Андрей Кортунов

Российский Совет по международным делам

Любому российскому франкофилу исследование истории неудавшегося союза, без сомнения, даст новую пищу для размышлений

---

Можно ли было предотвратить Вторую мировую войну? В традициях советской исторической науки на этот вопрос всегда давался однозначно отрицательный ответ. Мировые войны — как Первая, так и Вторая — неизменно трактовались как закономерный и безальтернативный механизм разрешения постоянно накапливающихся межимпериалистических противоречий, как единственный инструмент, позволяющий эти противоречия хотя бы временно разрешить и зафиксировать новый баланс сил в международной системе.

Тем не менее чуть более пристальный и чуть менее идеологизированный взгляд на европейскую политику 30-х годов прошлого столетия дает некоторые основания усомниться в непреложности привычного советского исторического детерминизма. Соотношение военных потенциалов основных игроков на европейской политической сцене долгое время складывалось совсем не в пользу гитлеровской Германии, в эффективном сдерживании реваншистских поползновений Берлина были объективно заинтересованы не только на Востоке, но и на Западе, а идеологические разногласия, как известно, никогда не мешали выстраиванию взаимовыгодных геополитических альянсов. Все это позволяет предположить, что при ином, более благоприятном стечении исторических обстоятельств совместные усилия Советского Союза и западных демократий, в первую очередь — французской Третьей республики могли бы поставить надежный заслон германскому реваншизму и создать прочную основу для стратегической стабильности на европейском континенте.

Насколько обоснованы подобные предположения? Интересную попытку разобраться с историческим детерминизмом в межвоенной европейской политике представляет собой недавно вышедшая из печати фундаментальная монография известного российского историка — франковеда Александра Вершинина «Неудавшийся союз: Военно-политическое сотрудничество СССР и Франции накануне Второй мировой войны (1930–1939 гг.)» [1]. Объемистый труд заполняет значительный пробел в нашем понимании разнообразных движущих сил во внешней политике Советского Союза и Третьей республики в межвоенный период, позиций сторонников и противников советско-французского сближения в обеих странах, объективных и субъективных препятствий на пути двустороннего военно-политического сотрудничества, а таже сложной динамики взаимодействия Москвы и Парижа в 30-е годы прошлого века и, соответственно, связанных с этим взаимодействием надежд и разочарований.

Одна из очевидных проблем, стоящих перед любым современным исследователем советской внешней политики — сохраняющаяся закрытость многих важнейших архивных документов, которые могли бы пролить свет на то, как формировалась и осуществлялась внешняя и военная политика СССР. Разумеется, эта проблема в полной мере относится и к советско-французским отношениям. Тем не менее А.А. Вершинину удалось в максимальной степени использовать советские источники, рассекреченные в России в 1990–2000-х гг., и ввести в научный оборот значительный объем новых документальных источников с французской стороны.

Итак, что же все-таки помешало Москве и Парижу выйти на уровень полноценного и устойчивого стратегического партнерства? А. Вершинин обращает внимание на несколько взаимосвязанных факторов. Прежде всего, нельзя забывать о сложном историческом фоне, на котором происходило сближение двух стран. В частности, очень чувствительными для Парижа оставались проблемы довоенных российских долгов и национализированной французской собственности, еще свежие воспоминания об отказе большевиков следовать своим союзническим обязательствам и о сепаратном Брестском мире с Германией, активная пропаганда коммунистических идей в самой Третьей республике и т. д. Кроме того, в Париже долгое время просто не верили в перспективу превращения Советского Союза в серьезную военную силу и даже в жизнеспособность советского государства как такового, а потому полагали, что будущая система безопасности Европы вполне может быть построена и без Москвы, с опорой на французских партнеров в Центральной Европе и на сотрудничество Франции с англо-саксонским миром.

В Москве, в свою очередь, не забывали об участии Франции в недавней гражданской войне на стороне Белого движения. Светские лидеры долгое время делали главную ставку в своей европейской политике на обострение «межимпериалистических противоречий» между Лондоном и Парижем, которые хотя и присутствовали, но так и не привели к острому конфликту. Кроме того, как справедливо отмечает автор, в Кремле явно переоценили заинтересованность Германии в налаживании сотрудничества с СССР в целях преодоления негативных для Берлина последствий Первой мировой войны. В результате, после непродолжительных периодов тактического сближения, к началу 30-х гг. двусторонние отношения оказались в состоянии глубокого кризиса.

Великая депрессия, усиление позиций левых сил в политической жизни Франции, обнаружившаяся слабость, подчас и непредсказуемость поведения центральноевропейских партнеров Парижа, а главное — приход нацистов к власти в Германии, — все это объективно способствовало смене внешнеполитических приоритетов Третьей республики. Постепенно менялись и представления руководства СССР о возможных сценариях нового вооруженного конфликта в Европе и о приоритетах советской безопасности. А. Вершинин обращает внимание и на то немаловажное обстоятельство, что в условиях нерешенности многих острых экономических и финансовых проблем между двумя странами именно военное сотрудничество стало одним из движущих сил советско-французского сближения.

