Федор Лукьянов: Назад к балансу
За десятилетия существования ядерного оружия о нем сказано много плохого. Действительно, в середине ХХ века впервые в истории человечества было создано средство противостояния, способное в случае масштабного применения уничтожить весь мир. Что это означает на практике — можно спорить.
Убежденные пацифисты пугают фатальными последствиями использования «немирного атома». Реалисты говорят, что он, напротив, именно по причине своей фатальности служит отрезвляющим фактором, способом избежать войны.
Это бесконечный диспут. Но технический прогресс не остановить. Все, что основано на физических законах, рано или поздно будет открыто и создано. А все, что открыто и создано с момента изобретения каменного топора и колеса, неизбежно становится и инструментом войны — такова человеческая природа. И обуздать ее можно лишь одним способом — пониманием неизбежности ответа и возмездия, недопущением того, чтобы обретение технологического преимущества в какой-либо сфере толкало кого-то к попыткам воспользоваться этим преимуществом.
16 июля 1945 года, за день до открытия Потсдамской конференции, на которой главы держав-победительниц решали судьбы послевоенной Европы и мира, на полигоне в штате Нью-Мексико (США) произвели первое в истории испытание атомного оружия. 24 июля американский президент Гарри Трумэн как будто невзначай сказал Иосифу Сталину о наличии у Соединенных Штатов бомбы необыкновенной разрушительной силы. Сталин никак не отреагировал на неожиданную информацию, так что Трумэн и присутствовавший при этом Уинстон Черчилль даже предположили, что генералиссимус не понял, о чем идет речь.
Сталин, однако, прекрасно знал о существовании Манхэттенского проекта, и у него не было сомнений, зачем американский визави сообщил об успехе. Президент поднимал ставки в ожесточенном торге за новое мироустройство. Вернувшись с заседания, Сталин поручил резко ускорить советские работы по созданию аналогичного «изделия». Через две недели секрет Трумэна узнали все — Соединенные Штаты сбросили атомную бомбу на Хиросиму.
С того момента и до сих пор история ядерного оружия — это летопись гонки за балансом, паритетом, который необходим для сохранения стратегической стабильности. Сам термин «стратегическая стабильность» — понятие относительно недавнее. Он появился в Договоре между СССР и США о ликвидации ракет средней и меньшей дальности (1987 год) и в Договоре СНВ-1 (1991 год). А 1 июня 1990 года руководители двух стран подписали специальное совместное заявление относительно будущих переговоров по ядерным и космическим вооружениям и по дальнейшему укреплению стратегической стабильности.
Однако 30 лет назад понятие было лишь зафиксировано официально, сама же разработка такого подхода началась намного раньше — в трудах американских военных теоретиков 1950-х годов, а затем в процессе советско-американского диалога по проблемам ограничения ядерных вооружений. Путь был долгим и извилистым, через обострения и кризисы, наиболее опасным из которых стало противостояние вокруг Кубы осенью 1962 года. Тогда две сверхдержавы близко подошли к черте, за которой был реальный риск обмена ядерными ударами. И у военно-политического руководства обеих стран хватило здравого смысла и здорового чувства самосохранения, чтобы понять: необходимы правила поведения в этой сфере, которые гарантировали бы снижение рисков противостояния до допустимого уровня. Речь шла не о прекращении соперничества или признании чьей-то правоты, но о гарантии выживания оппонентов, а заодно и всего человечества.
Размышления над тем, как оптимальным образом обеспечить мир, привели к серьезным умозаключениям, в частности — к выводу о взаимосвязи наступательных и оборонительных систем, о важности взаимной уязвимости как гаранта неприменения силы. Появился устрашающе звучащий, но на практике эффективно сдерживающий военные поползновения принцип «гарантированного взаимного уничтожения».
Выдающийся советский физик и общественный деятель Андрей Сахаров, который внес большой вклад в создание и совершенствование ядерного оружия, 50 лет назад в статье «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» обращал внимание на опасность «очень большого различия технико-экономических потенциалов двух противостоящих друг другу противников».
«В этом случае более сильная сторона,— писал академик,— создав систему противоракетной обороны с многократным запасом прочности, имеет соблазн попытаться навсегда избавиться от опасного неустойчивого равновесия — пойти на превентивную авантюру, затратив часть своего потенциала атаки на уничтожение большей части ракетных стартовых позиций противника и рассчитывая на безнаказанность на последней ступени эскалации, то есть при уничтожении городов и промышленности противника».
«К счастью для стабильности мира,— продолжал Сахаров,— различие технико-экономических потенциалов СССР и США не настолько велико, чтобы для одной из этих сторон такая «превентивная агрессия» не была бы связана с почти неминуемым риском ответного сокрушительного удара, и это положение не изменится при расширении гонки вооружений на строительство систем ПРО. По мнению многих, разделяемому автором, дипломатическое оформление этой взаимопонимаемой ситуации (например, в виде договора о моратории строительства ПРО) было бы полезной демонстрацией желания США и СССР сохранить статус-кво и не расширять гонку вооружений на безумно дорогие противоракетные системы, демонстрацией желания сотрудничать, а не воевать».
