| Expert Online

В конце мая российский Совет по внешней и оборонной политике опубликовал доклад «Российская внешняя политика: конец 2010-х — начало 2020-х годов». Который, как несложно понять из названия, посвящен перспективам российской дипломатии и внешней политики в краткосрочной перспективе. Доклад состоит из набора тезисов, в которых описывается будущая структура мироустройства, изменение понятия силы и возможностей ее проекции, а также фактор России во всем этом процессе, ее сильные и слабые стороны.

Некоторые из тезисов вызывают определенные вопросы, и Эксперт Online попросил одного из авторов доклада — главного редактора журнала «Россия в Глобальной политике» Федора Лукьянова — их прокомментировать.

Экономическая сила

Исходя из текста доклада, две ведущие державы мира — Соединенные Штаты и Китай — делают ставку не столько на военные, сколько на экономические факторы силы. А что это за факторы? И, самое главное, как их можно проецировать в нужное время в нужные места?

Экономические факторы силы в современном противостоянии — это попытка навязать противоположной стороне собственный стандарт. Поэтому противостояние и перешло в форму создания экономических блоков со своими правилами игры, например Транстихоокеанского партнерства (ТТП) со стороны США, ответом на который служит Всеобъемлющее региональное экономическое партнерство, поддержанное Китаем.

Раньше это противостояние было несколько завуалированным, но Барак Обама в статье в The Washington Post в начале мая прямо сказал, что цель ТТП – не допустить доминирования Китая. Это в чем-то поворотный момент, ведь раньше пафосно говорили о том, что глобальная экономика – это не «игра с нулевой суммой», это возможности для каждого, кто их лучше использует, тот и выиграет. Любопытно, что долгое время китайцы были как раз самыми правоверными приверженцами глобализации. Они всячески подчеркивали, что в нынешнем мире нет смысла воевать, а можно все купить или же добиться своих целей посредством экономических успехов. Сейчас же они начинают осознавать, что это не совсем так, потому что если их успехи окажутся слишком яркими, то правила поведения просто изменят не в их пользу.

Да, в докладе говорится и о важности военной силы, а также о подспудном военном противостоянии в Азии. Китай,  конечно, не пытается догнать и обогнать США в вопросе военной мощи, но у него есть четкая программа по модернизации вооружения и наращиванию возможностей по проекции силы.  Однако два тренда — военное и экономическое противостояние — друг друга не исключают, а, скорее, дополняют.  

Но почему Обама был так откровенен? В пресловутой статье он же прямо говорил о необходимости закрепления американского господства в области торговли.

Бич современной внешней политики в том, что она фатально зависит от внутренней. Обама писал статью не для Китая или мирового сообщества, а для Конгресса США, дабы убедить его ратифицировать соглашение о ТТП. В Конгрессе как и во всей американской политике (как можно убедиться, наблюдая за предвыборной кампанией) настроения, по сути, протекционистские. Парадокс в том, что ТТП по сути является актом нового типа мегапротекционизма, но идет под лозунгом свободы торговли. А свобода торговли — красная тряпка и для большинства конгрессменов, и для простых американцев. Кандидаты активно используют эту тряпку — даже Хиллари Клинтон, которая в начале не поддержала ТТП. И чтобы убедить Капитолий в необходимости ратификации этого соглашения Обама должен приводить аргументы о  том, что это соглашение против китайцев и для защиты американских позиций.

Аргументы правильные и правдивые, но проблема в том, что их оглашение повлечет за собой негативные последствия для позиций США в регионе. Во-первых, зачем так уж прямо откровенно отталкивать китайцев? И во-вторых, страны, которые в американское партнерство вошли, не брали на себя обязательства параллельно рвать с Китаем. Они хотели маневрировать, а им фактически  говорят «все, вы выбрали, точка».

Удержать свой домен

Китай действительно использовал глобализацию, и в тексте вы говорите следующее: «Старый Запад, увидев, что сложившаяся модель дает равные преимущества поднимающимся конкурентам, стал от нее отступать». Но ведь тем самым он выстрелил себе в ногу, ведь это отступление привело к эрозии нынешних подконтрольных Западу институтов глобального управления. И что придет им на смену? Новые блоки, новые прокитайские институты типа Азиатского банка инфраструктурных инвестиций? 