В книге содержится много интересных деталей о том, как советское руководство оценивало политическую роль военных в Третьей республике, включая явно идеологизированные представления о распространенности среди генералитета настроений бонапартизма или же о характере отношений между военными и оборонной французской промышленностью. С другой стороны, приводящиеся в исследовании многочисленные цитаты из донесений французских военных атташе и послов в СССР (при том, что многие из них были, безусловно, людьми наблюдательным и даже проницательными) говорят о том, насколько схематичными и односторонними оставались общераспространённые французские воззрения относительно озабоченностей, приоритетов и намерений, имевшихся у советских партнеров, равно как и о военно-технических возможностях Советского Союза.

Препятствия на пути создания советско-французского стратегического партнерства в 1930-е гг. были многочисленными и разнообразными. Сыграла свою роль внутриполитическая неустойчивость Третьей республики, где одна правящая коалиция сменялась другой, порождая, как минимум, кадровую чехарду и неизбежные паузы в диалоге, а как максимум, серьезные коррекции во французских подходах. В какой-то степени проблема последовательности и преемственности существовала и на российской стороне, особенно во времена «Большого террора» 1937–1938 гг., когда под каток массовых репрессий попала значительная часть советского военного и дипломатического руководства.

Как в Париже, так и в Москве имелись сложности в межведомственной коммуникации и координации, возникали немаловажные расхождения в установках военных, дипломатов и политического руководства. Так, в Народном комиссариате иностранных дел (НКИД) и в Политбюро ЦК ВКП(б) по-разному оценивали перспективы создания системы коллективной безопасности в Европе, и хотя позиция Кремля всегда в конечном счете была решающей, было бы упрощением полагать, что роль НКИД всегда сводилась исключительно к выполнению указаний, получаемых от высшего партийного руководства (во всяком случае, в годы, когда го главе НКИД стоял Максим Литвинов).

Имела место и известная асимметрия практических интересов двух стран, сдерживавшая возможности равноправного сотрудничества. Например, если во Франции особый интерес вызывали впечатляющие советские авиационные наработки, но руководство СССР было больше заинтересовано в получении доступа к французским военно-морских технологиям.

Несомненно, советско-французское сближение тормозилось и нежеланием обеих сторон создавать дополнительные риски для своих отношений с третьими партнерами. Для Третьей республики особо чувствительным вопросом было сохранение сложившегося французского сотрудничества с Польшей и Японией, а к концу десятилетия дополнительным препятствием стало растущее влияние Великобритании на французскую внешнюю политику. Если в начале ХХ в. Франция немало посодействовала российско-британскому сближению, то через три десятилетия уже Великобритания оказалась важным тормозом во франко-советском сближении. В то же время, лидерам СССР было трудно окончательно проститься с идеей стратегического советско-германского партнерства. И хотя взаимодействие руководства РККА с германским рейхсвером было свернуто уже осенью 1933 г., советская сторона еще долго декларировала принцип равноудаленности в отношении Парижа и Берлина.

Кроме того, подчеркивает А. Вершинин, политико-психологическая травма, вызванная Первой мировой войной, надолго предопределила отрицательное отношение Третьей республики к любым военным союзам вообще, а потому с середины 1920-х гг. ни одно международное соглашение, заключенное Францией, не имело детально прописанной военной составляющей. Этот подход был характерен и для советской внешней политики, поскольку «наихудшим сценарием для СССР была бы ситуация, при которой Москва оказалась бы втянута в чужие схемы, утратила бы самостоятельность и возможность выбора и сыграла бы роль громоотвода, абсорбировавшего энергетику межимпериалистических противоречий» (с. 459).

Но главные проблемы взаимодействия Кремля и Елисейского дворца состояли все же не в этих важных, но частных вопросах. Собранные в монографии А. Вершинина материалы служат яркой иллюстрацией той глубокой пропасти, которая существовала между элитой Третьей республики и сталинской номенклатурой в понимании и интерпретации сложных политических процессов, протекавших в Европе и в мире в 1930-е гг. По своим базовым ценностям, по мировоззренческим установкам, по стратегическим парадигмам Советский Союз в 30-е гг. прошлого века находился неизмеримо дальше от Западной Европы в целом и от Франции в частности, чем была Российская империя на полвека раньше.

Для французского политического класса даже в условиях максимального сближения между Москвой и Парижем СССР продолжал оставаться своеобразной аберрацией истории, экзистенциальным вызовом французскому рационализму и, не в последнюю очередь — явно чужеродным телом в европейской политике (как минимум, не менее чужеродным, чем Германия после 1933 г.). Такое отношение сохранялось даже и у тех дипломатов и военных Третьей республики, которых следует отнести к категории русофилов и последовательных сторонников французско-советского сближения.

А для советских лидеров Третья республика, в свою очередь, выглядела ничуть не менее империалистическим, а стало быть — агрессивным и исторически обреченным капиталистическим режимом, чем гитлеровский режим в Германии. Французские партнеры в любом случае оставались представителями европейской буржуазии, то есть непримиримыми классовыми врагами, которых нужно было по мере возможности использовать, но на которых ни в коем случае не следовало полагаться.

