Федор Лукьянов: Давить почти до слома
Как президент США понимает суть международной политики.
В знаменитом интервью Дональда Трампа журналу «Плейбой», опубликованном в марте 1990 года, миллиардер отвечает на вопрос, как далеко он готов зайти в конфликте с конкурентом. «Я буду требовать всего, что только смогу получить. В бизнесе нужно давить на людей почти до слома — но не ломая; нужно довести их до клинча — но не сломать. Это признак хорошего бизнесмена. Плохой будет давить людей и после слома».— «А если вы надавили и сделка сорвалась?» — «Значит, я слишком надавил. Я совершил ошибку. Но я их не совершаю. Я давлю до нужного момента и в результате получаю от сделки больше, чем другая сторона».
Это интервью — очень профессионально сделанное и откровенное,— пожалуй, самый точный портрет нового президента США, не случайно канцлер Германии Ангела Меркель штудировала его перед личным знакомством с Трампом в марте. Внешние партнеры Соединенных Штатов, и в первую очередь Россия, оказавшаяся (отчасти по стечению обстоятельств) на острие американской политики, имеют возможность наблюдать новый феномен в мировых делах. А именно: что значит психология «акулы бизнеса» в сфере международных отношений с учетом того, что магнат возглавляет самое могущественное государство планеты, центральное для всей мировой системы. С интеллектуально-аналитической точки зрения это невероятно интересно, в плане практической политики — чревато трудно прогнозируемыми последствиями.
Первый визит в Москву госсекретаря США Рекса Тиллерсона, еще одного представителя большого бизнеса, занявшего главный внешнеполитический пост в мире, прошел в напряженной атмосфере. За пару дней до него Соединенные Штаты нанесли ракетный удар по Сирии в ответ на инцидент с химической атакой в провинции Идлиб. То, что обещал, но не сделал президент Обама еще в 2013 году, Трамп осуществил быстро и без лишних разговоров, хотя ситуация в Сирии изменилась радикально: там присутствуют российские военнослужащие, а Асад фактически находится под защитой Москвы — не только политической, но и военной.
Именно это — а не сам факт нарушения международного права и никем не санкционированного удара по суверенному государству (это, увы, давно норма в поведении сильных мира сего) — вызвало наибольшее замешательство: насколько Белый дом при Трампе вообще понимает риски и линии, которые нельзя переходить без опасности прямого столкновения с ядерной сверхдержавой? Тем более что заявления и твитты, которыми сопровождался кризис, только подливали масла — Трамп, а вслед за ним и его представители не стеснялись в выражениях в адрес России, Ирана, Сирии, а заодно и Северной Кореи, к берегам которой демонстративно отправились корабли ВМС США.
Тиллерсона ждали в Москве, прежде всего чтобы понять, в чем вообще состоят намерения Вашингтона в Сирии и на других ключевых направлениях. Публичные высказывания не просто ничего не проясняли, но, напротив, сбивали с толку, поскольку они то противоречили друг другу, то носили характер напористой бравады с элементами ультиматума.
Насколько московским собеседникам Тиллерсона удалось разобраться с планами Соединенных Штатов, из заявлений, сделанных на публику, непонятно. Зато проясняется другое — стиль поведения пришедшей к власти команды, который, похоже, и будет определять все остальное в значительно большей степени, чем политические цели. И тут впору перечитывать то самое интервью «Плейбою».
Мировоззрение Дональда Трампа, которое составляло стержень его избирательной кампании, сформировалось очень давно и не менялось, оно выражено в лозунге «Америка прежде всего». Правда, оказалось, что на практике это означает не совсем то, чего многие ожидали.
США не сворачивают свою внешнеполитическую активность, но превращают ее в инструмент решения внутриполитических задач.
Так, удар по Сирии стал довольно эффективным способом получить поддержку подавляющей части истеблишмента, который в остальном настроен на тотальную обструкцию действий Трампа. Тактически это может быть действенно, но стратегически создает новые проблемы.
Во-первых, оппоненты Трампа, благосклонно оценивая его решительность против Сирии, подозревают его в намерении просто «отмазаться» от критики, иными словами — им нужны дальнейшие подтверждения «правильной» линии. А в погоне за доказательствами можно далеко зайти.
Во-вторых, даже по сравнению с довольно невнятным курсом Обамы в сирийском конфликте подход Трампа выглядит бессистемным. Во всяком случае, если подходить к нему в категориях разрешения международных конфликтов, как это предписывает внешнеполитическая традиция. До сей поры у администрации США нет никакого представления о том, чего, собственно, она хочет добиться в Сирии. И если три или два года назад угрозы сменить режим были, по крайней мере, реализуемы по иракскому или ливийскому сценарию, то сейчас он будет означать высокую вероятность войны с Россией.
Но дело в том, что к подходу Трампа, судя по всему, вообще не надо прикладывать классические дипломатические лекала. Трамп — человек инстинктов, а инстинкты отточены в постоянной борьбе за выживание, свойственной крупному бизнесу. Кстати, и бизнес, в котором преуспел президент США, весьма специфический — это не машиностроение или высокие технологии, где помимо собственно волевых качеств и интуиции необходима интеллектуальная, инновационная составляющая. Недвижимость — сфера брутальная, в ней решающую роль играет личностное противостояние. Символично, что в том самом интервью большинство вопросов касаются персональных взаимоотношений Трампа с конкретными конкурентами и партнерами.
