Федор Лукьянов

| Российская газета

Когда год назад Крым и Севастополь стали частью Российской Федерации, многие говорили о том, что это рубикон не только для российской политики, но и для всей мировой ситуации. Резко отреагировав на попытку геополитического «отрезания» соседней страны, Москва продемонстрировала Западу по-настоящему «красные» линии, переход которых влечет практически любые последствия. Далее остановиться уже никто не мог, на кону стоял престиж, авторитет великих держав.

Истекший год был крайне насыщенным, и целый ряд процессов нужно отметить.

Прежде всего — политическая мотивация взяла верх над экономической целесообразностью. Как бы ни оценивать решения, принятые и в России, и на Западе с весны 2014 года, очевидно, что их цена для экономики принималась во внимание не в первую очередь. Другие критерии — безопасность, необходимость отстаивания стратегических позиций, национальное достоинство, неизбежность ответа на те или иные действия визави и пр. — диктовали логику поведения. Говоря марксистскими категориями, надстройка победила базис.

Москва в случае с Крымом продемонстрировала Западу по-настоящему «красные» линии

По-новому поставлен вопрос о содержании понятия суверенитет. Рассеялись иллюзии 1990-х и начала 2000-х о том, что в эпоху глобализации суверенное национальное государство перестает быть структурной единицей мировой системы. Однако и роль его не может быть прежней в условиях, когда государство объективно не в состоянии оградить свою территорию от многочисленных внешних влияний — экономических, коммуникационных, идейных, культурных. И когда государственные институты не справляются с эффективным управлением, внутренние проблемы вступают в резонанс с внешними импульсами, что может иметь разрушительные последствия. Пример Украины — яркая иллюстрация.

Предполагалось, что в глобальной среде экономическая взаимозависимость — препятствие для обострения политических противоречий. Практика этого уже не подтверждает, зато заставляет сделать совсем другой вывод. Если политические конфликты все-таки разгораются, то экономическая взаимосвязь из смягчающего обстоятельства превращается в отягчающее. Как в плане конкретного урона, так и с точки зрения взаимного восприятия.

Год после Крыма изменил расстановку сил в мире, хотя пока стоит говорить о начавшихся трансформациях, а не об уже сложившемся новом статус-кво. Изменился характер отношений России и Европейского союза — вероятнее всего, необратимо. Два с лишним десятилетия действовала модель, которая называлась «стратегическим партнерством». Не вдаваясь в детали, ее можно охарактеризовать как наличие общего видения будущего — Россия и ЕС намеревались совместно строить «Большую Европу», то есть предусматривалась какая-то форма экономической и нормативной интеграции. Восприятие, конечно, менялось, и энтузиазм начальной поры все более сменялся реализмом, а потом и скепсисом, однако от цели не отказывались.

Украинская коллизия положила этому конец. Даже если ситуация стабилизируется, возврата к прежним отношениям не будет. Подорвано взаимное доверие, которое до этого во многом держалось на инерции начала 2000-х. К тому же надо четко понимать, что отмена формальных санкций не означает снятия барьеров, у политических и экономических субъектов хватает инструментов неформального воздействия. России и Евросоюзу понадобится новая концепция отношений после кризиса.

Выдвижение КНР на позиции ведущей евразийской державы — пожалуй, главный неожиданный итог украинского кризиса

Меняются трансатлантические отношения. На волне разговоров о российской угрозе очевидна попытка возродить консолидированный Запад, каким он был в годы «холодной войны», — как за счет реанимации НАТО, так и путем создания мощных экономических блоков под эгидой США (Транстихоокеанское партнерство и Трансатлантическое торговое и инвестиционное партнерство, первое — маловероятно, второе возможно). Успех начинаний не гарантирован, поскольку рамочные условия кардинально отличаются от тех, что действовали в прежние времена, так что итог исканий может быть совсем не таким, как ожидается. Тем не менее фактор нового сплочения Запада после периода постепенного расшатывания единства нельзя не учитывать.

Наконец, наиболее серьезные изменения произошли в мировом статусе страны, которая не участвует в украинском кризисе — Китае. На фоне столкновения России и Евросоюза/США за то, может ли Украина стать частью чьего-либо интеграционного проекта, Пекин объявил об инициативе совсем другого типа, однако нацеленной на то же географическое пространство.

Символично, что инициатива Си Цзиньпина о создании Экономического пояса Шелкового пути обнародована как раз в то время (осень 2013-го), когда Россия и ЕС приближались к кульминации противостояния за Украину. КНР демонстративно дистанцируется от всякой конкуренции, предлагая проект, который «огибает» все остальные, а при возможности готов их и впитать в себя. Тем более что по масштабу ресурсов, которые Пекин способен предоставить, соперничать с ним никто не может. Иными словами, если остальные игроки (Россия, Евросоюз, США) действуют в Евразии прежде всего политическими инструментами, что провоцирует рост трений, Китай предлагает «живые деньги» и политический нейтралитет.

Выдвижение КНР на позиции ведущей евразийской державы — пожалуй, главный неожиданный итог украинского кризиса, который окажет влияние и на Россию, и на Евросоюз, и на Соединенные Штаты.

Метки: ЕС, Китай, Крым, НАТО, Россия, Россия в глобальной политике, США, Украина, холодная война, экономика