— А что вообще в мире делается?

— Стабильности нет.

«Москва слезам не верит», 1979 год

Между сентябрем 2014-го и июлем 2015-го стало понятно: эпоха, когда можно было ожидать хоть какой-то стабильности, канула в Лету. Большинство правительств работают в аварийном режиме. Не до стратегий. Если им и не приходится самим постоянно тушить «пожары» разного рода, то необходимо все время быть начеку — вдруг что рванет. Стерлась грань между внешним и внутренним. Потрясения вовне и внутри государств вступают друг с другом в резонанс, усиливая эффект раскачивания любой ситуации. Нет ни одной страны, власти которой не сталкивались бы с одной задачей: как сократить влияние глобальной среды на способность управлять собственной территорией, взять под контроль факторы, развивающиеся спонтанно и вне зависимости от желания или намерений даже наиболее весомых действующих лиц.

Политика продолжает властвовать над экономикой. Если в прошлом сезоне главным проявлением этого стала санкционная война между Россией и Западом из-за Украины, то сейчас наглядным доказательством этой тенденции выступает Европейский союз. «Битва за Грецию» ведется вопреки всем хорошо известным рецептам лечения такого рода неприятных, но не смертельных экономических недугов (привет Латинской Америке, где государственное банкротство — привычное явление). «Спасение» Греции от кризиса происходит за счет уничтожения всяких перспектив развития этой страны. А все потому, что архитекторы еврозоны стремятся любой ценой сохранить политическую модель, построенную, как теперь ясно, с изначально заложенными очень серьезными конструктивными изъянами.

Вообще, происходящее в Европейском союзе — самый яркий пример того, как рушится представление о стабильности. Еще несколько лет назад он считался образцом не просто удачного политико-экономического проекта, но и едва ли не прообразом некоего будущего устройства отношений между государствами и обществами. Довольно долго хватало инерции успехов второй половины ХХ века, когда европейская интеграция совершила чудо полного умиротворения Западной Европы, помноженного на эйфорию после холодной войны — перешагнув прежнюю линию раздела, ЕС осуществлял быструю экспансию. Сегодня Евросоюз являет собой зону нарастающих внутренних дисбалансов, которая создает головную боль для всего мира в силу масштаба экономики и амбициозности замаха по созданию мировой резервной валюты. Ведь трясет всех не из-за Греции, которая просто по определению не может оказывать влияние на глобальные процессы, а из-за усугубляющейся неразберихи с будущим всего европейского проекта, неопределенностью относительно того, как он вообще может выглядеть через пять-десять лет.

Кризис модели интеграции иллюстрирует как раз коллизию между внешним и внутренним, национальным и наднациональным. Базовая идея ЕС — создать такую общую рамку, в которой сложности межгосударственных отношений будут нивелироваться наличием единой задачи, а проблемы отдельных стран — решаться за счет все более тесного слияния их возможностей. Сейчас получается наоборот: локальные проблемы перекидываются на общеевропейский уровень, расшатывая всю конструкцию, существование же общего проекта не помогает купировать кризис, а загоняет его в тупик.

Еще одно примечательное противоречие не столько между политикой и экономикой, сколько между разнонаправленными политиками. Греция — один из трех (наравне с США и Великобританией) членов НАТО, которая выполняет требуемый норматив военных расходов, остальные европейцы к глубокому неудовольствию Вашингтона финансовыми обязательствами манкируют, хотя постоянно клятвенно обещают подтянуться. Так вот в рамках курса на экономическое оздоровление, который Афинам предписывают европейские кредиторы, среди прочего требуется сокращение расходов на оборону. Не случайно в Соединенных Штатах на греческо-европейские конвульсии смотрят с нарастающим раздражением, призывая перестать морочить всем голову и договориться, а не уходить в еще более глубокое пике. Американское руководство после холодной войны и расширения НАТО на восток надеялось, что Старый Свет теперь сможет самостоятельно решать хотя бы собственные проблемы, однако раз за разом выясняется — будь то Балканы, Ближний Восток или единая валюта,— что Европа не в состоянии этого делать.

