Алексей Малашенко: Куда деваться от радикалов
В исламе фундаментализм будет всегда, как и во всякой религии
Оглядываясь на гнетущую ситуацию на Ближнем Востоке и тревожную обстановку в мусульманском мире, мы задаем себе вопрос: что делать? Политики, эксперты, общественность предлагают множество вариантов, но ни один ответ не оказывается эффективным.
Соблазны радикализма
Это «что делать?» уводит от главного, сущностного вопроса: с чем делать, или с чем мы имеем дело? Сегодня это пугающее «Исламское государство» (ИГ) (деятельность организации запрещена на территории России по решению Верховного суда. — Прим. ред.), вчера была «Аль-Каида», есть движения не столь глобальные – афганские талибы, нигерийский «Боко Харам» и много других «контор», в названия которых включены слова «джихад», «шариат» и т.п. Можно ли считать совокупность этих организаций – при всех их различиях – общим, глобальным феноменом? Если нет, то всех их можно уподобить случайному букету, цветы в котором выросли на разных полянках и, поставленные в вазу, рано или поздно начнут по очереди отцветать, а сам букет будет отправлен на помойку. Увы, речь идет не о цветочках. Если продолжить ботаническую метафору, то окажется, что мы стоим перед накрепко вросшим в планету древом. Это долголетнее растение называется «исламизм».
Исламизм – устойчивый и влиятельный тренд, распространенный по всему мусульманскому миру. Он складывается из идеологии, политической практики и собственно религии. Над чем задумались исламские радикалы, чего они хотят? Ищут они и хотят выстроить государство и общество на основе исламской традиции, шариата. Радикальный ислам.
Простите, а что такое «радикальный ислам»? Прилипло к исламу это прилагательное. На самом-то деле это понятие позитивное. Без радикализма и радикалов жизнь превращается в болото. Все великие люди – радикалы: Дарвин в естествознании, Пушкин в русском языке, Шостакович в музыке… Разве пророк Мухаммед не был радикалом в религии?
Радикализм – это состояние души. Это вечный поиск чего-то нового. Радикалы всегда в меньшинстве. Они бегут впереди паровоза – что в искусстве, что в политике. Их неуемное «подвижничество» раздражает обычных людей, которым непривычно, да и просто лень создавать что-то новое.
(Есть еще и имитация радикализма. Она, например, характерна для многих депутатов Госдумы, когда они, тихие и послушные президентской администрации, выступают с нелепыми забористыми законопроектами.)
Что касается религии, то она вообще обязана быть радикальной. В противном случае ее задавят конкуренты. Религиозная идеология агрессивна. Ни один богословский диспут не приводил к победе какой-либо одной стороны. Все остаются при своих. Диалог религии ведут на мирском поле – экономическом, социальном, культурном. На этом ландшафте религия фактически выступает как обыкновенная светская идеология, только с обязательными ссылками на божественное учение. Каждый такой диалог завершается ритуальным клише: «все религии – религии мира».
Все религии утверждались через радикальные идеи и дела их носителей. Христианские мученики – радикалы, которые были готовы терпеть во имя своих убеждений любые муки. Их оппоненты – язычники – избавлялись от «вероотступников» самыми что ни на есть радикальными способами. Первая мусульманская община состояла из убежденных радикалов, готовых страдать, как первые христиане, и жертвовать собой во имя новой религии – ислама. Тем более что павшим за правое дело шахидам был обещан рай. Первые мусульмане были и первыми салафитами. «Ас-саляф ас-салихуна» переводится как «праведные предки». Ислам выжил благодаря им. Нынешние эпигоны салафизма до них не дотягивают.
Отмежеваться от радикализма невозможно. Какая ж без него религия? Это не теория о прибавочной стоимости; впрочем, и эта последняя содержала в себе долю радикализма.
