Георгий Бовт

| Газета.Ру

Что нас разделяет и что объединяет

Отпраздновав День народного единства, страна двинулась к 100-летию Великой октябрьской социалистической революции. Которую переименовали в Великую русскую революцию, наказав учить детей, что она началась в феврале, а кончилась в октябре 1917-го.

При Ельцине день 7 ноября пытались назвать Днем национального согласия и примирения. Но не задалось ни с тем, ни с другим. Поэтому практически сразу перешли к народному единству.

Наверное, в дни традиционных школьных каникул в начале ноября или уж точно с 4 по 7 ноября, а то и до 10 (некогда День советской милиции) впору праздновать целую Неделю потерявшихся в истории.

Когда все уже настолько запутались и разуверились в непрестанно сменяемых политических и моральных ориентирах, что не понимают толком ни то, чем мы должны гордиться, ни что должны праздновать (именно в эти дни, а не вообще, про «вообще» — отдельный разговор). Опять же, с точки зрения циничных маркетологов, так будет ловчее «прицепить» сюда еще и духовно чуждый нам Хэллоуин.

Можно будет устраивать псевдоисторический хэппенинг, наряжаясь Лениным, Троцким или «любовником Матильды». А можно просто тыкву вместо головы приделывать.

Впрочем, уже сейчас работники искусств встречают юбилей «новой эры в истории человечества» (как говорили про Великий Октябрь в советское время) столь безыдейными творческим свершениями, что мумии вождя мирового пролетариата в исполнении что Миронова, что Стычкина (каковые играют его в выходящих в эти дни сериалах на ВГТРК и на Первом про него и про Троцкого) впору восстать из саркофага в Мавзолее и отправиться в возмущении громить обуржуазившийся Город Греха.

Плюс «Матильда», переосмыслившая в гламурной и по-голливудски костюмированной мелодраме жизнь последнего императора. Все это окончательно доварит и без того наваристую историческую кашу в головах соотечественников.

Социологи тут кстати спросили: что мы празднуем 4 ноября? 43% честно признались ВЦИОМ, что сами не понимают, что именно, это всего лишь дополнительный выходной. Остальные попутали с Днем Конституции, с Днем независимости и еще бог весть с чем. Впрочем, 36% прочувствовали момент в нужном ключе, отметив, что День народного единства — праздник, который пробуждает в человеке «особый душевный подъем» и заставляет «задумываться о прошлом и будущем страны».

Дай бог, чтобы в будущем число таких граждан росло, а праздник прижился. Объективно смысл в нем для такой страны, как наша, есть. Пока на вопрос, есть ли у нас это самое «народное единство», утвердительно («скорее есть») ответили 54%. В 2012 году таких было 40%. «Скорее нет» считают сейчас 40%, пять лет назад таких было 56%.

С точки зрения большинства, мы стали «более едины», получается.

Быть может, когда придумывали праздник 4 ноября, надо было быть по-своему честнее и не пытаться закамуфлировать истинное значение этого дня в русской исторической и духовной традиции. Но предпочли слукавить. Видимо, поэтому праздник так трудно приживается.

Именно в этот день в период Смуты и борьбы с поляками в 1612 году, к чему пытались привязать эту дату, ровным счетом ничего не происходило. Китай-город ополченцы взяли 1 ноября (22 октября по старому стилю), а Кремль осажденные там поляки покинули 6 ноября. 4-го же ноября – это День Казанской иконы Божьей Матери, праздник, всегда почитавшийся православными как один из важнейших (согласно исторической мифологии, эта икона сыграла якобы и важнейшую роль в прекращении Смуты в начале XVII века и в освобождении страны). Надо было его таковым и оставить, а не «финтить» и не лукавить.

Кстати, еще царь Алексей Михайлович хотел его учредить как государственный. Но при государственной религии – православии — это было, видимо, лишним.

А как же, спросят, другие, конфессии? Ну, у них свои праздники, о которых политкорректно всякий раз сообщает нам теперь государственно-информационная программа «Время». Как-нибудь уж сжились бы.

Это, собственно, к тому, а состоялось ли у нас, хотя бы к 100-летию катастрофы/революции, положившей начало десятилетиям вялотекущего геноцида российской нации (начиная от русских, составляющих и поныне примерно 80% национального состава страны, и кончая другими, в том числе малыми народами), то самое общенациональное примирение, которое, по идее, и должно лежать в основе народного единства?

Многие по-разному отвечают на этот вопрос. Одни полагают, что примирение как осознанный акт вовсе и не нужно, оно не должно непременно предшествовать установлению единства. В том числе эти люди говорят, что, мол, «сколько можно каяться, извиняться, мы ничего никому не должны». Правда, все равно открытым остается вопрос – кто эти «мы» тогда? И что эти «мы»?

Другие полагают, что примирение состоялось. И на деле состоит оно в том, что подавляющему большинству нынешней российской нации по фигу, наплевать на то, кто были «белыми» и кто их нынешние «наследники», и кто были «красными», и какова, соответственно, нынешняя, идущая от них политическая традиция.

Примирение на почве забвения уроков истории – что ж, это тоже вариант.

Примирение на почве исторического невежества, культивируемого, в том числе, современными кино-поделками на тему советской и более ранней истории, которые становятся, увы, основным источником скудных обывательских познаний об истории нашей страны.

Третьи полагают, что не было примирения. Нет сегодня и единства. Особенно если под последним понимать общие моральные и духовные ценности.

Недавно один из членов Совета по правам человека при президенте (Станислав Кучер) пытался поднять перед Владимиром Путиным вопрос о том, что, мол, в обществе присутствует повышенный градус взаимной злобы и агрессии. И не надо ли его загасить – в том числе в сфере госпропаганды. Приведя в пример покушение на журналистку «Эха Москвы». На что президент заметил, что это все же частный случай, а покушавшийся вообще приехал из Израиля.

