Этот текст обязан изумлению программой Красноярского форума, где мне предложили сделать доклад. Форум посвящен «эффективному государству 2030 года», а я так не люблю рассуждать о будущем! Всю жизнь проведя на политической кухне всевозможных будущих, глядя на блюдо, я вижу одни ингредиенты. При современной неясности, как вообще России пройти рубеж 2010–2020-х, не странно ли рассуждать о 2030 годе? Но предложено было именно это – и вот я рассуждаю, как могу.
Сама постановка вопроса о «государстве-2030» – нервирующая провокация. Если государство-2030 актуальная тема, то она как-то влияет на повестку государства-2016. (Хотя бы оставляя рассуждающему о 2030 годе шанс сохраниться к этому году.) Наше рассуждение как политическое действие не должно понижать шансы существования самого предмета рассуждения и нас самих. Способно государство-2016 отнестись лояльно к проблеме государства-2030? Притом что, очень вероятно, «государство Россия» будет уже другим. Мы обсуждаем радикальные сценарии, чтобы оставить шанс консервативному. Понимая, насколько последний маловероятен, и оттого представляет большую ценность для граждан России.
Аполитичный радикализм
Мы имеем дело со странной ситуацией. В отличие от СССР сегодня никто не диктует нашим действиям императив запрета, вроде того, как «быть советским человеком» в СССР. Любой может быть любым, и здесь начало политики. Мы можем заняться чем угодно – но политикой мы не занимаемся.
Аполитичность – не психологическая характеристика и не якобы вечное свойство российских масс, а накопленный системный дефект российской нации. Она тяжко больна деполитизацией. Болезнь нельзя свести к запрету какой-то определенной «несистемной» политики: отдельные запреты лишь фрагменты общего режима деполитизации.
В любом сценарии будущего госуправления ключевое вот что: какое статус-кво сценарий постулирует, где его точка отсчета? Ошибка некритичного отождествления статус-кво с площадкой рывка к будущему состоит не в избытке лояльности, а в неопределенности начальных условий: в каком контексте работаем, господа? И что в этом контексте обозначает «строительство эффективного государства»?
Эмоциональный Олег Кашин после ареста хозяина «Домодедова» Д. Каменщика назвал государство «экономическим террористом». Но трудность скорее в том, что наш террорист ведет себя то как управдом, то как неквалифицированный массажист в санатории. С равной серьезностью входя в каждую из ролей. Система варьирует государственную интенсивность: «государства» то слишком много, то мало. Ларьки в городе то плодятся, вызывая всеобщее раздражение, то мэр их сносит, вызывая протест. Автомобили то паркуются в несколько рядов – и хамские ролики «СтопХама» собирают миллионы просмотров. То, наоборот, исчезает шанс припарковаться, и по улицам мимо магазинов, к которым не подъехать, снуют одни эвакуаторы.
Эти зигзаги очень похожи на политические, но они целиком вне нормального политического ритма. Политика всегда лихорадит – он реагирует на переменчивость групп, с которыми состоит в коммуникации, а затем – на оценки его реакций этими группами. Система РФ пульсирует, подчиняясь путаным сигналам выгоды (неопределимой публично, следовательно, не определимой никем и нигде). Индифферентная к состояниям общества, не вступая с ним в разговор, она имитирует всплески активности, которые мы наблюдаем в государствах, зависимых от общественного мнения. Но здесь совсем другие мотивы.
В политических обществах что лихорадит политику, то ее и сдерживает. В нашем случае власть не сдерживает ничто, кроме (воображаемой) «востребованности» для массовых аудиторий. Ее рывки объяснимы не сдержками, а их отсутствием. Вот почему зигзаги Кремля подвержены эскалациям. Инициативы власти, мотивированные лишь их популярностью, наталкиваются на естественное сопротивление внешней среды. Помехи упоению эскалациями представляют как «вражескую активность», угрожающую связи верхов с «народным большинством».
2015-й – что сделано
2015 год завершил политическую работу, объем которой только начинает проявляться вполне. Год мы начали с вдвое подешевевшим рублем и видами на повторный спазм войны в Донбассе, а заканчивали под залпы ракет Каспийской флотилии по сирийским городам. В начале года мы еще не знали, придется ли воевать с НАТО на Украине, а в конце его атаковали легион субъектов международного права – от Турции и ближневосточных туркменов до египетского туризма. Убийство Немцова в феврале 2015 года потрясло как жертва военного времени, но адаптация к последствиям его в Москве прошла слишком быстро. Однако отсюда вьется одна из первых ниточек реполитизации Системы.