Сегодня исламский радикализм часто называют исламизмом, и под этот термин, в свою очередь, подставляют множество разных дефиниций: фундаментализм, ваххабизм, салафизм… Почему исламисты – радикалы? Потому что они выступают за перестройку государства и общества. Они хотят его модернизировать, хотя самого этого слова и не произносят. Под модернизацией они понимают очищение от нежелательных, возникших на протяжении веков заимствований (прежде всего с Запада), возвращение назад во времена пророка, чтобы затем, возродив истинный ислам, совершить бросок вперед, опередив остальные цивилизации. То есть, отвергнув темное настоящее, попасть из «светлого прошлого» в «светлое будущее». Траектория сложная. Отсюда и путаница. Один знакомый мусульманский политик искренне называл себя одновременно и фундаменталистом, и реформатором (исламским). Получается, что движение к идеальному исламскому строю, к исламскому государству осуществляется сразу в двух противоположных направлениях.
Радикализм – бег впереди паровоза. Мусульмане не выступают против исламизации, против идеи исламского государства. Но спешить в него не торопятся. Разные подходы к движению в этом направлении существуют и среди исламистов. Одни полагают, что форсировать его создание не следует, тем более что рано или поздно, но триумф ислама неизбежен. Это, так сказать, умеренная фракция исламистов. Другие выступают за более энергичные действия. И только третьи готовы для ускоренного достижения цели идти на любые меры, в том числе на самые жестокие. Это – фанатики, экстремисты.
Фанатики versus радикалы
Именно они отрезают головы, направляют на дома самолеты, расстреливают людей на пляжах и в редакциях, торгуют рабами… Фанатики не остановятся перед применением бактериологического и даже атомного оружия, если до него доберутся. Конечно, и это можно считать борьбой за ислам. Но прежде всего это месть окружающему миру, стремление его напугать и унизить. И кроме того, компенсация за собственное бессилие или комплекс неполноценности.
Но что интересно: фанатизм есть отрицание радикализма, его дискредитация. Фанатик – помеха радикалу, первый компрометирует второго. Радикал почти всегда прагматик, он добивается своих целей пусть и жестко, но отнюдь не игнорируя обстановку, окружающую среду. Фанатик эту среду разрушает. Он непримирим – и потому глуповат.
Плохо то, что в фанатика может эволюционировать «обыкновенный» радикал. Вообще движение вверх по «исламистской лестнице» – процесс чрезвычайно опасный. Путь от умеренного исламиста до фанатика-экстремиста может быть и коротким, и долгим. Сегодня на него вступили те, кто перебирается на Ближний Восток, намерен принять участие в строительстве исламского государства. Разговоры о том, что спасти положение можно улучшением религиозного образования, совершенствованием воспитания молодежи, – пока что сотрясение воздуха. Тем более что среди тех, кто тянется к ИГ, немало образованных молодых людей, да к тому же худо-бедно знакомых с исламской религиозной мыслью.
Наивными представляются и попытки отлучить от ислама радикалов и фанатиков типа Шамиля Басаева, бен Ладена, а теперь еще и целиком ИГ, которое люди из российского мусульманского духовенства предлагают именовать дьявольским (по-арабски – иблисским) государством. Это тоже от бессилия. Не лучше ли честно признать, что ИГ – это пусть и «искаженный», но ислам. Покаялся же папа Римский Бенедикт XVI за зверства инквизиции, хотя от христианства ее никто не отлучал. От признания фанатиков «плохими мусульманами» авторитета у муфтиев и имамов не убавится. Скорее их даже зауважают за честность.
ИГ – новое слово исламизма
По своему составу ИГ – причудливая комбинация радикалов и фанатиков. Судят о нем по последним. Интересно же оно не избиениями (специалисты по кино говорят, что, возможно, это инсценировки), но стремлением создать государственные структуры – армию, полицию, финансы, медицину, то есть стать настоящим государством. А затем, кто знает, – может быть, халифатом XXI века. Они добиваются легитимности, то есть признания мировым сообществом. Ведь признан же им революционно-исламский Иран, где поначалу фанатики-извращенцы в тюрьмах насиловали девушек, чтобы те не попали в рай, куда девственность давала пропуск.
ИГ – кульминация исламизма. «Аль-Каида» как «классический» терроризм уже не отвечает его стратегическим целям. ИГ, как ни парадоксально звучит, нацелено на созидание, а не на разрушение. В начале 2000-х у французских криминологов прозвучало, что «Аль-Каида» – бесконечна». С появлением ИГ она закончилась – точнее, как бы закончилась. Кстати, «Аль-Каида» не забыта, и ИГ возвращается к ее методам, к театральной изощренности убийства людей. Последние его теракты тому свидетельство. Show must go on.
