Михаил Ремизов: «Стрелков и Чалый интереснее наших революционеров»
Президент Института национальной стратегии о поляризации околополитической элиты, отставке правительства и необходимости валютного контроля
(продолжение см. ниже..)
Ярослав Белоусов: — Гость «Открытой студии» — президент Института национальной стратегии Михаил Витальевич Ремизов. Беседовать с ним буду я, Ярослав Белоусов.
Михаил Витальевич, убийство Бориса Немцова всколыхнуло многих. Скажите, как это повлияет на политическую ситуацию в стране? Можно ли действительно видеть в этом событии исламский след? Можно ли верить следствию в данном деле?
Михаил Ремизов: — Пока у нас мало информации, чтобы судить об этом. Версий много. В том числе и такая, что задержанные, бывшие сотрудники правоохранительных органов Чечни, являются исполнителями убийства. Были и более правдоподобные. Что касается мотивов, здесь все гораздо более гипотетически, потому что, конечно, не было публичных громких антиисламских высказываний Немцова. В этом отношении он был гораздо менее радикальным, чем многие другие известные люди, включая оппозиционных политиков. С его стороны не было публичного вызова в адрес исламистов. Нет никаких сомнений, что исламисты способны к ликвидации политиков, общественных деятелей, журналистов, которые высказываются резко против них. Но в данном случае… Это происходит в том случае, если был именно элемент явного публичного вызова. И, кстати говоря, эта проблема, гораздо серьезней, чем проблема Немцова и российской либеральной оппозиции, потому что мы не знаем реальные мотивы убийства, не знаем точно исполнителя и организаторов. Но мы точно знаем, что уже сегодня публично звучат оправдания людей, которые прибегают к политическому террору для защиты своих религиозных убеждений. Причем, оправдания со стороны влиятельнейших лиц, которые обладают колоссальным силовым ресурсом.
Я.Б.: — Но вот как раз заявление главы Чечни Рамзана Кадырова о том, что Дадаев был настоящим российским патриотом, можно ли видеть в этом оправдание убийства Немцова?
М.Р.: — Это косвенное оправдание убийства по таким псевдорелигиозным мотивам. Да, это крайне двусмысленное заявление. Можно говорить о предшествующих заслугах преступника. Это бывает, да. Но при этом нужно недвусмысленно осудить политический террор, даже если он мотивирован какими-то, еще раз говорю, псевдорелигиозными убеждениями. Вот этого четкого осуждения в качестве баланса не было, а это важно.
Я.Б.: — Можно ли ожидать, что после убийства Немцова российская оппозиция станет более радикальной и непримиримой?
М.Р.: — В общем, да, в том смысле, что сейчас конфликт между разными, не буду говорить оппозициями, а между разными слоями общества, политического класса, интеллектуального класса – это не просто конфликт ценностей: т.е. мы верим в это, вы верите в это, мы любим это, вы любите это. Это конфликт разных картин мира. Это разные картины реальности. В одной картине мира есть свободное государство Украина, где совершилась революция достоинства, в отношении которой совершена российская агрессия. Значит, есть Кремль, который устраняет политических оппонентов просто из принципа, потому что он олицетворяет полюс зла. В другой картине мира есть прямо противоположные оценки той же самой реальности. И это, еще раз говорю, это вопрос не просто оценок, когда люди сходятся по поводу диагностики существующего положения вещей, но по-разному оценивают, что хорошо, а что плохо. Это просто разные картины мира с этой точки зрения. А если это разные картины мира, то это и есть предпосылка для радикализации и разрыва коммуникативных связей в обществе. С этой точки зрения убийство Немцова еще один вклад в поляризацию картин мира в российском политическом интеллектуальном классе. Мы все больше и больше живем на разных планетах с нашими оппонентами, которые находятся с нами в одном публичном интеллектуальном информационном пространстве.
