Горбачев в худшем положении, чем Ельцин. Быть первым всегда почетнее, чем последним. Публичная история не любит нюансов и тяготеет к упрощениям. Идейно-политические перипетии поздней перестройки, мотивы действующих лиц будут все больше становиться уделом исследователей-профессионалов. Массовое же восприятие нуждается в прямолинейных образах и убедительных легендах. Ярлык «он развалил СССР» присвоен обоим главным оппонентам того времени. Но в будущем национальном Пантеоне президент Российской Федерации за номером один обязательно будет упомянут — хотя бы в качестве формального основоположника. А вот что делать с последним (единственным) президентом Советского Союза — непонятно. Он проиграл, потерял власть, государство, а теперь, похоже, и главное свое достижение — завершение холодной войны. Это факты, говорящие сами за себя даже при самом позитивном отношении к имениннику.

Соратники Михаила Сергеевича часто повторяют его мысль о том, что перестройка все равно победила, ну или уж точно победит потом, когда все оценят ее неотвратимость и предопределенность. Это лукавство. Политика беспощадна к проигравшим. Успокаивать себя тем, что история расставит все по местам, тоже не стоит — она несправедлива. Особенно когда не останется тех, кто будет помнить странную реальность начала 80-х. Относительное материальное благополучие не компенсировало утомительного быта и растущего ощущения внутреннего дискомфорта на фоне закоснения системы и сверхдержавного бряцания оружием. Перемены казались одновременно и невозможными, и неизбежными. И именно такой человек, как Михаил Горбачев, был, на самом деле, наиболее точным воплощением этих противоречивых настроений.

Напоминание о том, что Горбачев дал нам свободу, звучит слишком пафосно в пору торжества мрачного цинизма. Но это правда. Всплеск интеллектуальной и творческой энергии, которая десятилетиями копилась под прессом официальной идеологии и репрессивной машины, напоминал фейерверк.

Столь богатой, раскованной и многообразной дискуссии «о главном», как между примерно 1987 и 1990 годом, в нашей стране не было очень давно, и когда она теперь будет снова — неизвестно. Дело не в формальных ограничениях. Просто не вернуть той атмосферы подлинного энтузиазма, еще не омраченного ни печальным опытом, ни политическими амбициями, ни коммерческими интересами.

Внешняя политика Михаила Горбачева не была исключительно наивной, как упрекают его противники (наивность, впрочем, — наиболее мягкое обвинение). Она диктовалась объективной необходимостью облегчить экономическое и геополитическое бремя, нести которое Советскому Союзу было все тяжелее. К восьмидесятым годам холодная война себя исчерпала. Она стала бессмысленной. Горы ядерного оружия превратились в самоцель, никак не связанную с обеспечением подлинной безопасности, зато парализовавшую развитие. А ведь уже тогда начались фундаментальные сдвиги в международной системе, плоды которых мы в полной мере ощущаем сегодня. Исламская революция в Иране, джихад в Афганистане, которые тогда воспринимали как очередные театры боевых действий глобальной конфронтации СССР и США, на самом деле уже демонстрировали самостоятельную динамику, перед которой бессильны сверхдержавы. И тогда, и тем более сейчас.

Авторы «нового мышления» шагнули от классовых ценностей к общечеловеческим, прежде всего, чтобы сдвинуть фокус в своей стране. Но с высоты прошедших лет видно и другое — попытка сформулировать парадигму, которая могла бы ответить на возникающие всеобщие вызовы, а не цементировать раздел мира. Речь Горбачева в ООН в декабре 1988 года, когда он заговорил о глобальных проблемах, и сейчас кажется очень современной. В ту пору она попросту обогнала свое время.

Перестройка и новое мышление — символы несбывшейся мечты «для нашей страны и для всего мира».

Ах если бы Союз ССР сохранился, но стал бы гибким, эффективным и по-настоящему добровольным… Ах если бы на смену конфронтации сверхдержав пришла конвергенция и благодаря ей удалось построить новую модель, собрав все лучшее от социализма и капитализма… И мощь вчерашних конкурентов была бы направлена на решение проблем человечества, а не на геополитическое соперничество…

Вместо этого получился урок жесткого политического реализма. Классовое начало уступило место не гуманистическому, а национальному подходу, который в большинстве случаев преобразовался дальше в чисто националистический. Усовершенствование социализма обернулось торжеством первоначального накопления капитала в его самых брутальных формах. Запад хладнокровно проводил в последний путь СССР и переварил (во всяком случае изо всех сил старался это сделать) трофеи, образовавшиеся после провала второй сверхдержавы. И быстро привык к мысли о том, что победа в холодной войне — закономерный итог его превосходства, а не результат определенного стечения обстоятельств. Самоуверенность вернулась бумерангом в XXI веке, но никто уже не обратится к наследию перестройки, чтобы припасть к истокам. Распад Советского Союза закрыл так и недописанную главу под названием «Равноправное сотрудничество в построении мирового порядка».

Михаилу Горбачеву пришлось ответить за всех. И за поколения предшественников, которые постепенно заводили огромную страну в тупик. И за преемников, которые воспользовались данной им свободой так, как они это сделали. По большому счету он остался один, как не вписавшийся ни в какой из бытующих мифов. Ни в просоветский, ни в современный российский, ни, как ни странно, даже в западный антикоммунистический. Хотя Горбачеву воздали в Европе и Америке все возможные почести, крепнет, прорастая, и совсем другая версия. Мол, советскому руководству, обремененному фатальными социально-экономическими и политическими проблемами, все равно некуда было деться, так что особой заслуги в конце коммунизма и прекращении холодной войны у Кремля нет.

Перестройка, увы, не победила. Она так и осталась мечтой. Зная, чем все закончилось, грезить о возвращении к тогдашним идеалам, что называется, язык не повернется. Но, уверен, многие скучают по тому периоду — времени своего рода общественно-политической невинности. Такая характеристика покажется странной ведь большинство активных действующих лиц второй половины восьмидесятых были представителями либо партийной номенклатуры, либо творческой элиты, за редкими исключениями успешно вписанной в прежнюю систему. Трудно заподозрить в них пыл энтузиастов-первооткрывателей. Но в том и заключалась уникальность эпохи, что порыв охватил почти всех, и даже многие из прожженных столпов тогдашнего устройства не могли сопротивляться желанию увлечься надеждой. Как пелось в старинной песенке, «даже пень в апрельский день березкой снова стать мечтает». Что уж говорить о более податливой и искренней части общества. Кстати, той самой, ожидания которой в основном и были вскоре обмануты. «Пни» в массе своей совсем даже не пропали…

Политик, а особенно руководитель государства — не ученый и не писатель, идеализм прощается ему только тогда, когда он приносит видимый и осязаемый успех. У Горбачева не получилось, да, наверное, и не могло. Оглядываясь почти на 30 лет назад, легко указывать на ошибки и говорить, как надо было сделать.

Сегодняшнее время — антипод перестройки: сумрачное неверие в лучшее и всеобщее недоверие. Это тоже не финальная точка — достигнув двух крайностей, маятник должен пойти к середине.

Туда, где, понимая все слабости и промахи, иногда фатальные, Михаила Горбачева, все-таки смогут оценить масштаб замысла и подлинность порыва последнего генерального секретаря ЦК КПСС.