Андрей Кортунов: Утешение историей
| Россия в глобальной политике
Порция оптимизма на мрачном фоне
Только при единой и неделимой системе безопасности удастся снять проблему членства Украины в НАТО и избежать ее превращения в буфер между Россией и остальной Европой. Восстановление европейского единства и решение украинской проблемы нужно рассматривать как два параллельных процесса.
Десять лет назад, в ответ на попытку Михаила Саакашвили вооруженным путем восстановить контроль над Цхинвали, Россия применила военную силу против Грузии, а затем в одностороннем порядке признала независимость Абхазии и Южной Осетии. Тогда многие в Москве и в Тбилиси поторопились сделать вывод об окончательном и бесповоротном разрыве между двумя странами. После кризиса августа 2008 г. любые разговоры о возможности восстановления нормальных, тем более –
добрососедских отношений воспринимались в лучшем случае как романтические благоглупости, а в худшем – как откровенное издевательство. Утверждалось, что для преодоления самых разнообразных долгосрочных последствий кризиса – стратегических, политических, экономических и даже психологических – потребуются многие поколения.
Сегодня, десять лет спустя, вряд ли кто-то возьмется утверждать, что пессимисты целиком и во всем ошибались. Между Грузией и Россией до сих пор нет дипломатических отношений, разногласия по статусу Абхазии и Южной Осетии остаются непримиримыми. В Тбилиси по-прежнему рвутся в НАТО, а в Москве все так же воспринимают это стремление как угрозу безопасности России. И все же надо признать: за десятилетие российско-грузинский конфликт частично утратил свою остроту. Об этом говорят и цифры туристического потока из России в Грузию, и статистика двусторонней торговли, и восстановление транспортного сообщения, и данные опросов общественного мнения в обеих странах. Назвать «нормальными» отношения Москвы и Тбилиси язык не поворачивается – нанесенные друг другу обиды и взаимные претензии никуда не делись. Но и окончательного и бесповоротного разрыва не случилось – слишком велико значение таких фундаментальных факторов, как географическое соседство, длительная общая история, культурная близость и, наконец, банальная экономическая целесообразность.
Конечно, прямых параллелей между Грузией и Украиной проводить не стоит. Очень разные страны и общества, различные стартовые позиции и траектории формирования государственности, несравнимые особенности национальной идентичности. Вооруженные конфликты на Южном Кавказе и на востоке Украины так же несравнимы – ни по составу участников, ни по интенсивности, ни по продолжительности. Несопоставимы международные последствия двух кризисов. И все же в случае с Украиной, как и в случае с Грузией, остаются те детерминирующие факторы истории, географии, культурной антропологии, экономики, которые конфликтующим сторонам при всех усилиях вряд ли удастся зачеркнуть или свести на нет.
В данный момент эти фундаментальные факторы подавляются главным образом открытым конфликтом в Донбассе, постоянно нагнетающим напряжение и враждебность не только между Старой площадью и Банковой улицей, но и между российским и украинским обществами в целом. Однако конфликт в Донбассе при всей его остроте и трагизме все же не относится к числу принципиально неразрешимых проблем российско-украинских отношений (единственной такой проблемой на данный момент может считаться разве что статус Крыма). Москва не заинтересована в том, чтобы присоединить к себе Донбасс или формально признать независимость ДНР и ЛНР, Киев тем более не готов Донбасс отдать Москве, отказав ему в принадлежности к Украине. Существующие разногласия по статусу, по модальностям процесса воссоединения Востока с остальной частью страны, разумеется, нельзя недооценивать, но эти разногласия так или иначе преодолимы.
Тем более отсутствуют непреодолимые препятствия на пути договоренности об устойчивом и надежном прекращении боевых действий по линии разграничения – лишь бы была на то политическая воля сторон. А «заморозка» конфликта на востоке Украины, при всей ограниченности этого достижения, открыла бы окно возможностей для видимого и осязаемого, пусть небыстрого и очень скромного, прогресса в двусторонних отношениях. Хотя бы потому, что позволила бы вернуть в обеих странах легитимность политическим и общественным силам, выступающим за налаживание диалога и поиски компромисса.
Что же дальше? Заглядывая в будущее, хотелось бы надеяться, что «заморозка» не станет первым и последним достижением мирного процесса. Чтобы рассчитывать на большее, на протяжении ближайших нескольких лет все стороны многоуровневого конфликта (Россия, Украина и условный «совокупный Запад») должны изменить не только тактику или даже стратегию, но – и это гораздо сложнее – базовые представления о том, что привело их всех к этому тяжелейшему кризису и что постоянно подпитывает этот кризис. Способность к интроспекции – не самая распространенная добродетель политиков и государственных деятелей, но в данном случае без нее не обойтись ни в Москве, ни в Киеве, ни в Брюсселе.
Для России (и не только нынешней власти, но и значительной части общества) принципиально важно признать и принять субъектность украинского народа и украинской власти. То есть принять как данность тот далеко не для всех очевидный факт, что русские и украинцы – все-таки два разных, пусть даже исторически и культурно близких друг другу народа, а Украина не является и в обозримом будущем не окажется очередным «неудавшимся государством». За четыре года кризиса Украина не развалилась, ее экономика не рухнула, а т.н. «киевская хунта» не была ниспровергнута фантомными «здоровыми силами» пророссийской ориентации. Едва ли данная ситуация принципиально изменится в будущем; во всяком случае, нет никаких оснований рассчитывать на крутой поворот в украинской политике по итогам предстоящих парламентских выборов этого года или президентских 2019 года.