Я.Б.: — Действительно, после вхождения Крыма в состав России, мы видели в обществе консолидацию. А сейчас на каждое шествие Антимайдана в Москве найдется свое подобное шествие со стороны тех, кто выступает противником власти. Неужели мы в ближайшее время увидим такое жесткое противостояние и поляризацию общества по политическим мотивам?
М.Р.: — Мы уже видим поляризацию не общества в целом, а определенной прослойки, т.е. околополитической богемы, интеллектуального, журналистского, отчасти политического, класса. Общество в целом эта поляризация затрагивает в меньшей степени, потому что представления о том, что российский средний класс в целом сегодня носитель «Болотных» настроений, оно, конечно, является сильным преувеличением. Потому что российский средний класс, действительно в существенной степени, состоя из людей информационно-активных, уже политически относящихся к информации с телеканалов, наверное, с симпатией относился к протестам 2011-2012 годов, но, в общем-то, основные данные и социологов, и социологии, просто наблюдения говорят о том, что тот же самый российский средний класс — молодые специалисты, офисные работники в Москве поддержали присоединение Крыма к России, они в целом морально находятся на российской стороне в конфликте с Украиной. При этом, что не означает полной безоговорочной поддержки всех действий властей, как мы понимаем. Поэтому еще раз говорю, представление о том, что вот эта либеральная околополитическая богема представляет некие образованные модернизированные слои российского общества, тем более, средний класс в целом, в общем-то, пока лишены каких-либо оснований.
Я.Б.: — А вот проукраинская оппозиция этой либеральной богемы — всерьез и надолго либо некоторая эпизодическая реакция на происходящие в стране процессы?
М.Р.: — Вы знаете, это в каком смысле эпизодическая реакция, просто есть категория людей, которые, например, когда Соединенные Штаты бомбили Сербию, были против сербов и на стороне косовских албанцев. Когда отделялось Косово, они были на стороне сепаратистов. Когда была война в Чечне, они тоже по странному совпадению были как бы против русских, федеральных сил на стороне сепаратистов чеченских. Потом, когда пошел сепаратизм в Донецке, они оказались на стороне унитаристов, тоже по странному совпадению, против русских. Т.е. есть категории людей, которые всегда во всех конфликтах против русских. Я не знаю, почему. Есть, наоборот, категории людей, которые во всех конфликтах за русских и пытаются оправдать всеми правдами и неправдами эту позицию. Честно скажу, я в этом плане предвзятый человек и отношусь к последней категории людей. Поэтому эта исходная предвзятость — на чьей ты стороне — диктует оценку текущих политических событий, а все остальное является рационализацией, т.е. можно интеллектуально обосновать самые разные точки зрения. Это вопрос — во что ты веришь и чего ты хочешь. Исходные политические веры у нас разные.
Я.Б.: — Сейчас в российской оппозиции существуют большие проблемы с лидером. Могут ли такие известные политики, как Ходорковский, Навальный, претендовать на этот статус?
М.Р.: — Они претендуют на этот статус и частично являются лидерами оппозиционных слоев внесистемной оппозиции. Хотя, скажем так, позиции Навального год-полтора назад были гораздо более яркими, явными, интересными, чем сегодня. Это связано не только с той позицией, которую он занял по Крыму и Украине, т.е. еще раз говорю, не разделяется большим количеством людей, которые симпатизировали Навальному. Это просто эмпирический факт, который можно восстановить. Возникли более интересные фигуры. Возникло движение социальное, возникло историческое движение, которое никак не связано с «Болотной моделью», моделью цветных революций. Скажем, исторически, Чалый — фигура на сегодня гораздо более интересная, чем Навальный. Причем, это фигура не активного лоялизма, хотя человек, который играет по правилам так или иначе, но это фигура того человека, который плывет, скорее, против течения, когда считает нужным, при этом — созидательная. Просто, как пример. То же самое Стрелков – это фигура более интересная в историческом масштабе, более объемная, вызывающая больший спектр эмоций, чем наши революционеры. То есть возникли более интересные события и более интересные фигуры. И в этом основа именно диактуализации лидеров либерального протеста. При этом и Ходорковский, изначально, когда выходил из тюрьмы, у него был очень большой потенциал интереса к нему. У него был шанс в какой-то степени, в каких-то вопросах стать над схваткой и позиционироваться в качестве лидера мнения, скажем так, для более широкого круга, чем эта самая либеральная, околополитическая богема. Но он, видимо, психологически очень сильно зависим от нее. Знаете, существует референтная группа, на которую человек ориентируется. Т.е., когда он что-то говорит и делает, он думает, что подумают вот эти вот люди, чье мнение для него важно. И, как мне кажется, и Навального, и Ходорковского очень сильно подводит ориентация на их референтную группу.