Дональда Трампа упрекают в непоследовательности — мол, говорил, что в Сирию соваться не надо, но сам же туда сразу и вовлекся. Однако надо понимать, что для нынешнего президента содержательная сторона внешней политики явно вторична, и изменение риторики на противоположную не кажется ему вообще никакой проблемой. Он очень щепетилен в другом — не дай бог кто подумает, что он дал слабину и отступил от позиции «нас должны уважать». Именно эта мысль проходила лейтмотивом не только его кампании, но и всех заявлений, имеющих отношение к международным делам, с 80-х годов прошлого века. Поэтому суть удара по Сирии качественно иная, чем у его предшественников,— самоценно само применение силы, а не цель, для которой это делается. Ни у кого не должно быть сомнений в том, что Соединенные Штаты готовы вдарить в любой момент и по кому угодно, если они сочтут это необходимым. Необходимым для себя, а не с целью улучшить мир или какую-то конкретную страну.
В этом смысле Трамп действительно не Обама, он просто-таки анти-Обама. Изъяном недавно ушедшего президента оказалось то, что он, будучи по профессиональному профилю академическим юристом, не понимал существо такого ключевого для международных отношений понятия, как «сила» (power). Между тем понимание этого (не только на интеллектуальном, но и на физиологическом уровне) есть неотъемлемая черта политического лидера, особенно на международной арене.
Несостоявшийся сирийский гамбит Обамы в 2013-м был как раз ярчайшим проявлением. Рационально президент США пришел к справедливому выводу, что выполнение ультиматума Асаду ничего не даст для разрешения конфликта, зато может вызвать новый виток эскалации и вовлечения Америки в безнадежную междоусобицу. И отказался наносить обещанный удар. При этом он не принял во внимание эффект, который подобная разумная сдержанность окажет на позиции Соединенных Штатов в целом, на восприятие их другими игроками. А он оказался мощным — сомнения в дееспособности Вашингтона охватили прежде всего его партнеров и союзников не только на Ближнем Востоке, но и в Европе и Азии. Ну и оппоненты США, конечно, приняли к сведению, что «Акела сдрейфил».
Трамп — полная противоположность. Его задача — показать, что Акела вернулся и готов всех порвать, при этом неважно, зачем и что будет дальше.
Трамп уверен, что демонстрация силы — задача сама по себе, а не инструмент.
И этот его подход, в принципе, не должен удивлять Москву, потому что российский лидер как раз силовую составляющую международных отношений чувствует и понимает очень хорошо. И при необходимости охотно этим пользуется.
Но есть и принципиальное отличие. Путин помимо готовности применять силу, действовать резко и неожиданно, не обязательно придерживаясь формальных процедур, имеет вполне четкое представление о том, чего он хочет добиться. Будь то присоединение Крыма или вмешательство в сирийскую войну. Путин — мастер рискованной игры на грани (то, что в литературе называется brinkmanship game), что подразумевает понимание этой самой грани, линии, за которой начинается угроза неконтролируемой эскалации. Насколько ее понимает Трамп, не имеющий опыта в мировой политике и полагающий, что между ней и real estate нет существенной разницы,— большой вопрос.
Один американский коллега, имеющий богатый опыт работы в разных администрациях, сравнил Трампа с Никитой Сергеевичем Хрущевым. Хрущев не обладал знаниями и не мог глубоко осмыслять международную обстановку, но имел чутье, инстинкт противоборства и не боялся повышать ставки. Результатом стал Карибский кризис 1962 года с попыткой размещения советских ракет на Кубе, когда СССР и США вплотную подошли к этой самой грани. Примечательно, что два года спустя, когда Хрущева снимали с должности, коллеги по политбюро среди прочего инкриминировали ему авантюризм и безрассудное поведение в той ситуации.
Кризис 1962 года был самой опасной точкой холодной войны, но его последствия сыграли позитивную роль, поскольку с того момента установились и формальные, и неформальные правила избегания крайних форм противостояния. Сейчас мировая ситуация качественно отличается от той, что была в начале 1960-х, она намного сложнее и потому опаснее. Однако появление лидера сверхдержавы с мировоззрением и жизненным опытом Трампа не позволяет исключить схожих обострений, американский президент будет пытаться продавливать свою волю любыми способами. И то, что его госсекретарь — тоже не профессиональный дипломат, а представитель крупного капитала (не магнат, зато очень высокопоставленный управляющий), заставляет предположить, что серьезных сдерживающих факторов в окружении Трампа не будет. И к этому надо быть готовым.
Позитивный итог визита — намерение ввести институт спецпредставителей с обеих сторон, чтобы те сфокусировались на двусторонних проблемах. Правда, Сергей Лавров упомянул, что эти чиновники будут от внешнеполитических ведомств. Между тем, учитывая специфику двух президентов и сформировавшихся вокруг них систем управления, спецпредставители должны быть очень авторитетны, обладать политическим весом и, главное, прямым выходом на главу своего государства. А в российском случае — еще и понимать не только международно-дипломатический контекст, но и особенности бизнес-психологии, которая доминирует сейчас с американской стороны.
Визит Тиллерсона подвел черту под периодом странных ожиданий прорыва в российско-американских связях, иллюзий относительно возможности их кардинальной трансформации. Сейчас мы возвращаемся к «норме» — недоверие, соперничество, мировоззренческие различия. В отличие от времени холодной войны и даже периода после нее Москва и Вашингтон действуют в условиях всеобщей неопределенности и изменений международного контекста, отчасти управляемых, но в основном нет. И именно это, а не намерения сторон друг в отношении друга определят сценарий развития. Иными словами, для нас важнее не то, что Трамп и его команда думают о России, а то, как они в итоге видят роль своей страны в мире в целом. От этого будет зависеть все остальное.
Ну а касательно конкретной модели поведения с партнером, всю жизнь проведшим в строительном бизнесе, можно сформулировать два правила. Нельзя идти на уступки и поддаваться давлению. И надо быть крайне осмотрительным и аккуратным. Как это сочетать — и составит основное содержание российской внешней политики в ближайшие месяцы или годы.