Исламизм как феномен воплотился в ИГ. По выражению ливанской исследовательницы Лины Хатыб, наступил новый этап джихадизма. Впрочем, можно ли полностью отождествлять ИГ с джихадизмом, однозначно экстремистским направлением?
Цель исламистов – создание истинно исламского государства – недостижима. Его можно строить вечно. Такое государство – утопия, и как оно выглядит на практике, сказать вряд ли кто может. Это – чарующая идеологема. В утопию продолжают верить зачарованные ею люди, к ее реализации стремятся самыми разными способами, и нельзя игнорировать это обстоятельство. Коммунизм тоже был утопией.
ИГ почти наверняка останется непризнанным, как Абхазия. Однако его разгром – к которому стремится коалиция и те, кто ее поддерживает, включая Россию, – не приведет к уходу со сцены исламизма. Он останется. На небосклоне глобальной политики продолжит полыхать вопрос: кто следующий? Каким он будет? Где объявится? Когда?
Ислам, претендуя на эксклюзивность как религия, до конца не реализовал себя в мирской – экономической и социальной – практике. Отсюда его щемящее сходство с православием. И он (ислам) раз за разом будет доказывать свою практическую эффективность. Нам с этим, с исламизмом, именуемым исламским радикализмом, сосуществовать бесконечно долго.
Можно ли рассматривать все происходящее в контексте конфликта цивилизаций? И да и нет. Да, потому что исламистский тренд противостоит остальному миру, прежде всего еврохристианскому, делая упор на исключительность исламской цивилизации. Если выражение «конфликт (столкновение) цивилизаций» априорно вызывает неприятие, поскольку слишком апокалиптично, то вряд ли можно возражать против «конфликта идентичностей», что звучит намного мягче. С другой стороны, мы являемся свидетелями и острого внутриисламского противоборства. В коалиции против ИГ участвуют мусульманские государства, фанатики постоянно угрожают умеренным мусульманам, которые, с их точки зрения, изменили исламу. Так что внутриисламское противостояние обретает черты противостояния внешнему миру.
* * *
Но все-таки что делать?
Во-первых, можно воевать непосредственно с ИГ, его даже можно уничтожить, но, рассыпавшись, оно или что-то вроде него объявится в другом месте (местах). Во-вторых, можно выждать паузу, дождаться, пока оно само обрушится из-за внутренних противоречий, которые уже имеют место. Эти противоречия можно подогревать извне, манипулируя некоторыми составляющими ИГ группировками.
Можно контактировать с «вменяемыми» радикалами, для коих общение есть неформальная легитимизация, к которой они стремятся. Опыт таких контактов существует уже давно. С талибами, «Братьями-мусульманами», ХАМАСом встречались и продолжают встречаться и западные, и российские, и китайские политики. Заметьте, речь идет об исламских радикалах, в отдельных случаях об экстремистах.
Так что получается, что при слове «радикализм», даже если он исламский, далеко не все сразу хватаются за пистолет или за уголовный кодекс. Не так уж страшен черт…
И последнее. Предположим, одолели мы ИГ, одолели и исламизм. А что придет ему на смену? Некоторые верят, что демократия (именно она, между прочим, уже привела однажды к власти в секторе Газа ХАМАС). Скорее всего, после исламистов к власти может прийти только очередной авторитарный правитель. Все пойдет по кругу.
Пожалуй, главная опасность для исламизма заключается в его победе. Исламистам всегда комфортно пребывать в оппозиции, критиковать стоящие у власти режимы. Но вот насколько способны они быть эффективными, окажись сами у власти, смогут ли заниматься экономикой, социальной «рутиной»? Предположим, что исламисты готовы погрузиться в обыденность. Но тогда они в ней будут постепенно растворяться. От утопического концепта придется отказаться, и им придется строить некое «синтетическое» государство. Построить «синтетическое» государство, а такие государства в мусульманском мире давно созданы, – и их большинство.
