Федор Лукьянов: Президент нашей мечты
О Дональде Трампе как возобновлении давней политической традиции США
Почему Трамп оказался «глотком свежего воздуха». Пусть и очень странным
Как бы ни относились к человеку с крашеной шевелюрой его многочисленные политические оппоненты и соперники, либеральная пресса, труженики Голливуда, европейские лидеры, представители меньшинств и высоколобые эксперты, на ближайшие годы (как минимум четыре) словосочетание «президент Трамп» становится одним из самых главных в мировой политике. Звучат, конечно, всякие рассуждения относительно импичмента, а то и такой вполне американской традиции, как покушение на главу Белого дома, однако политический реализм все-таки берет верх. Дональд Трамп — не случайность и не некто, десантировавшийся с Марса или Альфы Центавра, чтобы взорвать привычную земную политику. Как правильно сказал известный американский автор трудов на стратегические темы и единомышленник нового главы государства Эдвард Люттвак, на 90 процентов Трамп — неизбежность.
Конечно, не пребывай политическая система Соединенных Штатов в столь серьезном кризисе, не будь она настолько поляризована (а это началось еще с Билла Клинтона и потом только усугублялось), обязательная корректировка курса и приоритетов могла бы произойти при более спокойных обстоятельствах, и носителем изменений стал бы кто-то не столь экстравагантный. Но кризис налицо. Сам факт того, что в момент, когда Америке пришла пора определяться с направлением своего развития на следующий исторический период, политическая машина выдвинула на передний край двух кандидатов по 70 лет (не стоит забывать еще 74-летнего Берни Сандерса), говорит о многом. Старое поколение из последних сил пытается соответствовать вызовам времени, новое пока просто не готово что-либо предложить. Поэтому Трамп и оказался очень странным «глотком свежего воздуха» — не по возрасту, но по сути, как некто совсем другой.
Как бы то ни было, сейчас, когда проходит первый шок у одних и эйфория у других, выясняется, что Трамп — фигура, может быть, и нестандартная, но совершенно не чуждая национальной политической традиции. Его инаугурационная речь стала предельно четким и внятным изложением консервативного мировоззрения, которое не только всегда присутствовало в американской политике, но и доминировало на протяжении большей части ее истории. Борьба между желанием выходить на мировой простор в качестве важного игрока и стремлением сконцентрироваться на внутренних задачах, а от окружающего мира по возможности отгородиться, составляла содержание споров о курсе Соединенных Штатов практически с момента их основания.
До Первой мировой войны позиции изоляционистов (разной степени) были заведомо прочнее. Президенту Вудро Вильсону удалось убедить соотечественников, что США обязаны вмешаться в европейскую заваруху (против этого предупреждали еще отцы-основатели), однако затем его постигла тяжкая неудача — собственный Конгресс отказался поддержать его амбициозный план либерального мирового порядка под американской эгидой. Придуманная Вильсоном Лига наций собралась без Америки.
Настроения изменились после Второй мировой, в которой Соединенные Штаты участвовали уже не из соображений своей мировой роли, а отвечая на нападение Японии. Идеи Вильсона легли в основу американского курса на мировой арене после 1945 года, но и тогда противодействие слишком активной внешней политике не прекращалось. Активистам помогало наличие Советского Союза, как писал историк идей Уолтер Рассел Мид, СССР был идеальным врагом и для либерально настроенных интервенционистов, поскольку он стремился к доминированию на мировой арене, и для изоляционистов, ведь он олицетворял угрозу навязывания другой общественной модели и образа жизни самим Соединенным Штатам.
