Фёдор Лукьянов: Заложник мощи
Писать об очередной войне на Ближнем Востоке скучно. Сюжет не повторяется буквально, но состоит из того же набора элементов, что и раньше, хотя их композиция варьируется. Звенящий обличительный пафос и металл в голосах западных политиков стал рутиной, легко предсказать, когда в очередной раз задрожит голос от праведного негодования. Процедура упростилась и ускорилась — поскольку всем все и так понятно, тратить время на ритуальные дипломатические танцы, как это было десять лет назад в Ираке или даже два с половиной года назад в Ливии, не станут. Резолюция о применении силы вносится в Совбез только для того, чтобы ее формально отвергли, и затем можно сослаться на аморальный обструкционизм России и Китая в оправдании действия без санкции ООН.
Иллюзий относительно дальнейшего хода событий нет. Нанесение удара неизбежно — вся пропагандистская машина уже работает на его обоснование.
И вердикт инспекторов ООН тут неважен, хотя и может стать формальным поводом к началу операции. Ведь члены комиссии, в соответствии с полученным ими мандатом, имеют право сказать только одно — применялось ли в Сирии химическое оружие. То, что оно применялось, в общем-то никто не оспаривает, в том числе и сам Дамаск, вопрос же о том, кто это сделал, за пределами компетенции ооновских специалистов. Так что как только комиссия заявляет, что, по их мнению, сам факт имел место, президент Обама сообщает о приказе осуществить акцию возмездия. Он же предупреждал в прошлом году, что использование отравляющих веществ станет «красной линией». А ответственность режима Асада за этот бесчеловечный акт принимается за данность просто по умолчанию — а кто же еще?
Дальше обсуждается несколько сценариев, причем и в США, и в Великобритании настаивают, что никто не собирается свергать Башара Асада, цель — возмездие за преступление против человечности. Однако, вступая в боевые действия, Соединенные Штаты и их союзники обрекают себя на следование определенной логике, отступить от которой не получится. Если уж сверхдержава начинает акцию против режима, который считает преступным, то закончить ее, не добившись результата, то есть устранения этого режима, нельзя. Пострадает престиж, перестанут бояться.
Первый удар может быть концентрированным, но ограниченным по времени — чтобы нанести максимальный ущерб инфраструктуре и деморализовать официальный Дамаск. Далее, скорее всего, надежды возложат на повстанцев — они должны воспользоваться ситуацией и переломить ход боевых действий в свою пользу. Им окажут военную помощь, благо принципиальное решение об этом принято и в Европе, и в Америке еще в начале лета. Если этого будет недостаточно, а, в принципе, сирийская армия до сих пор доказывала свою дееспособность, то западным силам придется продолжать уже не просто удары, а постоянную поддержку с воздуха, как это было в Ливии. Остановиться нельзя — чем больше вовлеченность, тем острее необходимость одержать победу.
В истории «гуманитарных интервенций», которые начались вскоре после окончания «холодной войны», было несколько сценариев того, как они завершались.
Иракский вариант с полномасштабной оккупацией страны можно сразу исключить — на это никто не готов: риск и затраты слишком велики. Наиболее брутальный вариант — Ливия, где операция, начатая под лозунгом «ответственности защитить», почти сразу превратилась в откровенную кампанию по смене режима. Это возможно, хотя в сирийском случае хватает своих особенностей, отягощающих и саму акцию, и ее последствия.
Есть пример Боснии первой половины 1990-х, где закладывался фундамент всего того, что потом стали считать «разрешением конфликтов». А именно — могущественные внешние силы выбирают в междоусобице «правильную» сторону и начинают ее активно поддерживать, подавляя других участников. Там НАТО применяло силу для того, чтобы принудить сербов к большей покладистости и уступкам. В результате под давлением США и их союзников был заключен Дейтонский договор, создавший современную Боснию и Герцеговину на навязанных извне условиях.
Теоретически можно предположить, что акция устрашения Дамаска преследует ту же цель — подвести участников конфликта к пресловутой «Женеве-2», но уже с позиций слабости правящего режима, а в идеале и без Асада. Однако на практике это неосуществимо. В боснийской войне участвовали три стороны, которые представляли три лидера — президент Сербии Слободан Милошевич, Хорватии Франьо Туджман и Боснии Алия Изетбегович. Они могли ударить по рукам, а главное — гарантировать выполнение соглашения. Композиция Сирии намного сложнее, оппозиция не является единым субъектом переговоров, стройную дейтонскую схему воспроизвести невозможно, а если начать усаживать за стол всех, то справиться с этой разноголосицей не смогут даже американцы.
Остается еще вариант косовской кампании 1999 года, когда комбинация авиационной войны с действиями партизан в автономном крае заставила Белград отступить. Стоит, однако, вспомнить, что НАТО чуть было не попало в ловушку. После нескольких недель бомбежек югославская армия, несмотря на нанесенный урон, не была серьезно ослаблена. Постепенно истощались боеприпасы самого альянса. Общественное мнение в мире становилось все более негативным — непрекращающиеся бомбардировки не самой последней европейской страны международной группировкой, кратно превосходящей ее по мощи, смотрелись неприглядно. Встал вопрос о необходимости сухопутной операции в Косово, что привело большинство участников в ужас.
Тогда на выручку пришла Москва. По просьбе Билла Клинтона Борис Ельцин отправил в Югославию своего спецпредставителя Виктора Черномырдина, который пригрозил Милошевичу прекращением российской поддержки и совместно с финским президентом Марти Ахтисаари убедил его прекратить сопротивление и покинуть Косово. Не будь российского нажима, возможно, Белград потянул бы время, а потом, пользуясь цейтнотом НАТО, добился бы более приемлемых условий.
В Сирии рассчитывать на помощь России в том случае, если Соединенные Штаты и их союзники там завязнут, не приходится. С точки зрения российского руководства, каждый раз, когда Москва шла навстречу просьбам Запада и помогала ему решать какие-то политические проблемы, получалось нечто неприличное. Последний пример — Ливия, решение Дмитрия Медведева не блокировать резолюцию о применении силы против Триполи почти официально признано сейчас ошибкой.
Как бы то ни было, начав участвовать в этой кампании, США не смогут из нее выйти, не сместив Башара Асада. И соображения престижа будут перевешивать все сомнения тех, кто опасается хаоса после смены режима. Плана обустройства Сирии без Асада нет, но сейчас это никого не остановит. Что делать дальше — будут думать потом.
Самое удручающее во всей новейшей истории конфликтов (в основном именно на Ближнем Востоке) — крепнущее ощущение того, что применение силы стало не последним средством, когда исчерпаны все остальные, а палочкой-выручалочкой, если непонятно, что вообще делать.
Ни Ирак, ни Афганистан, ни Ливия не стали доказательствами того, что вмешательство приводит к решению проблем и урегулированию. Но все повторяется снова. Джордж Буш верил в способность силой преобразить мир, Барак Обама не верит. Но действуют они одинаково, поскольку идей никаких нет, противовес, который заставил бы американцев себя сдерживать, отсутствует, к тому же Америка является как будто заложником собственной мощи — все ждут от нее постоянного подтверждения дееспособности. Значит, замкнутый круг будет воспроизводиться до тех пор, пока какое-то очень резкое потрясение не заставит срочно менять тактику. Или пока не появится сила, с которой США придется всерьез считаться.