Если процесс начался, то это не означает, что он в таком линейном виде и продолжится. Да, тенденция по подрыву западной монополии очевидна, но накопленная и институциональная мощь Запада пока несопоставима с его конкурентами.  Росткам нового порядка придется очень жестко пробиваться, и успешность этого пробивания зависит прежде всего от продуманной и скоординированной политики тех, кто выступает против монополии. А смогут ли они такую координацию проводить — большой вопрос. Тот же БРИКС — не альянс, а некая сущность, будущее которой не определено.

Интересно, что если бы Запад придерживался своей предыдущей модели даже в условиях, когда она дает некие преференции или возможности конкурентам, то ее можно было адаптировать  и «впитать» в нее Китай. Однако Запад, похоже, решил – инстинктивно или осознанно – не рисковать, и сейчас его претензия управлять всем сменяется более реалистичным желанием зафиксировать свое и держать, поскольку это «свое» на обозримую перспективу будет больше, чем все остальное.

Суть в том, что условный Запад пытается очертить некий большой отдельный домен. То есть ТТП плюс гипотетическое Трансатлантическое торговое и инвестиционное партнерство плюс США и вдобавок ряд отдельных стран-партнеров. Это пространство, объединяющее порядка 2/3 мировой экономики, будет затем просто замкнуто. То есть идет отход от предыдущей концепции о «безграничности» Запада, в рамках которой планировалось включение в него России и встраивания Китая.

Вы говорите о том, что значительная часть Не-Запада объединится на этом фоне в некую «Большую Евразию». Но возможна ли она? Ведь у России, Китая, Индии и Ирана огромное количество внутренних противоречий?

Да, все эти противоречия и различия огромны, и если бы Запад не «фиксировал прибыль» и не консолидировал себя против других, представить себе объединение России и Китая даже в некое очень гибкое сообщество было бы почти невозможно — Москва и Пекин принципиально не хотят ограничивать себя вступлением в какие-либо альянсы. Сейчас же начинает складываться ситуация, что им просто деваться некуда — Китаю прямым текстом говорят, что его «не приглашают», а Россия вообще зависла между всеми. Индия же по политическим причинам могла бы войти в западный  домен, но она уж очень большая и проблемная. Поэтому, и стоит задача создания своего центра, и Большая Евразия, о которой говорится в докладе, вещь, по сути, вынужденная. Ведь те, кто выключен из западного проекта, должны как-то обеспечить собственную конкурентоспособность перед лицом этого мощнейшего объединения.

А у членов Западного проекта не будет вопросов? Ведь вы сами сказали что одно дело — участвовать в зоне свободной торговли, а другое — в проекте, направленном на конфликт с остальным миром?

Вопрос в том, насколько конфликтным будет это противостояние. Тенденция есть, но развиваться она может по-разному. Если все действительно скатится в жесткие конфронтационные альянсы, вопросов будет много. Ситуация станет очень рискованной, поскольку страны заставят выбирать там, где они выбирать не хотят и в какой-то степени даже не могут. На примере Украины мы видели, что происходит со страной, когда ее пытаются принудить выбрать там, где она этого сделать не может. Если в той же ситуации окажутся страны Юго-Восточной Азии, это будет очень рискованно.

Поэтому не исключено, что глубокая экономическая взаимозависимость, наличие ядерного оружия и другие сдерживающие факторы не позволят скатиться к жесткой конфронтации, а значит блоки будут хоть и оформленными, но достаточно подвижными. Возможно, у США хватит понимания, что не нужно выкручивать руки партнерам и говорить «если вы с нами, то вы против остальных». Аналогично должны себя вести себя Китай и Россия – если, скажем, Армения подписала соглашение об участии в евразийской интеграции, то это не значит, что ей нужно забить гвоздями двери к общению с Евросоюзом. Вообще современный мир неблагоприятен для классических альянсов, где все «кровью повязаны».

Китайская модель

Опять же Вы указываете, что подспудно, но все более очевидно КНР предлагает свою экономическую и политическую модель для подражания, особенно, развивающимся странам. А что это за модель? В чем она выражается?

