В 2015 году политика положила на обе лопатки экономику, а внешняя политика одержала решающую победу над внутренней. Стремительный разгром связей с Турцией после сбитого бомбардировщика продемонстрировал приоритеты сегодняшнего российского государства: национальный престиж важнее меркантильных расчетов. Сюрпризом это не стало, просто явлено было с ошеломляющей прямотой и откровенностью.

Тот же самый престиж, понимаемый как место в международной иерархии, заполнил нишу, о которой много говорили, — национальная идея, национальная идентичность.

Поиск того, что скрепит общество и государство, укажет направление развития, не раз становился темой публичных дискуссий после СССР. Очередной всплеск случился в 2012 году, когда Владимир Путин вернулся в президенты на фоне неожиданных трещин в общественном здании. Столичные протесты, объединившие представителей буржуазии с отдельными группами ярко выраженных идейных предпочтений (националисты, левые), показали, что назрел спрос на осмысление.

Шутейная модернизация в годы президентства Дмитрия Медведева оставила странное послевкусие, резко оборвавшись, но стала логичным завершением периода относительно беспечного потребления 2000-х. А та эпоха когда-то пришла на смену времени национальной депрессии 90-х и борьбы за выживание как на государственном, так для большинства граждан и на личном уровне. Ну и девяностые с их судьбоносностью и трагизмом обрубили незадавшуюся горбачевскую перестройку, так и не дав доспорить о путях и судьбах Отечества.

Пожалуй, именно последнее и является истоком многих неурядиц в дальнейшем.

Из сегодняшнего дня вторая половина 80-х представляется эфемерным и заведомо обреченным интермеццо русской истории. Но выброс интеллектуальной энергии, накопившейся за десятилетия навязанного единомыслия, открыл тогда возможность для рефлексии, реанимировал палитру взглядов, глубоко замороженных советской системой. Власть, от которой, собственно, и исходила инициатива широкой дискуссии, быстро отстала и потеряла нить. Однако в калейдоскопической неразберихе последних лет империи билась живая мысль, пытавшаяся с разных позиций осмыслить фундаментальные вопросы государства, общества, международный контекст, сформулировать задачи на будущее.

Обвал СССР прервал процесс. Отчасти он выродился в фарс, когда карикатурным демократам противостояли ряженые патриоты, а вместо закосневших партократов пришли резвые и ни в чем не сомневающиеся технократы. Отчасти масштаб событий просто раздавил интеллектуалов, кто-то замолчал, опустив руки, кто-то засучив рукава бросился разгребать завалы, руководствуясь не большими идеями, а необходимостью что-то сделать здесь и сейчас.

Четверть века спустя кажется, что незавершенный тогда спор придется возобновить.

И без честного разговора о сущности страны, где все это происходит, движения вперед не случится.

В 2012–2013 годах, кстати, зачатки рефлексии намечались. Неслучайно Владимир Путин, который чутко ловит общественную атмосферу, так много говорил на идеологические и моральные темы. Даже малоприглядная история с панк-группой в храме приоткрывала важную ветвь дискуссии — о пределах свободы, об оптимальном коридоре между разнузданностью и мракобесием.

Обращение Путина к консервативным авторам и попытки сформулировать традиционные ценности, вызывавшие неоднозначное отношение, призваны были ответить на растворенный в воздухе смысловой запрос.

Украина все торпедировала.

С начала кризиса российское государство перешло в режим ЧП — немедленного реагирования на меняющиеся обстоятельства. Вместо споров о вечном потребовалась экстренная мобилизация, а тут нет более эффективных способов, чем обращение к «крови и почве».

Концепция «Русского мира» не устранила раскол, выявившийся в конце 2011 года, но резко сдвинула пропорцию: часть прежних недовольных пошла «на фронт», отбросив претензии к власти, а ставшее гораздо более радикально оппозиционным меньшинство оттеснили на крайние маргиналии. Общественная ситуация изменилась, искомая консолидация достигнута.

Принципиальным является то, что для укрепления внутренней базы понадобились экстраординарные внешние обстоятельства. Парадоксальным образом реализуется положение внешнеполитической концепции, согласно которому основная задача внешней политики — создание условий для внутреннего развития. Сейчас необходимым условием становятся яркие успехи в противодействии внешним вызовам, доказательство способности государства играть ключевую роль на международной арене.

Тем более что повсеместная нестабильность — не плод воображения Кремля, а объективная реальность.

В случае с Украиной и «Русским миром» еще присутствовал элемент дискуссии об идентичности. Размежевание русских и украинцев в силу их очень тесной близости — безусловно, акт мучительной самоидентификации. Это, однако, имело и оборотную сторону — по сути, ограничение пространства действий России, сужение его до этнической русскости. К тому же неуклонная приверженность объявленной идее оказалась чревата не просто серьезными издержками, но и выходом процесса из-под контроля. Национальные чувства — субстанция взрывоопасная.

Сирийский поход — явление другого рода, претензия на статус сверхдержавы. Россия посягнула на главную прерогативу США после «холодной войны» — силовое наведение порядка там, где нужно, вне зависимости от конкретного интереса. Демонстрация силы — заявка на то, чтобы выполнять такую функцию регулярно.

Предложение сотрудничества Западу в этой сфере — свидетельство равноправного статуса. Готовность резко менять отношения с теми, кто такой статус не признает, — знак уверенности в себе. Ну и так далее.

Мы не вернулись к советской модели.

Да, СССР проводил активную внешнюю политику, а тезис о «республике в опасности» в разных вариациях присутствовал всегда. Но внутреннее устройство советского государства все-таки определялась не этим, а жестким социально-экономическим каркасом. Экспансия же вовне диктовалась идеологией, которая со временем превратилась в инстинкт соперничества с Америкой.

Как ни странно, сегодняшняя ситуация имеет больше параллелей с горбачевским временем, хотя и с обратным знаком.

Провал Горбачева во многом был следствием того, что его внешняя активность оказалась не просто успешней внутренней, но и превратилась в стержень всего.

Если вспомнить название его программной книги — «Новое мышление для нашей страны и всего мира», то «весь мир» очень быстро взял верх над «нашей страной». И идея «изменить мир посредством изменения себя» вывернулась наизнанку: внутреннее развитие Советского Союза стало функцией от трансформации мира, которую инициировал генсек. Результат известен. Сегодняшний мир намного менее стабилен, чем 30 лет назад, и такого рода зависимость от него еще более рискованна.

Какой вступает Россия в 2016 год? Страна, намного более заметная и влиятельная в мире. Общество, эффективно мобилизованное, но не вполне знающее, на что. Нация, столь же далекая от осознания себя и своего будущего, как и в прежние более спокойные годы.