Я.Б.: — Навальный, допустим, был очень сильно связан с русскими националистами, многие из которых поддержали присоединение Крыма.
М.Р.: — Да, конечно, но в какой-то момент он стал ориентироваться на референтную группу своих активистов, своих ближайших соратников и той либеральной интеллигенции, которая давала ему доступ в большие медиа. У него произошло переключение приоритетов именно в силу того, что подумают его сторонники. Он сформировал в своей голове референтную группу и стал ее обслуживать. Вот это конец лидерства, когда лидер ведет за собой и делает, в том числе, то, что может быть неожиданным для тех, кто его поддерживал. Это риск, но это движение. Когда он начинает просто обслуживать ожидания своей референтной группы – это конец лидерства, это уже воспроизводство накопленного политического капитала, но не движения вперед.
Я.Б.: — Один из самых громких политических процессов в наши дни – это процесс над украинской летчицей Надеждой Савченко. Какой следует усмотреть в этом процессе, в этом деле политический подтекст?
М.Р.: — Какой политический подтекст? Что такое политика в своей основе? По Карлу Шмидту – это различение друзей и врагов. Предельное состояние политического – это война, это ситуация, когда люди, даже не обязательно считая врагов злыми, исчадием ада, тем не менее, настолько придают значение этому размежеванию, что готовы погибать и убивать. Такое состояние наступило для существенной части нашего общества. В этом смысле это некий политический процесс по преимуществу, т.е. это процесс против врага. Но можно ли судить врага? Это большой вопрос с точки зрения классической политической теории. С точки зрения классической модели врага можно убить, но нельзя судить. Но должен сказать, что эта классическая модель чистой войны, когда есть объявленное состояние войны, есть четко обозначенный статус врага и статус мирного населения, все это в прошлом. Скорее, к сожалению. Потому что войны нового типа лицемерны, они ведутся без объявления войны и, как следствие, без четкого различения комбатантов, некомбатантов и без четкого, без возможности гарантированного статуса пленных, как следствие. Ведь, если на Украине не войны, скажем, то нет и пленных, значит, нету и гарантии прав этих пленных. И мы видим, по крайней мере, со стороны вооруженных сил Украины, что таких гарантий совершенно точно нет. Поэтому, насколько правомерно судить врага, а не просто содержать его в качестве пленного до окончания войны – это большой вопрос. Но, еще раз говорю, в сегодняшней постклассической войне ответ на этот вопрос оказывается положительным. Нет других способов, кроме как судить врага. И, кстати говоря, мы тоже переживали это, потому что чеченская война не была войной с точки зрения правового состояния. Она была войной с точки зрения мотивации сторон. Да, это была война с точки зрения мотивации участвующих сторон. Но с точки зрения правового состояния — это не была война. Поэтому все происходило по правилу внутренней правовой системы. Вот а в случае с Савченко там понятно, что речь идет о претензии, обвинении в убийстве российских граждан. Российское правосудие пока не настолько амбициозно и по своему притязанию универсально, как американское, чтобы судить не только за российских граждан, но и за каких-то других.