Стало быть, с Киевом надо строить отношения на тех же основах, как, например, с Варшавой, Братиславой или Бухарестом. Такой пересмотр установок в первую очередь отвечает интересам самой России, поскольку без него невозможно вывести украинскую тему за рамки российской внутренней политики.
Для Украины (в первую очередь для политической элиты, но также и для части украинского общества) столь же важным и не менее трудным было бы признание сохраняющегося регионального, социально-экономического, этно-конфессионального, культурно-лингвистического плюрализма в стране. Данный плюрализм – не результат злокозненных происков Кремля последних лет, а итог длительной, сложной и противоречивой истории той части Восточной Европы, которая существует сегодня в границах единого украинского государства. Конфликт с Россией, возможно, действительно в итоге привел к формированию украинской «политической нации», но он не мог отменить и не отменил складывавшееся столетиями разнообразие. А значит, нынешняя радикально-западническая, этно-националистическая политическая повестка нуждается в серьезной коррекции. Не потому, что этого хочет Москва, но потому, что это нужно самой Украине. Особенно при достижении стабильного перемирия в Донбассе. В условиях стабилизации ситуации на Востоке сохранение радикальной политической повестки окажется не только все более сложной задачей, но и будет создавать серьезные риски для украинской государственности как таковой.
Для Запада (главным образом ведущих стран Евросоюза, но и, насколько это возможно, также и Соединенных Штатов) важнейшей задачей было бы признание того, что масштабы и характер западной поддержки Киеву в будущем должны определяться не степенью враждебности киевского руководства к России, но последовательностью и прогрессом в социально-экономической и политической модернизации страны. Иными словами, после достижения стабильного перемирия в Донбассе Украина должна восприниматься в европейских столицах и в Вашингтоне как самостоятельное направление внешней политики, а не как удобный плацдарм в геополитическом противостоянии с Москвой. «Замораживание», а тем более полное прекращение конфликта на Востоке с неизбежностью приведет к тому, что на первый план будут все больше и больше выдвигаться социальные и экономические проблемы Украины. И если главной задачей рано или поздно станет не обеспечение безопасности Украины в узком смысле этого слова, а социально-экономическое возрождение страны, то в интересах Запада не препятствовать, а, напротив, активно содействовать российско-украинскому сотрудничеству. Без России, в одиночку, Западу будет очень трудно, если вообще возможно обеспечить украинское экономическое процветание.
Перечисленные выше изменения в базовых представлениях трех сторон украинского конфликта, несомненно, окажутся болезненными, уязвимыми для критики и сопряженными с политическими рисками. Изменения ментальности не произойдут быстро, и нынешняя логика конфронтации еще долго продолжит воздействовать на конкретные политические решения, принимаемые в Москве, в Киеве и в западных столицах.
Но, заглядывая в будущее, важно отметить, что ни для одной из сторон конфликта – ни для России, ни для Украины, ни для Запада – данные изменения не должны обязательно стать синонимом признания своего поражения, тем более – согласием на безоговорочную капитуляцию. Баланс взаимных действий здесь вполне возможен. Особенно если процесс адаптации окажется постепенным, разбитым на много параллельных конкретных шагов, не обязательно оформленных в виде каких-то судьбоносных документов типа Минских соглашений. Но главное здесь все-таки не формат. Главное – переосмысление сторонами своих долгосрочных интересов и восприятие изменений в своих подходах не как вынужденных уступок, а, напротив, как необходимых шагов в направлении реализации этих долгосрочных интересов.
Два обстоятельства могли бы ускорить движение в этом направлении.
Во-первых, синхронизация или хотя бы сближение циклов структурных экономических преобразований в России и на Украине. При всех многочисленных отличиях друг от друга наши страны больны общими постсоветскими болезнями. И если траектории социально-экономического развития России и Украины в ближайшие годы будут не расходиться, а сближаться, то появятся как дополнительные возможности для сотрудничества в двух странах, так и новые группы стейкхолдеров, заинтересованных в подобном сотрудничестве. Кстати, знаменитое германо-французское «национальное примирение» 60-х гг. прошлого века имело под собой именно эту основу. Хотя президент Шарль де Голль и канцлер Конрад Аденауэр сумели еще в начале 1963 г. договориться о расширении культурных, образовательных и политических контактов между двумя государствами, настоящее германо-французское сближение началось во второй половине десятилетия, когда немецким социал-демократам удалось сдвинуть экономическую модель ФРГ в направлении голлистского образца.
Во-вторых, важным катализатором будущей нормализации могло бы стать начало серьезного обсуждения перспектив выстраивания новой системы европейской безопасности. На Западе распространена точка зрения, что в Европе сегодня нужно двигаться от частного к общему – сначала урегулировать украинский кризис, восстановить доверие, и уж потом – возвращаться к общеевропейской повестке дня. Но, хотя европейское единство и не может быть воссоздано без решения украинской проблемы, сама украинская проблема не решится окончательно без воссоздания европейского единства. Концепция единой и неделимой европейской безопасности сегодня кажется утопией, но только при такой системе удастся снять проблему членства Украины в НАТО и вообще избежать превращения этой страны в буфер между Россией и остальной Европой. Следовательно, восстановление европейского единства и решение украинской проблемы нужно рассматривать как два параллельных, а не два последовательных процесса.
При всем драматизме произошедших за последние четыре года на востоке Европы событий не следует забывать, что четыре года – лишь мгновение в контексте многовековой восточноевропейской истории. За одно мгновение, конечно, можно наломать немало дров, но разрушительный потенциал человеческой глупости, самонадеянности и амбиций все же не беспределен.