Я видел, что российская система, Система РФ, ослепительно вскрыла перед всеми свой прием и «движок» – эскалацию (о чем написал осенью на сайте Carnegie). Теперь Систему разыгрывали новые, непонятные ей неконвенциональные игроки – Ближний Восток, Эрдоган и низкие нефтяные цены. Противники не применяли средств, к которым Система готова. Она достигла конца шкалы, за чем следует что-то другое. И в предчувствии финала я пометил себе 2016 год как Terminus.
Но с конца 2015 года зазвучали новые голоса, причем голоса власти, а не оппозиции. Уволенный вечный Якунин стал было что-то объяснять – и это странно. Уволенный протоиерей Чаплин объяснял нечто вовсе другое. Красноярский депутат Сенченко проклял Кадырова, тут же был всей Чечней «запикан» и удостоен гомерического митинга в Грозном: Рамзана Кадырова спасали от Сенченко миллион человек! Дальнобойщики тряхнули лежачим полицейским Системы, и вдобавок началась подготовка к выборам.
Множатся примеры того, как можно разговаривать с властью. Универсам политических дискурсов открыт, но заходит в него пока еще редкий покупатель, и то с опаской. Желающие выбирают политический стиль – от Чаплина до Кадырова или от дальнобоев до Сенченко.
Конец нефтяного проклятия
Новость в том, что русская политика избавилась от «нефтяного проклятия».
Взглянем на российский ландшафт: оставаясь стабильным, он стал политическим. Интересы, организации и вещи выглядят самими собой, и мы их рассматриваем без пафоса и проклятий. Глобус России съежился до реальных школьных пропорций, зато теперь он удобен для просвещения невежд. Пятнадцатилетие ужасов и чудес ушло: нашим ключом к событиям уже не является всемогущая власть. Снести ларек она может, а объяснить зачем – уже нет: каждое объяснение выглядит позорней самого дела. Перемены в этом уже не будет. Рейтинг президента можно попытаться приподнять еще на один-два бессмысленных процента, но нефтяные цены вряд ли. Зато вместе с Путиным поднимается рейтинг Шойгу.
Окончательно ясно, что политической повесткой – 2016 является повестка государственного будущего России. Президентские выборы, путинский рейтинг – все только фон дебатов о сценарии развития России в ближайшие 5–10 лет. Дебаты политические, и результаты будут политическими.
Люди, участвующие в дебатах, и те, чьи интересы они задевают, – те же самые люди. Новых неоткуда взять. Люди те же, а Система? И Система та же! Она не только не исчезает, но готовится к маневру, который начнется чуть ли не в этом году. Правда, она еще не решила, что ей делать в будущем. Место знания о себе в Системе разрушено, среди ряда других разрушенных функций. Она не может политически истолковать пределы полезности президента (этого, и только этого), но и обойтись без святыни в штанах не умеет. Вместо того чтобы в условиях кризиса спасать «Государство Россия» (© В. Путин, 2000), она охраняет телесного В. Путина, не понимая, от кого и зачем.
Кажется, что можно пожертвовать любыми, а на деле последними признаками государственности ради одного человека. Вид того, как Система жадно пожирает государствообразные остатки управляемости, ужасает. От эксцессов Кадырова до сумасбродных заявлений Лаврова. От сноса ларьков до штрафования дальнобойщиков – в каждом казусе мы увидим государственную прореху на месте, где могло бы быть ваше государство. Пускай бы незамысловатое, неправовое! Но его нет.
Государствоподобие
Подвижность, маневренность и устойчивость системы власти в России заслуживали бы восхищения, если бы они меньше мешали и больше с нами взаимодействовали.
Вопрос в государственности той среды, на которую мы хотим рассчитывать. Тут есть по отдельности почти все элементы правовых демократий. От суда до НКО. От всеобщих выборов до референдумов и социальных сетей. Кое-что из этого развито выше среднего уровня, но дело не в наличии, а в функции. Организации и институты, занятые чем-то совсем другим, нежели их конституционная функция, лишены свободных мощностей для правого режима. Они «закрыты на спецобслуживание».