Я.Б.: — Олег Круглов спрашивает:«Почему Путин до сих пор боится открыто заявить о том, что на Украине идет геноцид русских? Это бы значительно осложнило действие Запада на Украине, перевернуло европейское общественное мнение и помогло понять позицию России.»
М.Р.: — Об этом заявлял Следственный комитет. У Путина, как бы много голосов, да. Значит, есть один из голосов – это российские силовики, в данном случае ипостась Следственного комитета. Я не помню, то ли Следственный комитет, то ли Прокуратура об этом заявляла.. По-моему, Следственный комитет. Вопрос, что из этого следует. На мой взгляд, с самого начала конфликта на Украине Кремлю стоило бы занять более открытую позицию, а именно обозначать красные линии, красные флажки, выход противника за которые будет означать какие-то асимметричные или симметричные действия. Например, если вы начинаете применение тяжелой техники против Славянска, Донецка, и других поселений, то мы начинаем процесс признания ДНР и ЛНР, или мы вводим миротворческий контингент. Т.е. необходима тактика публичных ультиматумов, которая расставляет для контрагентов красные флажки, за которые он либо зайдет, либо не зайдет. Да, это связано с большими международно-правовыми рисками, но на самом деле та тактика, которая была избрана, она связана не с меньшими рисками, а возможно даже с большими, учитывая, что первая тактика позволила бы сохранить лицо прежде всего в отношении русской, русскоязычной части юго-востока Украины. Т.е. она больше способствовала бы доверию и уважению со стороны этих людей, а в конечном счете доверие и уважение со стороны этих людей гораздо важнее. Я имею в виду жителей и Донецка, и Луганска, но не только, а так же Харькова, Запорожья, Одессы, гораздо важнее, чем мнение политических элит в Киеве или мнение донецких олигархов.
Я.Б.: — Михаил Витальевич, многие сейчас и на Западе и на Украине прикладывают много усилий, чтобы доказать наличие российских войск на ее территории, а некоторые российские патриоты утверждают, что нет смысла Кремлю отпираться от этого факта, потому что, когда он начинает отказываться от того, что осуществляет поддержку ополченцам Донбасса, то тем самым играет на руку Киева. Т.е. на самом деле считают, следует признать, что действительно осуществляется не только гуманитарная поддержка ополченцев, но какая-то военная. Насколько оправдана такая позиция?
М.Р.: — Поставки вооружений отрицать довольно сложно объективно. Это мы можем делать для внутреннего информационного пространства в России. Но мы не можем этого делать вовне, потому что никто не поверит. Я имею в виду то, что касается поставок вооружения и боеприпасов. Потому что идет такой расход боеприпасов, что по боеприпасам ссылаться просто на трофеи в данном случае не убедительно, это крайне не убедительная версия. Но и по целому ряду, значит, вооружений. Поэтому Россия уже имела более, чем достаточно поводов для того, чтобы перейти к открытой поставке вооружений в ответ на военные преступления со стороны Киева. Причем я говорю, что позиция должна была быть более открытой. Прямые обвинения в военных преступлениях и взвешенные, но публичные ответы на эти действия. Поставки вооружений и боеприпасов могли совершаться открыто, это было бы более правильно и взвешенно. Но судя по всему, между Москвой и США существует некая внегласная договоренность, что ли, или внегласное взаимопонимание по поводу того, что Москва слишком сильно не подсвечивает и не пытается предъявить доказательства американского присутствия в Киеве, имеется в виду военного, инструкторов, прежде всего. А Соединенные Штаты не стремятся выложить на стол безоговорочные доказательства присутствия российских специалистов со стороны Донбасса, потому что тоже это их в какой-то степени свяжет и сократит свободу маневренности. Поэтому существует какая-то, видимо, договоренность между большими игроками.
Я.Б.: — Угроза власти, от кого больше исходит? От уличных оппозиционных толп или элитных группировок самой же этой власти, которая ориентированная на Запад?