Китай раньше никогда в этих категориях не думал, у него был другой подход. Но сейчас в силу присутствия КНР в огромной части мира, его серьезных экономических интересах и значительных успехов в развитии возникает нечто, что можно назвать китайской моделью. В ее основе – не либеральная демократия, а наличие авторитарного режима, ориентированного на экономический рост, и сильного лидера. В то же время демократия во всем мире (включая развитый) пробуксовывает и демонстрирует неспособность эффективно отзываться на новые вызовы. Это и создает предпосылки для того, чтобы КНР попыталась концептуализировать свой успех. Конечно, есть ограничители — например, крайняя специфика китайской культуры, которую сложно экстраполировать за пределы китайской культурной сферы. Но Китай, по крайней мере, имеет солидные аргументы для того, чтобы утверждать об успешности своей политико-идеологической модели.

Говоря о моделях, вы пишите, что «в США и у части европейцев, теряющих мировые позиции, усилился оборонительный демократический мессианизм. Ему противостоит нарождающаяся идеология нового консерватизма (пока, правда, концептуально не оформленная), подъем национализма, культ  суверенитета, модель лидерской демократии». А насколько эти набирающие популярность, но при этом старые «вестфальские» модели адаптированы под современный информационный мир?

Главный враг демократии, так сейчас получается, она сама, потому что не находит эффективного ответа на недовольство масс своими глобализированными элитами, которые живут другой жизнью, не той, что «простые люди». И именно это наносит куда больший урон, чем любая сформулированная альтернатива. Главное, о чем мы говорим в докладе, – мир остается взаимозависимым, но перестает быть единым. Он уже не целостный. Демократия и западная модель, конечно, будут переживать падения (в частности, выносить наверх абсолютно недемократичных людей), но никуда не денутся. А вне западной сферы будут формироваться иные модели — не универсальные, а разные, присопособленные под конкретную культурную матрицу.

Общеевропейского дома больше не будет

Говоря о падениях западной демократии, Вы пишите, что одними из основных причин ее кризиса является расслоение и сжатие среднего класса, увеличение числа скользящих вниз по социальной лестнице. Это мощный источник обострения напряженности внутри стран и в мире, подъема радикальных сил и склонности к радикальной политике. То есть и Трамп, и немецкая AFD — это сердитый средний класс? И куда он будет вести демократию? До переформатирования государственной модели или переформатирования запросов и видения мира среднего класса?

Прежде всего, это неизбежно ведет к переформатированию политических систем. Что уже четко видно на примере Германии — самой развитой со всех точек зрения стране Европы. Раскол среднего класса и ситуация, при которой часть его скользит вниз, создает проблему для власти. Люди, теряющие почву под ногами, не только не видят перспектив для себя, но и, мягко говоря, раздражены политикой властей в отношении прибывающих беженцев. Например, ситуацией, когда получившему статус человеку с Ближнего Востока дают пособие, которое превышает доход какого-нибудь служащего химчистки (который, между прочим, работает каждый день). А политическая система Германии нацелена именно на обслуживание среднего класса, и результат выборов всегда зависел о того, сумеет ли партия обаять немецкий средний класс. Левые, правые, либералы — все работали с этим средним классом. А сейчас растет некая нижняя его прослойка (на данный момент 15%,  а в перспективе она может достигнуть 25%) с которой ни левые, ни либералы работать не умеют. Они по сути разучились общаться с недовольными пролетариями (это, конечно, теперь не прежние промышленные рабочие, но психологически их аналог, «сервисный пролетариат»). Общаться с данной группой электората лучше получается у правых, которые играют на протестах и одновременно с этим сами меняют свою риторику. Например, Марин ле Пен во Франции. Ее отец все время талдычил про засилье черных в стране, а дочка подвела борьбу против мигрантов под лозунг о защите французских трудящихся. И это сразу дало другой угол зрения на партию и иные рейтинги.