Именно поэтому, даже на своем пике советско-французское сотрудничество не могло даже близко подойти к уровню стратегического франко-русского альянса конца XIX – начала ХХ вв. (хотя и франко-русский альянс, последовательно развивавшийся на протяжении более двух десятилетий, так и не смог предотвратить катастрофу Первой мировой войны). Оно оставалось тактическим, ситуативным, в котором стороны пытались использовать друг друга, избегая сколько-нибудь обременительных долгосрочных обязательств.

А. Вершинин также обращает внимание на различия в положении двух стран в системе европейских международных отношений: Франция, которая в наибольшей степени выиграла по итогам Первой мировой войны, после заключения Версальского мире неизменно выступала в защиту сложившегося статус-кво; Советский Союз, будучи исключенным из системы Версаля, был вынужден выступать в роли ревизионистской державы (с. 689). Разумеется, эти системные ограничители советско-французского сотрудничества в полной мере учитывались в Берлине, где складывалась твердая убежденность в том, что уж на этот раз Германии удастся избежать войны на два фронта.

Советско-французский пакт о взаимопомощи, подписанный 2 мая 1935 г. наглядно продемонстрировал пределы политического сближения Москвы и Парижа. Этот, безусловно, очень важный политический документ так и не был дополнен соглашением (военной конвенцией), фиксирующим конкретные направления двустороннего сотрудничества в сфере безопасности. Тем более, он не мог стать основой для создания многосторонней системы коллективной безопасности в Европе. Что, конечно же, не помешало Гитлеру использовать советско-французское сближение как формальный предлог для ремилитаризации Рейнской области и тем самым окончательно отказаться от выполнения условий Версальского мира.

Анализируя сложные и запутанные политические и дипломатические интриги, связанные с подготовкой военной конвенции в 1936–1937 гг., А. Вершинин подводит читателя в логическому выводу о том, что основная доля ответственности за провал попыток придать советско-французскому пакту конкретное военное наполнение лежит в первую очередь на французской стороне; роковую роль сыграли нерешительность премьер-министра Леона Блюма и скептицизм занимавшего тогда пост министра обороны Эдуара Даладье.

Впрочем, можно предположить, что даже если бы военная конвенция и была бы каким-то чудом подписана осенью 1937 г., практического значения она уже имела бы немного. К этому времени Париж окончательно отошел от идей коллективной безопасности в Европе, сделав ставку на укрепление своих связей с Лондоном и Варшавой, причем если с Польшей Третья республика еще пыталась общаться сверху вниз (и то далеко не всегда с успехом), то с Великобританией строить отношения пришлось в формате снизу вверх. На фоне нарастающих внутриполитических проблем и выявившихся трудностей в реализации амбициозной национальной программы перевооружения французская внешняя политика шаг за шагом теряла свою субъектность, что в итоге и привело к мюнхенской капитуляции, свершившейся в ночь с 29 на 30 сентября 1938 г.

Вероятно, реальный шанс предотвратить Вторую мировую войну наметился бы в том случае, если бы у руля Третьей республики еще в начале 1930-х гг. оказался государственный деятель масштаба генерала Шарля де Голля, способный встать над политической конъюнктурой, преодолеть инерцию прошлого, увлечь общество крупным национальным проектом и принимать крупные стратегические решения. К сожалению, на протяжении предвоенного десятилетия на французской политической сцене лидера такого уровня не появилось (как и в Великобритании восхождение Уинстона Черчилля к власти произошло уже после начала войны). Возможно, что в силу различных объективных причин звезда де Голля и не могла взойти до военной катастрофы мая–июня 1940 г., которой и завершилась семидесятилетняя история Третьей республики во Франции.

Монография Алекандра Вершинина читается как увлекательный исторический детектив — с запутанными дипломатическими интригами, множеством запоминающихся героев и антигероев, неожиданными сюжетными поворотами и внезапными развязками. Но эта работа, безусловно, будет интересна и читателю, чье внимание направлено на современную Францию. Когда с роскошного фасада возведенного генералом де Голлем государственного здания Пятой республики начинают потихоньку осыпаться декоративная штукатурка и богатая лепнина, на его фасаде все более отчетливо проступают узнаваемые черты поздней Третьей республики, со всеми характерными особенностями старого строительного материала межвоенной эпохи. Прямые аналогии между Францией 30-х гг. ХХ столетия и Францией 20-х гг. XXI века были бы, разумеется, неправомерны и неуместны, но любому российскому франкофилу исследование истории неудавшегося союза, без сомнения, даст новую пищу для размышлений.

1. Вершинин А.А. Неудавшийся союз: Военно-политическое сотрудничество СССР и Франции накануне Второй мировой войны (1930–1939 гг.). – СПб.: Нестор-История, 2024 – 796 с.

Метки: безопасность, внешняя политика России, Европа, Россия, Франция