М.Р.: — Сами уличные оппозиционные толпы всего лишь один из ресурсов, так называемых, системных либералов. С одной стороны, они располагают ресурсами именно власти. Они контролируют экспертное обеспечение, систему подготовки и принятия решений, прежде в социально-экономической сфере, потому что крупнейшие экспертные центры, которые работают на правительство и контролируются именно этой фракцией группы системных либералов. Понятно, что это условное понятие, но, тем не менее, можно говорить о наличии такой идеологической фракции в российской элите. Фактически это единственная идеологическая группа, идеологическая фракция в российских политических элитах, потому что остальные группы фракций не носят идеологического характера, а здесь мы видим определенные признаки идеологической солидарности. Дальше они, собственно, контролируют в существенной степени социально-экономический, финансово-экономический блок правительства. Социальный в части образовательной, потому что вся образовательная реформа, вся их концепция, там детище Высшей школы экономики, значит, и базовая логика, которая в них заложена – это именно логика, скажем так, минимизация бесплатного образования, логика философии, которая воспринимает образование как услугу, а не как некую сферу, где формируется нация. Беру только один аспект. Они контролируют существенную часть крупного бизнеса. Не то, что контролируют, они имеют влияние, конечно. Т.е. это власть. С другой стороны, они пользуются моральными преимущественными оппозициями. Т.е. со счастливой возможностью шельмовать и бичевать власть ровно за те же самые проблемы, которые они же и создали. В этом смысле есть человек, который олицетворяет обе ипостаси фактически одновременно – это Алексей Леонидович Кудрин, т.е. который сейчас бичует власть. Он не переходит грани, но, тем не менее, жестко критикует, обличает ровно за то же самое, что он делал, будучи во власти. Потому что нынешний, так сказать, бюджет, сверхцентранализм – это в чистом виде его детище. Нынешняя налоговая система, которая не дает стимулов для диверсификации экономики – это в чистом виде его детище. Даже нынешний характер монополизации экономики и система государственного фаворитизма, когда государство, так сказать, любимым детищам своим раздает деньги, это тоже его детище. Почему? Потому что эта система тесно связана с монетаризмом. Смотрите, если для всех действует низкая процентная ставка, стимулирующая экономический рост, то «Сбербанк», «ВТБ», другие, они не имеют неконкурентных преимуществ по отношению, скажем, к частному банковскому сектору. В том случае, если для всех действует высокая банковская ставка, а «Сбербанк», «ВТБ» может помимо этого еще и получать дополнительные кредитные ресурсы у государства, и работать по государственным проектам… Я, так сказать, называю просто условные примеры, благодаря этому фаворитизму они компенсируют неблагоприятные общие макроэкономические условия, а все остальные барахтаются в этих неблагоприятных общих макроэкономических условиях. Таким образом, фаворитизм есть компенсация жесткой кредитно-денежной политики для остальных. Поэтому фаворитизм и монополизация тесно связаны с монетаристской кредитно-денежной политикой. И вот этот человек, еще раз говорю, он проводил эту политику, он был, так сказать, ее гуру, ее форвардом и сейчас он же ее и обличает. И это всего лишь модель для того, как действует системный либеральный клан в целом.
Я.Б.: — На ваш взгляд, можно ли говорить о том, что сейчас у российского руководства появилось четкое видение стратегии развития страны? Или все-таки вот эта внутри элитная борьба не дает сконцентрироваться на каком-то определенном направлении?
