империи продолжались бы крупные инфраструктурные проекты, в первую очередь — транспортные. Уже в начале века в окружении Витте циркулировали идеи транспортного коридора «Север — Юг» через территорию Ирана, и с учетом окончания российско-британской «Большой игры» эти идеи вполне могли бы воплотиться в конкретные планы. Возможно, проект БАМа в том или ином формате начал бы реализовываться не в конце 1930-х, а на тридцать лет раньше. Обращает на себя внимание, что сразу же после ухода Вите с поста министра финансов начинается снижение темпов роста российской железнодорожной сети, включая и ее восточную составляющую. Учитывая любовь Витте к масштабному строительству, можно предположить, что транспортное развитие Дальнего Востока было бы дополнено крупными проектами в смежных областях — например, в металлургии и в гидроэнергетике.
Стратегическое партнерство с Китаем в любом случае оставалось бы главным приоритетом восточной политики Витте. Можно предположить, что он бы сделал все возможное, чтобы не допустить или хотя бы отсрочить падение Цинской империи. Вероятно, для достижения этой цели были бы выделены новые крупные российские займы Пекину, делались бы попытки объединить усилия великих держав в недопущении китайской революции 1911 г. Едва ли эти попытки могли быть успешными, но азиатская история ХХ века развивалась бы несколько по-другому.
Витте пытался наладить отношения с Соединенными Штатами, понимая растущую экономическую, финансовую и военную мощь американского государства, в том числе и в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Еще в 1990-х гг. он смог получить небольшой американский железнодорожный заем и, вероятно, продолжил свои усилия. Витте надеялся, что планируемый им отказ от «черты оседлости» и уравнивание прав еврейского населения России с остальными подданными империи позволят преодолеть антироссийские настроения в США (во время мирной конференции в Портсмуте он продемонстрировал великолепное понимание американской политической системы и законов формирования американского общественного мнения). Тем не менее особых надежд на российско-американское сотрудничество Витте не возлагал, исходя из неизбежности будущей конкуренции двух великих держав.
«Европа обескровит себя и разорит, все европейское золото уплывет за океан, — говорил Витте в апреле 1914 г., — а Россия первой окажется под колесом истории». Понимая, что главные корни войны состоят в англо-германских противоречиях, Витте предостерегал Россию от перспективы превратиться в слепое орудие продвижение интересов Лондона. Первая мировая война едва ли могла быть предотвращена усилиями одного, пусть и очень могущественного государственного деятеля. Сам Витте полагал, что, если бы Николай выполнил данное некогда обещание и назначил его послом в Берлине или в Париже, то он предотвратил бы войну. Но для предотвращения большой европейской войны потребовалось бы разорвать союз Франции с Англией и создать в Европе что-то типа Евросоюза во главе с Россией, Германией и Францией. Вильгельм II упустил момент, когда такой план мог бы быть осуществлен (в конце XIX века), а через пять-семь лет подобной возможности уже не было. Но вполне вероятно, что при Витте у власти мировая война началась бы на несколько лет позже, а активное участие в ней России было бы еще более отсроченным.
Конечно, историческую роль Витте не следует преувеличивать, особенно, в российской внешней политике. В Петербурге имелись сильные военные министры, министры внутренних и иностранных дел, присутствовали артикулированные интересы отдельных дворцовых кланов, крупнейших промышленных и финансовых группировок. Да и сам Витте не всегда был последователен, личное честолюбие и склонность к дворцовым интригам в отдельных случаях затуманивали его, обычно острое, зрение. И все же граф Сергей Юльевич Витте остается первым государственным деятелем в истории России, который сумел превратить идею поворота на Восток в государственную стратегию.