Возможно, такой работе в свое время научатся и левые — они, в общем-то, тоже ощущают тренд и пытаются под него подстраиваться. Возьмите, например, Великобританию — там Лейбористская партия вдруг вспомнила о своих социалистических корнях, изменила правила выборов главы партии (большую роль стали играть профсоюзы), и подняла на щит крайнего по британским меркам левака Джереми Корбина.

Вы написали, что одними из ключевых проблем Евросоюза является потеря стратегического видения и потеря Большого проекта. На Ваш взгляд, он может себе найти новый Большой проект?

На сегодняшний день непонятно, откуда ему взяться. Да, изначально заложенный Большой проект — «чтобы не было войны» — формально действует и сейчас. Но ведь то, что тогда под этим подразумевалось — война Франции и Германии — практически нереально по объективным причинам. Нынешнее же понимание сохранения общеевропейского мира — штука очень сложная и комплексная, связанная с внутренним устройством стран. Сейчас именно изнутри идут основные угрозы безопасности, и поэтому ЕС занят элементарным выживанием. Он пытается найти способ остановить внутренние деструктивные процессы и выйти на новый этап развития.  И пока идей, как это сделать, нет.

А как же концепция общеевропейский дом? Это ведь несколько большее, чем просто сохранение мира.

Да, вся логика интеграции, которую начинали великие люди типа Жана Монне, должна была привести к федеративной Европе. Они об этом мечтали, они к этому шли. В этой идее сочетались прагматизм и визионерство, была великая цель. Под нее писалась конституция — и она не прошла. Не потому, что французы или голландцы чего-то в ней не поняли. Просто в основополагающие документы закладывалась возможность того, что при определенных условиях какое-то государство может быть проигнорировано (то есть решение в ЕС будет приниматься не консенсусом, а большинством). Это стало серьезнейшей угрозой национальному суверенитету, и в тот же момент проект остановился. На мой взгляд, идея общеевропейской федерации уже не вернется.

На острие копья

Вы пишете, что Россия — слабое звено «Не-Запада». Но у нас же не так много взаимосвязей со странами данной группы? Являемся ли мы столь уж четкой интегральной частью этого «Не-запада», и нужно ли нам находиться на острие его копья, направленного в Запад? Ведь в этой ситуации все проблемы перепадают на нашу долю, а не на иранскую или китайскую.

Мы, конечно, интегральной частью не являемся, но фактически вошли туда с того момента, как стало понятно, что Россия не станет «Западом», и это осознание вызвало глубокое разочарование и отчуждение. Причем осознание пришло еще до украинских событий — наверное, с возвращением Путина на пост президента, когда само отношение к этому факту со стороны западных стран показало, что нас уже совсем не собираются воспринимать как часть собственного проекта. Мы выпали из Запада, из той идеи, которая была чуть ли не аксиомой в 1990-е и большую часть 2000-х, и, поскольку мы сами терзаемся на предмет, кто мы есть, то мечемся из крайности в крайность. И если раньше Россия смотрела на Запад как на притягательную силу, то сейчас с таким же пылом отрицает свою принадлежность к нему. Нам еще предстоит выработать спокойное, я бы даже сказал, равнодушное, но конструктивное отношение к западному проекту.

Что же касается острия, то, конечно, им лучше не быть. Но тут выбора нет — мы им уже стали. И поскольку наши экономические возможности несопоставимы с Китаем, а политическая роль при этом велика, то другой возможности для себя Россия не видит. Ну, иными словами, по мнению российских элит, у Москвы нет иного способа доказать собственную значимость. Поэтому Россия так себя ведет, демонстративно противопоставляет себя западным принципам (как с точки зрения внутреннего устройства, так и международного), открыто отрицает западные установки. Которые тот же Китай отрицать не хочет, дабы не создавать проблем собственному бизнесу.

Вести себя как Китай мы не можем?

У нас совершенно другая культура, традиции и доля в мировой экономики. Если бы у нас была бы такая же доля, то, естественно, никто бы не мог себе позволить такую оголтелую политику в отношении России.

Говоря о традициях, Вы пишете о ценности великодержавия, которая присуща россиянам. С точки зрения развития и интересов государства эта ценность идет во вред или в пользу?