М.Р.: — Есть. Уже давно произносится много правильных слов и даже делаются какие-то шаги в сторону промышленной политики, в сторону приоритетного развития отдельных отраслей, но последовательной стратегией развития это назвать нельзя, потому что не обеспечены некоторые главные условия, и в частности концентрация ресурсов, прежде финансовых ресурсов на национальное развитие. У нас норма инвестиций, норма накопления порядка 20%, а должна быть порядка 30%, об этом говорит и президент, для модернизирующейся страны. Почему? Потому что есть колоссальная утечка капитала, она никак не ограничивается регулятором. Т.е. у нас нет ограничений на трансграничное движение капитала. Это одна из догм нашего такого либерально-монетаристского лобби во власти, что не должно быть ограничений для трансграничного движения капитала. Якобы, эти ограничения спугнут иностранных инвесторов. Извините, у нас иностранные инвесторы сегодня и так не идут и не ожидаются, а те, кто идут и те, кто ожидаются, они будут все равно действовать по каким-то специальным проектам, по специальным условиям, т.е. на основе больших политических договоренностей. Поэтому, аргумент несостоятелен. Ждать, когда инвестиционный климат улучшится настолько, что эти деньги придут сами собой – можно десятилетия. Т.е. инвестиционный климат нужно вначале создать и тогда он улучшится, а создать можно только через инвестиции. Нужную концентрацию инвестиций можно обеспечить только введя последовательные жесткие, хотя и взвешенные, ограничения на трансграничное движение капитала и ужесточив валютный контроль. Вот по всем этим пунктам либерально-монетаристское лобби стоит насмерть, уступать не намерено. На мой взгляд, пока это сопротивление не будет сломлено, никакой позитивности в стратегии развития экономики у страны не будет.
Часть 2
Я.Б.: — Вопрос зрителя. Владимир пишет: «Михаил, есть реальное ощущение, что в РФ растет вероятность полномасштабного кризиса возвращения страны в хаос 90-х, если не начнем меняться. Менять парадигму, меняться везде в политике, экономике, социальной сфере. Изменения начнутся только с уходом Путина или он начинает понимать, что перемены критически назрели.» Т.е. Владимир как-то связывает модернизацию с президентом, с его курсом. Действительно ли нужно, чтобы Путин ушел?
М.Р.: — Вы знаете, мы слишком путиноцентричны. Все политические помыслы, все мысли о будущем замкнуты на одну единственную фигуру. Это методически не правильно. На самом деле, как сказать, общество может многое и сам Путин, он зеркалит общество в значительной степени. А эволюция его ценностных ориентиров и предпочтений – это во многом ответ на общественное ожидание, в том числе, как он это понимает, естественно. Но, тем не менее, скажем, крымский пример. Абсолютно смешно и наивно представлять дело таким образом, что есть волюнтаризм отдельно взятого человека, который очень хотел Крыма, просто спать не мог, который затянул все общество в какую-то воронку проблем. На самом деле Путин думал о том, как ему сохранить лидерство в результате этого вызова. Лидерство в российском обществе. Путин думал не о том, что ему очень хочется Крыма, он думал о том, что он не сможет сохранить лидерство в российском обществе и уважение со стороны сограждан в том случае, если не обеспечит поддержку и защиту. Т.е. исходно-ценностные позиции, историческое самосознание общества и производное действие Путина вот этого, да. Вот в данном случае это в чистом виде так. Там, где общество имеет более-менее оформленную волю, оформленную идентичность, власть не сможет слишком долго упрямо, упорно идти наперекор. Посмотрим даже такую сферу, где расхождение власти и общества были и остаются очень сильными, вот общественное мнение и реальный сектор государственной политики – это миграционная политика. В миграционной политике общественное мнение настроено категорически против массовой миграции. Достаточно почитать стратегию государственной миграционной политики до 25-го года. Она основана на модели замещающей миграции, т.е. на идее наше население убывает, значит, давайте благоприятствовать въезду и не мешать, по крайней мере, въезду в нашу страну из регионов постсоветского пространства и просто дополнительно заниматься их адаптацией, образованием, пропагандой толерантности и т.д., и т.п. Вот это написано в официальных документах. Значит, тем не менее, мы видим, что за последние годы сильно сдвинулась, скажем так, некая равнодействующая государственная миграционная политика в сторону ужесточения этой политики, благодаря тому, что власти сложно совсем не считаться с общественным мнением. Если бы общественное мнение в этом вопросе было еще более последовательным, напористым, если бы прессинг был постоянным, качественным, то это движение было бы еще более заметным. Поэтому нужно думать не о том, что происходит в голове у Путина, а о том, как разные общественные группы давления могут повлиять на действующий политический курс. Вот и все. И надо понимать, что Путин в данном случае – это человек, которые реагирует на складывающуюся ситуацию. Они создают и придумывают ее от начала и до конца.