Итогом истекшего политического сезона стало подтверждение факта, что Ближнего Востока в том виде, каким он был в ХХ веке, больше не существует. «Исламское государство» — не экстремистское движение и не собрание террористов-фанатиков, а проявление системного слома всей региональной конструкции. Стираются привычные границы, осыпаются модели политического управления, радикально меняется соотношение сил. Нарастающая нестабильность — воронка, которая засасывает все новые территории, людей, страны и даже регионы. Провальная попытка Саудовской Аравии сыграть роль региональной сверхдержавы и навести порядок в соседнем Йемене только подтвердила, что акторов, способных остановить деструкцию в этой части мира, нет. Внешние державы, несмотря на громкие заявления о необходимости всем вместе противостоять злу, втягиваться в очередную авантюру на Ближнем Востоке не хотят, дистанционные методы борьбы не работают.

В последние недели появились приметы корректировки российского подхода. Раньше на тамошнем «театре военных действий» Москва руководствовалась комбинацией принципа (незыблемость суверенитета) и латентного соперничества с США. Сейчас же все больше понятно: речь идет об угрозе на грани экзистенциальной, так что единственный принцип — это стратегическое выживание, минимизация угрозы, насколько это вообще возможно. Волны от непрерывных ближневосточных потрясений расходятся во все стороны — в Африку, Европу, Евразию.

Поиск стабильности во имя выживания становится императивом политики. Это совсем не означает, что результатом станет сближение, скорее даже наоборот. Эпоха, когда считалось, что ответом на глобальные вызовы являются глобальные решения, закончилась вместе с иллюзией об универсальности мира. Глобализация сделала планету в высшей степени взаимосвязанной и взаимозависимой, но не унифицированной, «плоской», как ожидал в начале 2000-х автор бестселлера Томас Фридман. А экономическая взаимозависимость в условиях нарастающего политического разброда из смягчающего обстоятельства становится отягчающим. Даже в таких бесспорно глобальных проблемах, как изменение климата, вера в возможность всеобщих рамочных подходов (конвенции ООН и пр.) уходит и сменяется надеждой на теорию малых дел, то есть на национальные, а не интернациональные меры. Тем более это относится к чисто политическим конфликтам, когда инстинктивно хочется полагаться только на себя, потому что ни в ком другом нельзя быть уверенным.

Неожиданное подтверждение таких страхов — свежий опрос ведущей американской компании Pew Research, согласно которому больше половины жителей Германии, Италии и Франции не считают, что их странам надо вмешиваться, если Россия нападет на соседей, входящих в НАТО. Все подозрения стран Балтии или Польши, которые в плане безопасности доверяют только Америке и не верят Европе, неожиданно подтвердились, поставив под сомнение пафосную риторику о солидарности.

Намечается формирование блоков, в рамках которых, как кажется их инициатором, будет проще и эффективнее противостоять усугубляющимся вызовам. Новый Запад (США плюс Европа в рамках Трансатлантического торгового и инвестиционного партнерства с добавкой части Азии) выстраивается если и не откровенно против, то параллельно с новым Востоком (попытки Евразии под предводительством Китая и России превратиться из объекта в субъект глобальной политики). Эти блоки не обречены на столкновение. Но и нет гарантий, что его не будет.

Атмосфера меняется в неожиданном и очень неприятном направлении. Разговоры о большой войне, казавшиеся чистой фантазией пару лет назад, вдруг входят в активный политический оборот. Пока, правда, в том смысле, что «не допустим», «не может быть, потому что не может быть никогда». Но повсеместный рост нестабильности вкупе с усугубляющимися системными проблемами мировой экономики (Греция — даже не вершина айсберга гигантских долгов, на которых основано сегодня все международное хозяйство) заставляет вспомнить о том, что крупные конфликты часто в истории были способом выйти из очередного тупика развития. Не потому что кто-то этого хотел. А потому что ничего другого уже не могли придумать.