Российские НКО превратились в нечистоплотную прибюрократическую среду отлова бюджетов и заняты в дискредитационных кампаниях власти. Они – сервис поддержки любой указанной им административной инициативы. И в то же время это среда, где заняты десятки, если не сотни тысяч людей, в большинстве невиновных в происходящем. Готовы они выступить в роли «третьего сектора», то есть носителем политической инициативы? Разработанный Минюстом детальный реестр определений политической деятельности напоминает: почти все, чем заняты НКО, и есть политика. Это верно – полицейское рвение опять обнажило правду раньше и жестче оппозиции.
А открытость правительства? Масса big data о государственных расходах в РФ впечатляет не менее, чем троллинг любого, кто эти данные использует политически. Власть думает, что закрыла тему, выставив данные о расходовании средств, – это ее работа. Ее исключительная компетенция, к которой она никого не намерена допускать. Даже смена кабинета острова Вануату привлечет большее внимание Кремля, чем скандал в сетях из-за генпрокурора Чайки.
Мэр Собянин под флагом борьбы с коррупцией громит собственность мелких ларечников. Рамзан Кадыров во исполнение «федерализма» и единства правового пространства РФ вводит в столице закон гор. И, наконец, выборы – лишь процедура сохранения за правящей корпорацией ее мест. Что станет с этой бедной системой, если она заработает по правилам и конституционным нормативам?
Важно оценить, насколько реальные функции государствоподобных структур разошлись с конституционными.
Власть иронична
Препятствия реформам, связанные с авторитарным характером российской Системы, общеизвестны. Но главное препятствие в неправовой функциональности Системы.
Приоритет «защиты авторского права» используют для репрессивных действий в сетях. Приоритет «открытости государственной информации» используют для оттеснения независимой среды НКО из общения гражданина с властью.
«Правозащита» в понимании российской власти – это частная мольба гражданина к исполнительной власти. И наконец, всем известен кремлевский «легализм», применяемый исключительно ради целевых наказаний.
Все это резюмируется в государствоподобной Системе-ловушке. Которая не государство (отличимое от общества и ориентированное на его нужды), но и не только диктатура группы, контролирующей нейтральный бюрократический аппарат. Наша система не свободна и не бюрократична. Предложения о ее реформах силами государственной власти при данном инструментарии не ведут к good governance. По методике Системы, любая инновация может быть – и будет обращена против своей нормативной функции. Что делает прогнозирование реформ в ней парадоксальной задачей.
Сценарии или утопии
Представим поле рассуждений о «Государстве-2030» как состоящее из четырех возможных полей:
1. Оптимизация (политического) контекста – при сохранении (данных) моделей и процедур управления;
2. Оптимизация моделей управления – внутри данного политического контекста;
3. Параллельная (синхронная) оптимизация политического контекста и моделей управления синхронно;
4. Параллельная консервация данного политического контекста и данных практик управления в нем.
Рассмотрев все его четыре квадранта, мы увидим, что каждый квадрант – утопия. Ясно, что в реальности чистую линию нельзя провести и осуществить. Сюда еще можно добавить сценарий 4А, дзэнский – ничего не делать, предоставив все ходу обстоятельств. Но и он, как ни странно, утопичен.
Границами рассуждения мне представляются следующие сценарные допущения.
1) Новое аполитичное государство, формируемое усилиями экстраполировать данное. Рассмотрим вероятность государства, консолидирующегося путем удержания и примитивизации наблюдаемых тенденций управления. Это утопический сценарий, но почему его не рассмотреть?
Центр фиксирует уровень аполитичности населенческого контингента, сохраняя практики обращения с ним. Укрепляет приверженность как норму поведения ценой понижения уровня гражданской компетентности. Условие сценария – нахождение временного баланса нескольких деструктивных тенденций. Углубление массовой деполитизации; дискредитация образованности; рост невежества об устройстве страны и мира (обслуживаемый центральными государственными СМИ).
Поощряется умение наслаждаться жизнью на сужающейся потребительской базе. Маневренность Системы сохраняется при ограничении пространства маневров. Сценарий угасания, похожий на аргентинский вариант, где оставлено место для простых радостей и грубых удовольствий.
2) Политизация Системы (режима), ведущая к его «размерзанию». Этот сценарий описать труднее. Он предполагает компромисс политик консервативной оптимизации режима с уже идущей политизацией российской Системы.