Я.Б.: — Вы упомянули наличие системных либералов во власти. Действительно, их представленность во власти вызывает ощущение некоторого анахронизма, т.е. несоответствия той политике страны, которую проводит руководство. Зачем либералы системные нужны Путину?
М.Р.: — Изначально, как мне представляется, его экономические представления сформировались во многом под влиянием таких людей, как Алексей Кудрин, Герман Греф. Кроме того, под воздействием опыта 90-х годов. Что такое опыт 90-ых годов с точки зрения управленца, с точки зрения федерального центра государственного управления? Это опыт безденежья и ситуации, когда очень сложно решать разные задачи. Поэтому особо ценным управленческим ресурсом в этой ситуации воспринимается и становится ликвидность, т.е. наличие относительно свободных денежных средств, которые можно направить на решение тех или иных задач. Т.е. это воспринимается как подушка безопасности для власти, как свобода маневра с точки зрения решения текущих задач. В приоритете наличия свободных средств, государственных денег, которые можно направить туда или сюда, он очень хорошо совместился с представлениями о кредитно-денежной политике, условно говоря, Кудрина и его группы. Совместился и с бюджетной централизацией, т.е. вот у государства есть какие-то деньги, при этом то, что там, там, там прохудившиеся крыши, трубы, если все эти крыши, трубы залатать, станки купить, заводы построить, то свободных денег не будет. Как бы, да, будет инфраструктура, будет более развитая страна, но не будет свободы маневра управленческого. Т.е. можно понять, вот это проблема, это попытка обеспечить себе более комфортную управленческую ситуацию, лежит в основе. Но сегодня, безусловно, системные либералы, их подход к экономической политике себя исчерпал просто потому что в основе этого подхода с самого начала лежала ставка на привлечение западных инвестиций, на то, что основным триггером роста в России будет привлечение западных инвестиций. Под это в целом заточена модель, которая называется «Вашингтонский консенсус» и который включает определенный набор принципов, которые реализовывались так или иначе с 90-х годов, в существенной степени действуют и по сей день. Это свободная торговля, отказ от ограничений капитала, движения капитала трансграничного, от валютного контроля, по возможности дерегуляция и т.д. Не все эти принципы на 100% исполняются, но общий вектор, тем не менее, есть. Эти принципы заточены так или иначе на модель, на ставку, на иностранные инвестиции. Сейчас понятно, что не будут иностранные инвестиции в обозримые годы основным триггером, основным двигателем экономического роста в России.
Я.Б.: — А что будет?
М.Р.: — Надо искать внутренние накопления. Внутренние накопления, т.е. концентрацию ресурсов страны. У нас достаточно ресурсов, чтобы обеспечить первый этап экономического роста, первый этап модернизации. На следующих этапах будет крайне важно искать внешние рынки, внешние инвестиции.
Я.Б.: — Сменится ли правительство, не может сказать никто, гадать мы не будем. А вот теоретически при каких условиях это может произойти?
М.Р.: — Отставки правительства ждут с момента его назначения. Действительно, гадать бессмысленно. При каких условиях? Я думаю, когда станет вопрос о политической ответственности за острую фазу экономического кризиса. Вот, собственно, условия смены правительства наиболее очевидные. Пока мы этого не наблюдаем. Другой вариант, когда будет готовность перейти к модели политики нового курса, основанного на другой модели кредитно-денежной политики и промышленной политики. Очевидно, что ее должны реализовывать другие люди. Т.е. частично. Там часть команды, конечно, может остаться, включая и финансово-экономический блок, но основными двигателями должны быть другие люди, потому что управленчески, политически правильно, новый курс должны все-таки реализовывать новые люди.