У Сахарова имелись существенные расхождения с советской властью по вопросам устройства государства и общества (упомянутая статья тогда была опубликована в самиздате и за границей), но по части ПРО его мнение совпало с позицией военно-политического руководства страны. В начале 1970-х годов (1972 и 1974 годы) достигнуты договоренности между СССР и США по ограничению стратегической противоракетной обороны (ПРО), то есть средства защиты от ракетно-ядерного нападения. Они оформили общие подходы к обеспечению военно-стратегического равновесия между двумя сверхдержавами. В последующие полтора десятилетия вплоть до формального окончания холодной войны советско-американские отношения прошли разные фазы, включая крайне неприятные обострения и лишенное смысла накапливание гигантских ядерных арсеналов. Тем не менее осознание необходимости придерживаться основополагающих принципов стратегической стабильности сохранялось и позволяло удержать противостояние в неприятных, опасных, но все же не чреватых катастрофой рамках. Видный российский ученый в сфере международной безопасности Алексей Арбатов дал в одной из работ емкое определение стратегической стабильности эпохи холодной войны: «Устойчивость стратегического ядерного равновесия, которое сохраняется в течение длительного периода времени, несмотря на влияние дестабилизирующих факторов».
Конец холодной войны был встречен с ликованием — мир, как казалось тогда, навсегда избавляется от страха перед ядерным уничтожением. Радость, однако, оказалась преждевременной. Наверное, не обязательно пересказывать всю недавнюю историю — хронику того, как не проясненные до конца, не зафиксированные в юридически обязывающем документе отношения между прежними главными соперниками привели к нарастанию недовольства, подозрительности, а потом и утрате взаимного доверия. Существенно одно: распад СССР и период острых проблем, в которые на годы погрузилась Россия, создали у США и Запада ощущение, что необходимости в балансе уже нет, а правила поведения и механизмы взаимного ограничения, тщательно выстраивавшиеся в 1960–1980-е годы, больше не нужны. Такое мировоззрение привело к многочисленным односторонним шагам, но определяющим было решение администрации США в 2002 году выйти из Договора о противоракетной обороне, того самого, с которого и началось практическое утверждение принципов стратегической стабильности.
Чем руководствовались американские стратеги, совершая такой шаг, в общем не имеет значения. Было ли это стремление к полноценному военному господству в мире, желание «упростить» ситуацию, дабы избавиться от лишних «сдержек и противовесов» и обеспечить себе на всякий случай свободу рук, или даже уступка военно-промышленному комплексу, заинтересованному в новых масштабных проектах,— неважно. Вся дальнейшая аргументация (и без того сомнительная) — о том, что система направлена не против России, а только против Ирана и КНДР, что технология ПРО несовершенна и дорогостояща, и неизвестно, что и когда из нее получится, что российский ядерный арсенал как минимум еще пару десятилетий сохранит возможность преодолевать любую американскую систему защиты — не могла отменить основной концептуальной перемены. Был декларирован отказ от того самого принципа стратегической стабильности, взаимной уязвимости как своеобразной основы доверия, который стал результатом кризисов на первых фазах холодной войны. И обеспечил управляемость отношений на поздних ее фазах.
В XXI веке международная система скользит к хаосу. Тому много причин как объективного, так и субъективного характера. Но все усугубляется легкомыслием и безответственностью тех, кто счел себя победителями в холодной войне и посчитал возможным действовать без оглядки не только на интересы других важных игроков, но, что много хуже, на базовые принципы международных отношений. Отказ от баланса как необходимости привел к эрозии всей глобальной системы безопасности. Возвращение к этому постулату — непременное условие создания новой устойчивой модификации стратегической стабильности.
Предстоящий мир 2020-х годов, конечно, кардинально отличается от мира 1960-х. Наполнение понятия стратегической стабильности меняется, это было тогда, будет и теперь. Например, по мере технологических изменений трансформировалось соотношение таких понятий, как «стабильность» и «равновесие». Если до 1970-х годов они отражали по сути одно и то же состояние соотношения стратегических сил между СССР и США, то с началом массового перехода от моноблочных ракет к носителям с разделяющимися головными частями с индивидуальным наведением эти понятия стали расходиться в своем значении. «Равновесие» отражало скорее количественные параметры ядерной сферы, «стабильность» же — качественную характеристику. Равновесие может быть устойчивым или неустойчивым и т. д.
Сегодня помимо технологических изменений добавляются и другие факторы, в частности — распространение ядерного оружия, совершенствование Китаем своих арсеналов, значительное усложнение общей картины. (О желательности разработки пяти-шестисторонних моделей стратегической стабильности писал, например, такой видный специалист в сфере безопасности как академик Андрей Кокошин). Однако Россия и США остаются ядерными супердержавами, сохраняющими значительным отрыв от всех остальных. И именно их отношения по-прежнему определяют, что будет происходить в ракетно-ядерной сфере. Москве и Вашингтону необходимо закрепление баланса и восстановление хотя бы базового доверия. Ситуация конца ХХ—начала XXI века, когда убаюкивающая риторика всеобщего блага и безопасности скрывала растущий военно-политический дисбаланс в пользу Запада, сильно подточила сами основы стратегического доверия и стабильности.