Тут вопрос не стоит о том, лучше или хуже. Это объективная реальность. Да, от этой ценности можно отказаться, но опыт 25 лет показывает, что попытка стать «нормальным государством» не увенчалась успехом. Россия в статусе «нормального государства» не смогла встроиться в большую западную систему и добиваться там успеха — она все-таки по масштабу превышает тот объем, который может подчиняться чужим правилам. А в этом и был смысл европеизации — берешь чужие правила, подчиняешься им и наслаждаешься полученным результатам. И в данной ситуации альтернативы великодержавию нет. Вопрос лишь в том, что сейчас подразумевается под «великой державой». В России существует классическое понимание этого термина, включающее в себя дипломатию, военную силу. Эти термины сохраняют свою значимость, но не исчерпывают понятие «великодержавие». А с остальными составляющими у нас проблемы. Прежде всего с экономикой, это очевидно, что при такой доле и мировом ВВП очень трудно рассчитывать на лидерство. Ну и с ограниченной способностью транслировать вовне убедительную модель развития. Я подчеркну, что тут речь идет не о привлекательности — это как раз дело восприятия.

Говоря языком де Голля, от Алжира мы отказаться не можем. Если, конечно, хотим сохраниться как государство.

Если проводить такую параллель, то, наверное, да. Франция до Алжира отказалась от всего остального, и он оставался последним символом Империи. Де Голль волевым решением от него отказался. А что для нас Алжир? Теоретически им должен был стать в свое время Северный Кавказ. Могли бы мы его бросить? Да, сохранение этой территории в составе Российской Федерации – это не только преимущества, но и немалые сложности, однако отказ от него имел бы катастрофические последствия.

Патриотизм должен быть сбалансированным

В докладе вы пишете, что «вместо безверия и умиравшей коммунистической идеологии 1980-х годов и ситуации 1990-х годов, когда революционное меньшинство навязывало, как потом оказалось, нежизнеспособные здесь “либеральные” ценности большинству, пришли патриотизм, государственный национализм и более или менее нормальные традиционные ценности, широко распространенные в мире». Но насколько они устойчивы? Крымский патриотизм — это, все-таки, краткосрочный всплеск.

Сейчас в общество идет некая «инъекция» патриотизма, переосмысление этого термина, дабы слово «патриот» не было ругательным, как в начале 90-х. Да, Крым сильно посодействовал этому переосмыслению, но не только он — достаточно посмотреть на количество георгиевских ленточек, которые постоянно всеми везде носятся и висят чуть ли не на каждой машине. Можно назвать это продуктом пропаганды, но, на мой взгляд, речь идет и о внутренней потребности общества в высоком и патриотическом отношении к своей стране и своей жизни. И это не великодержавность, ведь любая страна не может жить без патриотизма и правильного отношения к себе.

Однако я крайне сомневаюсь, что у нас расцветут традиционные ценности и мы станем консерваторами в понимании Солженицына. Внешние проявления возвращения к религиозности, например, на мой взгляд, не должны вводить в заблуждение, общество-то у нас очень модернизированное. Маятник пойдет в другую сторону, но не дойдет до крайности — базовое ощущение собственного достоинства и величия должно быть, но поддерживать его авантюрами бессмысленно. Лучше дождаться баланса, основанного на здравом смысле.

Говоря о крайностях, Вы пишете об иллюзиях первой половины нулевых. Например, о том, что промахом было подписание Основополагающего акта Россия-НАТО, о чрезмерных уступках в 90-х и начале нулевых. Но была ли альтернатива столь мягкому поведению?

Конечно, хорошо быть умным задним числом. Каких-то ошибок действительно можно было бы избежать (особенно в период, когда верили, что Москва может сделаться частью Запада), какие-то действия можно было бы сделать погибче. Но объективные условия 90-х, тяжелое состояние страны и ее серьезная зависимость от внешней поддержки (не только экономической) – объективная реальность, и мы не собираемся кидать камни в дипломатов 90-х. Делали то, что могли, и даже добивались результата. И если когда-нибудь потом, когда эти события не будут вызывать таких эмоций, попытаться выстроить некий дипломатический КПД с учетом тогдашних возможностей, он по карим-то параметрам может оказаться даже выше, чем нынешний.

Геворг Мирзаян