КОЛЛИЗИЯ ОЖИДАНИЯ
Зачем Путину неприкосновенность
Пока в Америке немножко определился будущий президент, в России он немножко разопределился.
Две новости, вероятно, совпали случайно, но создали кумулятивный эффект и внятный сюжет. Во-первых, сенсационная публикация о паркинсоне Путина, и во-вторых, законопроект о гарантиях уголовного непреследования Путина после того, как он оставит свой пост.
Что касается первой, то относиться к ней следует сугубо аналитически. Не думать, правда это или нет, а размышлять над контекстом ее правдоподобия. Владимир Путин, действительно, не выглядит живчиком, его старение очень заметно (что биологически нормально), давно обсуждается некоторая неестественность поз, которые он принимает во время выступлений. Но главное, что будет поддерживать живучесть темы болезни Путина в медийном пространстве, это не реальная фактура этой болезни, а отсутствие каких-то иных внятных повесток для обсуждения по поводу Путина.
Что ты можешь обсуждать в связи с Путиным? Уйдет ли он в 2024 году или уйдет раньше по болезни, или, наоборот, будет править до 2036 или 2048 года, потому что теоретически медицина может обеспечить это. Все остальное про Путина известно. И в этом главная проблема его здоровья в медийном смысле. В том, что больше нечего обсуждать, кроме того, когда он уйдет.
В 2012 г., когда он выглядел тоже отчасти списанным политическим материалом, Путин сумел удивить нас и мир аннексией Крыма. Сумеет ли он еще раз пойти на такую радикализацию или — наоборот — резкий разворот курса? Но без этого все только и будут говорить о его здоровье и о том, когда он уйдет.
Эта проблема «вакуума повестки», отразившаяся в новости о паркинсоне Путина, наложилась на действительно любопытную новость о новом законопроекте Бима и Бома российской диктатуры Клишас и Крашенинникова. Речь там идет о том, что нельзя начать уголовное преследование против бывшего президента никаким образом.
Законопроект предусматривает, что для того, чтобы начать, к примеру, преследование бывшего президента в неуплате налогов, нужно согласие двух третей Думы и СФ, Верховного суда и Конституционного суда. То есть отменить конституционный закон Российской Федерации гораздо проще, чем спросить у бывшего президента, куда он дел пол миллиона долларов.
Для всякого, кто следит за проблемами преемственности авторитарных правлений на территории бывшего СССР, подоплека закона очевидна. Это ответ на «киргизский кейс». Там президент назначил преемника, но, зная, что все преемники предатели, решил обезопасить себя, попытавшись контролировать преемника через парламентское большинство. Однако это оказалось бесполезной затеей: как только новый президент получил офис и контроль над системой правоприменения (прокуратура и МВД), он стал возбуждать дела против лояльных прошлому президенту депутатов и против него самого, и разбил его армию к черту.
Путинский законопроект очевидно направлен на то, чтобы предотвратить такую ситуацию: расправу с «бывшим» с помощью фиктивных уголовных дел, на что, собственно, и опирается сегодня почти целиком власть самого Путина, как опиралась власть и бывшего киргизского президента. Но что важно для нас: путинский законопроект, действительно, выглядит слишком конкретным, политически эмоциональным и юридически бессмысленным (ну, действительно: почему конституционный суд должен одобрять процедуру выдвижения обвинений против бывшего президента, где здесь конституция?). И потому вступает в резонанс с новостью о путинской «болезни», которая, мол, заставит его вскоре уйти со своего поста.
Дмитрий Орешкин, политолог:
Это называется «словесная интервенция» или «самоуспокоение». Владимир Путин лучше, чем любой гражданин Российской Федерации, понимает, что авторитарная вертикальная власти в гробу видела любые законы, статьи, подписи и прочее. Что сказал главный человек, то и будет. В этом и состоит отличие государства, то есть совокупности институтов, взаимодействующих по сложным протоколам, и вождеством, где вождю делегирована вся высшая власть в любой сфере. Есть Путин — есть Россия, а значит, если Путин скажет вот этого выгнать, того посадить и ещё одного отравить, так и сделают. И никакие параграфы их не остановят.
Но по этой же причине Путин понимает, что от любого потенциального преемника, кроме Медведева, связанного по рукам и ногам, да еще при сильном Путине, никакие законы его не защитят. Через год после того, как он уйдёт в отставку, у следующего главы государства возникнет техническая необходимость объяснить, почему в стране всё так плохо. А плохо будет, потому что авторитарные режимы редко бывают эффективны. И самый удобный способ объяснить проблемы — свалить всё на предшественника. Так поступали и Никита Сергеевич, и Леонид Ильич, и Михаил Сергеевич. Ушедшего от власти правителя пнуть не только приятно, но и полезно.
Поэтому нынешняя инициатива, с одной стороны, свидетельствует о том, что он думает: а вдруг меня разобьёт паралич и придётся отступить? Любой автократ вообще любит поиграть в то, что он стар, «наелся» власти, и, может быть, даже искренне верит в то, что говорит — до того момента, как в дверь реально стучит логика и требует уйти на самом деле. И тут оказывается, что уйти нет никакой возможности: страна в непростой ситуации, кругом враги, начатое не завершено. Так что порассуждать они любят, но жизнь так складывается, что никак нельзя. Это как попытка бросить пить: вроде понятно, что нужно, но то в гости кто-то пришёл, то в США президента выбрали — нельзя же не выпить.
Поэтому Владимир Владимирович готовит себе соломку на случай ухода от власти, но реально никогда не уйдёт, потому что это невозможно. Надо быть смелым человеком, чтобы уйти. Борис Николаевич Ельцин таким человеком был, а Владимир Владимирович Путин — нет.