Серия доктринальных документов, выпущенных администрацией Соединенных Штатов в декабре 2017—феврале 2018 года (стратегия национальной безопасности, национальная оборонная стратегия, обзор ядерной политики) четко и ясно обозначает Россию в качестве стратегического соперника и объекта сдерживания. Не хочется жонглировать штампами, но что это еще, если не холодная война? Ну а раз мы вернулись в такое состояние и никто этого уже не скрывает, требуется подтверждение тех принципов и основ стратегической стабильности, что работали во второй половине ХХ века. Определение, которое приводит Алексей Арбатов, гласит, что «ситуация является стабильной, когда даже в кризисной ситуации у каждой из противостоящих сторон отсутствуют серьезные возможности и стимулы для нанесения первого ядерного удара». А это подразумевает наличие технических возможностей, которые сводят на нет даже теоретическое получение превосходства.
«Термоядерная война не может рассматриваться как продолжение политики военными средствами (по формуле Клаузевица), а является средством всемирного самоубийства»,
— резюмировал Андрей Сахаров в упомянутой выше статье. В мире прекрасной утопии, где воцарятся добрая воля и разум, ядерному оружию, вероятно, не будет места. Но такой мир существует только в воображении неисправимых идеалистов. В мире реальном ядерное оружие, с того момента как в середине прошлого века была ликвидирована монополия на него и установился баланс, выполняет задачу ограничения амбиций и сдерживания воинственных устремлений. При всех издержках противостояния сдерживание работало в холодную войну.
Эффективное сдерживание ни в коей мере не означает безудержной гонки вооружений, более того — она ему противоречит. Знаменитый американский астроном и популяризатор науки Карл Саган в 1980-е годы сравнил советско-американское ядерное соревнование с противостоянием двух противников, каждый из которых стоит по пояс в бензине: один с тремя спичками, другой — с пятью. Бессмысленное накапливание арсеналов по принципу «моя кнопка больше» вело исключительно к истощению ресурсов. Видный отечественный исследователь военной экономики Виталий Шлыков, подробно изучавший гонку ядерных вооружений, писал:
«Как советская, так и американская разведки, дав неадекватное объяснение взглядам потенциального противника на будущую войну и исказив причины, по которым противоположная сторона стремилась к увеличению своей военной мощи, подталкивали свои страны к совершенно излишней трате ресурсов на гонку вооружений, доведя ее в первой половине 1980-х годов до уровня «мобилизационной войны» с перспективой ее перерастания в войну «горячую» и мировую».
СССР за это, как известно, дорого поплатился. Впрочем, опыт того времени полезен хотя бы в одном смысле: Кремль выучил этот урок. Пока что удается избежать того, что подорвало советскую экономику,— ее системной милитаризации, когда «на войну» тратился не только официальный оборонный бюджет (сам по себе несопоставимый с сегодняшним по доле в общих расходах), но мобилизационная составляющая, распределенная по всей остальной экономике, намертво в нее встроенная. Ничего подобного в России нет.
А цель анонсирования президентом Путиным 1 марта новых вооружений — не дань «спортивному азарту», а демонстрация уже взятой планки, чтобы подчеркнуть нецелесообразность «соревнования» в этом «упражнении», сдержать, точнее — предотвратить гонку до ее старта.
Как замечает Сергей Караганов, напоминая о недавнем пагубном опыте, в конце ХХ века
«временно ослабевшая Россия де-факто отказалась от политики сдерживания и балансирования». «И тут же получили результат — серию агрессий: в Югославии, Ираке, Ливии»,
— добавляет он. Предельно важно сдерживание именно сейчас, когда на международной арене происходит сдвиг и перераспределение такого масштаба, который в доядерные времена почти непременно привел бы к большой войне. Но практически все потенциальные участники глобального конфликта обладают собственным потенциалом сдерживания, то есть ядерное оружие выступает гарантом мира и стратегической стабильности. Главное, чтобы ни у кого не появлялось соблазна и иллюзии неуязвимости.
Переломные эпохи несут повышенные опасности, но и создают запрос на новые договоренности — когда становится понятно, что прежние уже не работают, а риск растет. Тогда «нужно садиться за стол переговоров и вместе думать над обновленной, перспективной системой международной безопасности и устойчивого развития цивилизации», о чем говорил в завершение своего послания Путин. Мир (в смысле отсутствия войны) — это система само- и взаимных ограничений. В идеале она возникает «полюбовно», на основе разумного компромисса. Но на практике обычно как следствие понимания, что война а) слишком опасна, б) не ведет к желаемому результату. Незатейливые видеоматериалы Минобороны, которые использовал в качестве наглядного пособия Владимир Путин,— способ приблизить и закрепить такое понимание.
