Федор Лукьянов: После популизма
Парламентские выборы в Великобритании и Франции стали очередными вехами большого избирательного года в Европе
На Даунинг-стрит вновь просчитались — внеочередное голосование, объявленное Терезой Мэй, чтобы упрочить позиции консерваторов, принесло относительный успех лейбористам во главе с Джереми Корбиным. Предполагалось, что партия сильно отстанет, и двухлетнее руководство самого левого из ее когда-либо имевшихся лидеров закончится. Однако представительство в парламенте расширилось, и — что впечатлило комментаторов — политическому ветерану Корбину удалось привести на участки много молодых. Это, как известно, главная проблема современной политики — молодежь индифферентна, и решения, влияющие на будущее, принимают люди среднего и пожилого возраста.
В итоге Великобритания получила парламент без необходимого для эффективного управления большинства, процесс выхода из Евросоюза обещает еще осложниться. Кстати, Партия независимости Соединенного Королевства, триумфатор прошлогоднего референдума, в парламент не прошла, что закономерно — выполнена единственная задача, которую ставила перед собой эта сила.
Во Франции успеха добился президент Макрон — его ничем пока не отметившееся движение «Вперед» может получить абсолютное большинство в Национальном собрании. Основные партии — республиканцы и социалисты — пребывают в глубоком кризисе, им требуется кадровое и идейное обновление. Национальный фронт выступил хуже, чем его лидер на президентском голосовании, как и левое движение Жан-Люка Меланшона.
Все говорят о смене тренда — мол, популисты терпят поражение и отступают, волна схлынула. Так ли это? И что это означает?
Понятие популизма стало расхожим, но четкого определения ему так и не дано. Основную черту популизма верно сформулировал нидерландский исследователь КасМудде, давно занимающийся изучением феномена. Он выступал на днях на любопытном семинаре в Совете Европы по анализу популистских тенденций.
По его версии, популизм базируется на жестком противопоставлении обобщенного «народа», который всегда прав, и обобщенной «элиты», которая заведомо обслуживает только себя и о народе не заботится. Идеологическая окраска популизма может быть и левой, и правой, но в нем обязательно присутствует моральный компонент — против неравенства и несправедливости. То есть не просто циничное жонглирование лозунгами, в чем популистов обычно обвиняют их оппоненты.
В этом сила популизма, благодаря которой он способен в определенных обстоятельствах добиваться успехов. Но в этом и его слабость — политики такого толка, как правило, непригодны к реальному управлению. И причина — в крайне упрощенческом толковании социальной структуры. «Народа» с общими интересами не существует, особенно сейчас, когда общества стали предельно многообразными, как нет и сплоченной и единой по своим подходам элиты. То, что хорошо работает в качестве лозунга на фоне идейно-политического кризиса, неприменимо дальше. У популистов есть темы и лозунги, но заведомо нет программы. И их политические действия решают какую-то конкретную задачу, не более того.
Если исходить из такого определения, многое проясняется. Например, что Джереми Корбин с откровенно социалистическими взглядами, или его американский единомышленник Берни Сандерс — не популисты, в чем их постоянно пытаются уличить, а приверженцы четкой идеологии. Она может нравиться или нет, но это система взглядов на общество, политику и на то, что нужно делать.
А вот с Эмманюэлем Макроном сложнее. Его видят избавителем от популистской угрозы, между тем как раз у него идейной и программной ясности нет. Люди голосовали за его образ и яркие призывы, однако по сути это одна из форм популизма — только не анти-, а проевропейского. Насколько на такой основе можно соорудить последовательную и долгосрочную политику — вопрос открытый.
Макрон — переиздание Тони Блэра, провозгласившего в 1990-е годы «новый лейборизм» и «третий путь», смесь левых и правых политико-экономических подходов. Какое-то время Блэр оставался очень популярен, однако по прошествии времени итоги его преобразований выглядят иначе. И дело не только в личном фиаско из-за Ирака, но и в том, что принятый им (и не только им в тот период) усредненный путь как раз и завел в сегодняшний тупик.
Комментаторы все чаще говорят о том, что причиной подъема популизма стало резкое обеднение идеологического меню, которое в последние пару десятилетий, после конца социалистического лагеря: предлагалось гражданам. Торжество технократического центризма породило ощущение отсутствия выбора — названия партий разные, суть одна. Популизм со своей псевдоидеологической начинкой выдвинул альтернативу на уровне риторики, но не в состоянии предложить курс. И теперь закономерно ожидать следующего этапа — нового идеологического размежевания политического спектра, возвращения к куда более идейно маркированным подходам, как было еще лет сорок назад. Симптомы уже налицо.
Описанные тенденции носят всеобщий характер, и Россия от них не изолирована. Поэтому надо быть готовым к тому, что те же вопросы — и с подъемом популизма из-за ограниченности идейно-политического выбора, и с возрождением интереса к идеологически внятной политике — очень скоро будут актуальны и для нас. Так что анализ чужого опыта — не просто досужее любопытство.