Правомерна ли вообще постановка вопроса о «повышенной взаимной злобности»? Наверное, да.

В той мере, в какой вообще пока еще вольно задаваться подобными «философскими» вопросами применительно к нашему обществу, которое в своей обывательской массе стремится к простоте, незамысловатости – к тому, чтобы «не заморачиваться». Но какое общество, скажите, не стремится к тому же? В то же время ответ на данный вопрос не представляется однозначным.

С одной стороны, мы нынче на официальном уровне презираем слова типа «толерантность», а приверженцев соответствующих взглядов называем «толерастами». Мы отнюдь не едины, когда речь заходит о «либерастах», многими априори записанных в «пятую колонну».

Сложно говорить о «единстве» традиционно ориентированного (в том числе сексуально, уж уточним) большинства с разными меньшинствами. Вне зависимости подчас от того, по какому именно «показателю» они меньшинства, им приходится сталкиваться с агрессией, злобой и нетерпимостью. С отказом в праве на «инаковость».

Сложно говорить о единстве и на фоне вопиющего, все более растущего социального неравенства в стране – и социальной несправедливости. На фоне столь же вопиющего неравенства перед законом.

Когда одним можно, условно, мчать «по встречке» с мигалкой по так называемому правовому полю, а другим не добиться справедливости даже по самым простым вопросам в российских судах, которые даже в самых нищих регионах теперь предстают роскошными дворцами.

Мы по-прежнему не готовы, «не хотим-и-не-желаем» слушать иное мнение, учитывать его и тем более идти с ним на компромисс.

Мы по-прежнему живем согласно принципам «демократического централизма» советского образца, искренне в большинстве своем полагая, что «настоящая демократия» — это воля большинства, навязанная всем остальным, хоть сто раз несогласным и инакомыслящим. Мы по-прежнему даже не догадываемся – и не хотим – что на самом деле, это гарантия прав меньшинства.

Мы по-прежнему крайне подозрительны по отношению друг к другу, не улыбаемся при встрече с незнакомыми и вообще неулыбчивы. И в любой момент «готовы дать отпор» на любой выпад случайного прохожего. Уровень взаимного доверия внутри общества по-прежнему низок, а без его повышения нам не двинуться вперед в своем развитии.

Современная экономика требует, прежде всего, доверия. Из года в год, отвечая на вопрос социологов, можно ли доверять чужим людям, положительно у нас отвечают на этот вопрос не более 20%.

Что, учитывая нашу историю, в том числе недавнюю советскую с ее миллионами взаимных доносов, даже много.

Еще ниже уровень доверия между обществом и государством. Нас по-прежнему десять раз перепроверяют и сто раз готовы «перелицензировать», обкладывая бюрократической кафкианской отчетностью и контролем со всех сторон.

С другой стороны, многие процессы, в своем начинании казавшиеся крайне опасными еще буквально несколько лет назад, не то чтобы совсем «рассосались», но ушли с первополосной повестки. Межэтнические трения и конфликты не переросли в массовые черносотенные погромы, а традиция «резать баранов» в соответствующий мусульманский праздник не перенеслась, как алармистски предрекали некоторые, на людей-иноверцев.

Верующие периодически «оскорбляются», но процессы по типу «Пусси-райот» не стали серийными.

Портреты членов «пятой колонны» не тиражируют массово (пока, во всяком случае). Экономические трудности не породили массовых бунтов (а такие прогнозы я слышу уж третий год подряд). И даже фильм «Матильда», как ни в чем не бывало, вышел на широкий экран, избежав крайних выходок в ответ одной депутатки. И ее многотысячной, вроде бы «подписавшейся» за нее паствы.

Мы научились быть учтивыми, когда речь идет об отношениях с клиентами/покупателями и по бизнесу. Понятие «забить стрелку» более не подразумевает обязательно кровавых разборок. Мы стали чаще пропускать пешеходов на «зебре» и уже забыли, как драться в очередях в магазине. Даже за 10-м «айфоном». У нас из года в год растет число благотворителей и волонтеров-альтруистов.

Вопреки советской традиции, благотворительность более не считается «буржуазным пережитком», а человеческая помощь более не измеряется только деньгами для всех без исключения.

По крайней мере, на словах «готовы объединяться с другими для совестных действий» уже примерно половина населения (данные ФОМ), тогда как совершенно не готовы менее 40%. Осталось, правда, перейти от слов к делам.

Я не знаю, стали ли мы тем самым на шаг или на два ближе к обществу, которое можно считать единым не только в подаче официозной пропаганды, но и в духовно-нравственной своей сути. Или, быть может, нам просто надоело бесконечно воевать друг с другом. И мы просто устали, — и в этом смысле лозунг «лишь бы не было войны и революций» в какой-то мере стал новой объединяющей «скрепой». Сродни тому, как с возрастом к человеку, даже если он был радикалом в молодости, приходит уравновешенность и осмотрительный консерватизм.

Кстати, средний возраст населения Российской Империи в 1917 года был около 20 лет (как в странах, по которым недавно прокатилась «арабская весна»). А сейчас нам «стукнуло» в среднем около 40. Настоящих буйных в таком возрасте уже мало. И это, скорее, хорошо.

Главное, чтобы нас снова не начали натравливать друг на друга во имя очередных Великих Идей, рожденных в головах, одержимых то ли манией глобального величия, то ли планами навязать нам силой свое понимание счастья.

Метки: Бовт, бывший СССР, Ельцин, история, Путин, революция, Россия, социология