В этой версии сохранные конституционные институты принимают груз реальных конфликтов, приступая к выполнению своих прямых государственных функций. Публичное пространство заполняют споры конфликтных интересов в СМИ. Не препятствуя им, власть переходит к лавирующему партнерству с конфликтующими субъектами, освобождаясь от практик спойлерства и скомпрометированных кадров. Формируются партии, реально представляющие российский политический спектр. Выборы становятся конкурентными. Политическая жизнь выглядит более конфликтно, зато конфликты запускают бездействовавший конституционный механизм и в нем разрешаются.
Каждый из двух сценариев является консервативным и утопическим одновременно. Оба они, но совершенно по-разному выведут страну к 2030 году в незнакомое пространство политики.
Первый сценарий обречен на поиск балансов путем примитивизации уровня жизни. Это вульгарный инвариант курса стабильности («управляемой демократии») 2000–2012 годов, очищенный от российско-украинских эксцессов 2014–2015 годов. Чрезвычайные ситуации и эскалации властям придется только симулировать – средствами медиа, частных репрессий, ну и троллей в социальных сетях. Решение повестки будущего страна откладывает до износа мировых технологических платформ, то есть полного устаревания имеющихся российских. А значит, и до появления видов оружия, обнуляющих стратегическое преимущество ядерного потенциала.
Ничто не означает, что отсрочка технически невозможна. Русский миф вечного «отставания-и-догоняющего развития» – антимодернизационный невроз, не имеющий отношения к повестке развития. Но остается вопрос о смене команды, правящей страной, – нынешняя уже не справляется с обеспечением даже консервативной стабильности.
Второй сценарий тем более связан со сменой команды, которая зато может пройти путем обычных всеобщих выборов. Но и первый и второй сценарии радикально упираются в отсутствие политических дебатов в России, при росте политического невежества и декультурации масс. Не «роковые русские традиции», а простое невежество общества станет препятствием на обоих путях.
Таксация без репрезентации
Система та же, а риски растут. Понимание рисков, производимых Системой РФ, включает непроявленность и подзапретность их презентации. Вопреки известному лозунгу XVIII века (no taxation without representation) таксация все растет, а представительность падает.
В прошлом году стала заметной взаимосвязь падения сырьевых доходов с ростом фискальных аппетитов власти. Она естественна. Во многом родственный нашему, украинский режим Кучмы – Януковича, изначально лишенный сырьевой бонанзы, всегда сочетал ультракоррупцию с фискальным террором.
Эти денежные придирки к населению по мелочам для РФ внове. Ее прошлая история была историей ухода от необходимости вытягивать у рядового населенца медяки из кармана. Комфортной для налогоплательщика-бюджетника была система анонимного списания налогов с выплатой остатка на руки. Но вот уже шквал попыток дотянуться до каждого, требуя с него растущие пени. Для такого нужно если не полицейское государство, то его дееспособный подвид. Без него – см. историю с системой «Платон». Власть предпочла жертвовать деньгами, что шли в казну, но их надо собирать прямо и индивидуально, в пользу частных долгов дальнобойщиков перед откупщиком – владельцем системы.
Островком политического здравого смысла видится экономический блок – правительство Медведева и Центробанк. Не претендуя на оценку их политики, замечу, что она хотя бы тут есть. С целью перехода от политики подкупа к политике сдержанной бедности они справляются. Правительство чуть не единственное место действия, где объявленные вслух цели сближены со средствами осуществления. Есть и политический инструмент – партия «Единая Россия». Под руководством Медведева из партии власти (которой она не была) она может стать чем-то реальным, например партией правительства. Восстановление элементарных функций правительства сегодня выглядит задачей государственного выживания, непременным пунктом любой государственной повестки.
Правда, и тут проблемой окажется Путин. По правилам Системы от него ждут роли конферансье, объявляющего выход всему, что у нас еще работоспособно. Функцию проектора образов Путина на окружающий мир возьмет на себя ОНФ. Вопрос, сохраняет ли эта функция прежний лакейский смысл или также политизируется, вслед за страной?
Неприбранное место дебатов
Дебаты о будущем Системы уже идут. Что их отравляет изначально? Мусорное состояние государственных массовых коммуникаций. ТВ, обращенное в злобную пропагандистскую свалку, мешает обсуждению любых серьезных государственных вопросов. И это реальное ограничение любой государственной политики, даже при отмене цензуры (ее зря считают панацеей).