Распад коммунистического лагеря и его флагмана вытолкнули Америку на позицию глобального гегемона, что было воспринято как естественная победа сторонников внешнеполитического активизма. Впрочем, и тогда далеко не всем это было очевидно. Выступая с ежегодным обращением к нации в январе 1992-го, президент США Джордж Буш-старший подчеркивал: «Некоторые говорят, что теперь мы можем отвернуться от мира, что у нас нет никакой особой роли. Но мы — Соединенные Штаты Америки, лидер Запада, который стал лидером всего мира. Пока я президент, я буду и дальше предпринимать усилия в поддержку свободы повсеместно, не из высокомерия, не по причине альтруизма, а во имя покоя и безопасности наших детей… Сила на службе мира — не порок, изоляционизм на службе безопасности — не доблесть». Он обращался к тем, кто считал, что с крушением Советов миссия выполнена и Америке пора «вернуться домой». И хотя Билл Клинтон, сменивший Буша в январе 1993 года, был убежденным адептом глобального лидерства США, уже в 1994-м на выборах в Конгресс сокрушительную победу одержали республиканцы под водительством твердокаменного консерватора Ньюта Гингрича. Он сейчас — один из идеологов и ближайших соратников Трампа.
Период с 1993 года стал настоящим кошмаром для тех, кто хотел, чтобы Америка сосредоточилась на своих делах. В попытке «правильно» переустроить мир Соединенные Штаты брали на себя все больше и больше обязательств. «Формирование будущего — вот дело, достойное супердержавы, взявшей на себя выполнение исторической миссии. Подобные ожидания были обусловлены экзальтированной оценкой американской военной мощи» — так оценивает тогдашние настроения известный военный аналитик Эндрю Басевич и резюмирует: «Редко благие намерения приводят к бедам большим, чем случилось в этот раз». Он имеет в виду военный компонент политики — итогом эйфории стало не просто частое применение силы, а использование ее по странным и ненужным поводам с сокрушительно неэффективным итогом.
Однако помимо военно-политического был и другой аспект — растущее непонимание «простым американцем» того, зачем ему вся эта экономическая глобализация, которой постепенно стали приписывать уже все беды. Это и явилось последней каплей. Интересно, что сам по себе военный авантюризм, пик которого пришелся на годы Джорджа Буша-младшего, не вызвал столь мощного изоляционистского всплеска. Отсутствие призыва в армию, как в годы вьетнамской войны, превратило вполне себе бессмысленные жертвы иракской и афганской кампании в выполнение профессионального долга. Так что протесты не достигли и близко масштаба 60-х годов прошлого века. Но вот финансовый кризис 2008 года и его последствия заметно радикализовали общественно-политическую атмосферу.
Трамп — это, выражаясь биржевым языком, циклическая коррекция рынка. Попытка США возложить на себя бремя глобального лидерства не удалась, и появился человек, который говорит не о лидерстве, а о величии. Величие в его понимании — способность показать всем пример успеха (очень в духе отцов-основателей), никому ничего не навязывая, а также демонстрация силы на случай, если этого требуют какие-то конкретные национальные интересы США. Стоит повторить — это давняя, укорененная в истории и национальной психологии традиция американской политики, которая по стечению обстоятельств отошла далеко в тень после холодной войны. Однако тотальное доминирование либерально-глобалистского подхода было не нормой, а исключением, продуктом уникальной и в общем-то случайно возникшей ситуации конца ХХ века.
Страсти вокруг Трампа, вероятно, утихнут, хотя прежде будет предпринята попытка все-таки от него избавиться — попытки накопать основания для импичмента довольно очевидны. Но понятно и другое: голыми руками 45-го президента не возьмешь, он гораздо более серьезное явление, чем все думали. Скорее всего истеблишмент смирится с ним (что означает продолжение острой политической борьбы), а значит, мир ожидает поворот к намного более консервативной и жесткой Америке. Если убрать внешние эффекты и неизбежную для новичка неопытность, Трамп — американский националист, склонный к меркантилизму в экономике и силовому подходу в политике. Опять-таки ничего нового, если перевернуть страницу и признать, что либеральная эра пока закончена.
Россия, в принципе, хотела такого президента США — не его лично, а подобный типаж, понятный и не склонный к лишней политкорректности. Мечта сбылась. Будем наблюдать, что она значит на самом деле.