Я.Б.: — Сергея интересует ваше мнение о перспективе русского национализма в контексте украинского кризиса.
М.Р.: — Большой вопрос, сложный. В целом перспектива русского национализма связана не с тем, что происходит: я беру большой интервал, начиная с краха СССР. Идет кристаллизация каких-то влиятельных мощных националистических сил. Скорее даже, происходит диффузия определенных идей и взглядов, т.е. распространение русского национализма происходит диффузно. Это значит, что все становятся понемножку националистами, т.е. не возникает какой-то мощной националистической колонны, которая клином входит во власть. Нет. Но расширяется националистический консенсус. Слово националистический я в данном случае использую, как основанные на представлении о приоритете национальных интересов в стремлении формирования национального государства. Такого рода консенсус, такого рода представление становится более влиятельным, респектабельным, приемлемыми для обывателя и для людей, которые раньше с ними не соглашались. Это происходило, скажем, на протяжении минувших 10-15 лет и, я думаю, что это будет происходить в дальнейшем. А как повлиял на эту ситуацию украинский кризис? Двойственно. Он усилил некий фактор динамики русской идентичности. Именно идентичности русских, как нации с одной стороны. С другой стороны, он способствовал дополнительному табуированию такой идеологической платформы, как национализм из-за того, что это стало ругательством еще в большей степени, чем раньше в связи с Правым сектором и т.д. В этой ситуации возникает непростая ситуация строить нацию, не называясь националистами, т.е. для того, чтобы действовать в поле этого общественного консенсуса. Т.е. возникает повестка, что ли, анонимного национализма. Т.е. делать все то, что нужно, что должны делать националисты, все что нужно для формирования нации, для ее развития, при этом не вывешивая само слово национализм на знамя. Вот это самая разумная позиция на ближайшее время просто потому что, еще раз говорю, задача национализма не создать партизанский отряд, который куда-то побежит, что-то взорвет, а сформировать или усилить нацию. А это совсем другая задача,она требует, чтобы обыватель не боялся нас, а симпатизировал и соглашался с нами.
Я.Б.: — Существует такая угроза национальной безопасности — это территориальная дезинтеграция России. В Конституции записано, что хозяевами недр являются народы, проживающие на территории Российской Федерации. Это создает почву для распада страны?
М.Р.: — Это не правильная формулировка. Я не верю в то, что отдельные формулировки в Конституции являются напрямую причиной распада. Тем более, что это просто фраза, это не механизм, что очень важно. Потому что в Конституции Советского Союза право на выход из Союза СССР была не только фразой, республики были оформлены, конституированы как самостоятельные государственные образования. В данном случае то, что касается права на недра, нет механизма через который именно народы, как общности, могли бы притязать на собственность. Но позиция должна быть очень принципиальной, что правообладателем недр является суверен, т.е. народ России в целом, а не народы во множественном числе.
Я.Б.: — Есть ли на Западе силы, которые готовы видеть Россию союзником?
М.Р.: — В принципе, да, это силы, которые не находятся во власти в своих странах. Либо это силы, которых нам тоже стоит опасаться, потому что они могут использовать нас на каком-то этапе против наших же долгосрочных интересов. В качестве примера – это идея части американских элит о том, чтобы максимально втянуть Россию в поле союзничества, но с тем, чтобы использовать ее против Китая. Т.е. на условиях активизации российско-китайских противоречий. Это создаст нам огромное количество вызовов, противоречий на восточном и юго-восточном направлении, но не даст все-таки защиты США, потому что в случае с США проблема еще в том, что мы видим, как они относятся к своим союзникам в целом.
Полная версия на видео «Открытой студии».