Россия гордится уровнем развития социальных сетей и связанной с ними прозрачностью. Но те сегодня стали магистралями загрязнения сред властями РФ всех уровней. Платный политический троллинг – одна из форм цифрового инфорсментa, который в России предваряет и сопровождает физический инфорсмент.
Функционал российской неопропаганды один-единственный – защита Путина вместо защиты государства. Фиксация на Путине дополняется выходом садистских фантазий телепродюсеров. Кроме прочего, это удаляет из дебатов людей, поддавшихся неопропу. Заглотив вербальные poison pills и теряя способность рассуждать здраво, они отталкивают от спора с собой терминологическим перегаром.
Дебаты следует вести о будущем, но не о будущем Путина. Все прочее лишь подмена повестки.
Дедлайн или не дедлайн?
Неоднократно назывались финансовые параметры, при которых «экономика России прекращает существовать». Но она существует, а дедлайны оказываются реанимирующими импульсами. После шоков действующая модель государственности интенсифицируется, подтягивая за собой экономику. Антироссийские санкции провели санацию закредитованности российского бизнеса. Не было счастья, да несчастье помогло: кредиты ведь почти непривлекаемы. Да, экономика так развиваться не может. Но она и не утонула.
Система РФ возникла из шокотерапии и продолжает так существовать. Ее адаптивность – это шоковая адаптивность. Но если Система РФ прошла критическую проверку, то управляющая команда ее не прошла. Команда власти явно не справляется с государственными задачами РФ, мешая обществу политически прямо зафиксировать это.
Тезис «кремлевский режим хрупок» стал экспертной мантрой. Не оспаривая догму – это бесполезно, замечу, что примером хрупкости выступает Система, которая из кризиса в кризис за сто лет так и не распалась. Даже «хаос и нестабильность девяностых» – всего лишь коммерческий бренд, продвигаемый новой Россией в обмен на разные виды западной помощи в 1990-е годы.
Четверть века существования российской Системы опровергают тезис о связи экономического кризиса с ее политической нестабильностью. В наихудшие моменты экономических кризисов люди не прибегали к попыткам свержения режима. Зато они дважды использовали для этого выборы. Раз неудачно, на президентских выборах 1996 года, где едва не победил коммунист Зюганов. Второй раз успешнее – в 1999–2000-м выбрав президента с программой нового режима. Чудес не бывает – упадок сырьевой экономики ограничивает ресурсную базу власти. Но в Системе РФ ресурсы конвертируемы и материальные отчасти заменимы нематериальными. Например – политическими.
Политизация – вход в государство Россия
Центральный вопрос политической повестки будущего – вопрос о создании недорогого работоспособного государства. Сохраняющего сдержанность в обоих смыслах – внутреннем и внешнем. Государство, сдерживающее себя, но способное сдерживать и от вмешательства извне. (Негативный опыт отношений России с Евросоюзом и США пора наконец извлечь, поверх всех глупостей неопропа о Западе.) Это возможно только в виде политически действующего проекта. И это – не страшно. Представим, например, что мы бы попытались в рамках данной Системы (и данной команды власти) учесть возникший вокруг «Платона» конфликт. Найдя ему дружественную схему прохождения в Системе РФ.
На первых порах меняется немногое. В конфликте следовало бы вступить в общение с активными группами дальнобойщиков либо с одной из групп, сделав на нее ставку как на лидера корпорации. При возникновении финансовых требований, затрагивающих госбюджет и интересы других социальных групп, организовать их встречу и диалог. Провести серию сходов и конференций в регионах, наиболее задетых темой плохих дорог. Публично выслушать позицию собственников и менеджеров системы, открыв ее критике. При возникновении у дальнобоев чисто политических требований ввести в игру широкий спектр политиков. И на каждом этапе представлять обществу панораму дебатов, включая оценку пропаганды всех сторон.
В условиях избирательной кампании (да еще в год думских выборов) такая дискуссия непременно сместит общенациональную электоральную повестку. Что, впрочем, создает добавочные политические возможности, в том числе и для маневра властей.
Это не революция! Это даже не реформа – но это политика. Стратегия политизации ничего не меняет в схеме управления РФ, хотя психологически отвратительна для кураторов «внутренней политики». Все, что им кажется немыслимым, затруднительно только внутри невроза деполитизации. Изгнание беса политики отняло у всех шанс взвесить конфликт, найдя ему решение в действии. Но если решения конфликта нет, в чем тогда управление? И что такое «реформа управления», утратившая контекст конфликтов с умножающимися рисками?
