Виктор Лошак

| Журнал «Огонёк»

Очевидно, России еще долго жить под санкциями. Волей-неволей опыт и быт Ирана, существующего с разной степенью ограничений уже 40 лет, нам не может быть не интересен. Наш специальный корреспондент оказался в Тегеране в тот самый момент, когда страна в очередной раз попала в фокус мирового внимания

Хасан ведет машину с каким-то особенным иранским шиком — полулежа, с включенными музыкой и громкой связью. По ней он воркует с женой, а позже с улыбкой минут пять слушает младенца. Младенец не замолкая кричит. Хасан блаженно повторяет: «Иншалла!» Все это происходит до того момента, пока мы не чмокаемся с бампером идущей впереди машины. Слава Аллаху, все обошлось без царапин и вмятин.

Конечно, писать о таксисте — нехорошо для репортажа. Я и сам не раз такой «туризм» вычеркивал, ну так и Хасан не простой таксист, а очень иранский. После того как разобрались на дороге, он наконец обратил внимание на меня. Раскрыл мне главные объекты своих увлечений и ненависти. Сначала водитель листал в телефоне картинки с пирожками, тонким иранским хлебом, пиццей и еще со множеством каких-то мучных радостей, чему я и названия не знаю. И каждый раз с блаженной улыбкой показывал на себя: «Хасан!» Понятно, что эта желтая «реношка» была для него временным увлечением, тем более что тут, на дороге, сновали его недруги — мотоциклы-такси, которые так и выхватывали одиноких пассажиров из-под носа у Хасана и его коллег.

Не скажу, что 12-миллионный Тегеран — город победившего автомобилизма: слишком ужасающи тут пробки, стар и недорог автопарк. Но точно, что Тегеран — мегаполис окончательно побежденных пешеходов. Можно увидеть, как они, подняв руки, будто одновременно сдаются и обороняются, переходят дорогу. Удивительно, как же такие вежливые в жизни, абсолютно не назойливые и не фамильярные, в отличие, скажем, от египтян и турок, иранцы становятся такими грубыми и не уступчивыми за рулем. Хаос движения выплеснулся на узкие тротуары. Здесь маневрируют и паркуются мотоциклисты. Кстати, у большинства мотоциклов, как у лодок, есть свои имена: «Назира», «Хафиз», «Лейла»…

Возможно, назвать мотоцикл именем девушки — это одна из немногих разрешенных форм ухаживания. Мне показалось, что ограничения, наложенные здесь на женщин, на их свободу и отношения с мужчинами, нами, европейцами, здорово преувеличены. В столице много современных и, несмотря на закрытую одежду, модных женщин. Много дам за рулем, и — о, ужас! — в машине нередко видишь, как платки лежат на плечах, а головы не покрыты. Женские компании нередки в ресторанах. Находясь там с мужчиной, женщина может закурить. О красоте иранок писать не буду, для этого нужны стихи и не мой талант. Скажу лишь, что красота эта какая-то прожигающая. Они будто сошли с персидских музейных картин: длинный разрез глаз, линии, где нет ни одного угла. Чем закрытее одежда, тем наивнее и милее их легкое кокетство…

В отношениях, как и в этикете, здесь много затейливости. Например, вопрос: «Сколько стоит?» должен быть лишь последним в разговоре с торговцем, иначе получишь ответ: «Нисколько». Или садиться спиной к человеку невежливо, а если уж сел, извинись, на что получишь фразу «У цветка нет ни передней части, ни тыльной», тогда за тобой ответ: «Соловей сидит за цветком».

На улице вдруг что-то может безотчетно удивить и лишь спустя минуты поймешь причину. Например, нет ни одной собаки. Или автобус прошел: в половине окон женские лица, а во второй — мужские. При досмотре в аэропорту женщины и мужчины тоже разделены. Что говорить тут об иранцах, если даже в экипажах летающего в Тегеран «Аэрофлота» нет ни одной женщины.

Санкции? Просто жизнь

Если в последнюю неделю перебирать в гостинице весь пакет телеканалов, то, и не зная фарси, поймешь, насколько сдержаннее отнеслись к объявленным Трампом санкциям иранцы, чем собственно американцы, французы, российские комментаторы. Да, ограничения представляются тяжелыми: запрет на операции с долларами, на биржевые сделки по продаже иранской нефти, полиметаллов, золота, угля; под ограничения подпадают судостроение, энергетика, Центробанк страны. Иранцы же относительно спокойны. Частично пока потому, что американские санкции без европейских выглядят не так страшно. Но самое главное — большинство населения страны и не жило никогда без санкций. Впервые они были введены Америкой после нападения на американское посольство в 1979-м, случившееся после исламской революции и свержения шаха, затем пересмотрены в сторону расширения после начала ирано-иракской войны…

Один, хорошо понимающий ситуацию специалист, имя он попросил не называть, обратил мое внимание: у иранцев нет трубопроводов, вся экспортная нефть перегружается на танкеры с острова Харк. Так вот, за все десятилетия санкций, всегда предполагающих резкие ограничения в торговле нефтью, ни один танкер Иранской судоходной компании, находящийся в рабочем состоянии, не был продан или распилен на металлолом.

Ненависть к Америке тут так укоренилась, стала краеугольным камнем режима аятолл, что, кажется, живет совершенно отдельно от санкций. Объяви Трамп не новые санкции, а «великую дружбу Америки с Ираном» на пятничной молитве (есть тут такая форма обязательной еженедельной политинформации для всей страны) — это все равно было бы названо происками сатаны.

В Иране сложно оперировать цифрами. Здесь с огорчением говорят о недобросовестной и запоздалой статистике. Но, возможно, у религиозной власти не все получается с фронтом ненависти к Западу еще и потому, что несколько миллионов иранцев (говорят о 10 млн) живут на два дома. Выезд из страны со всевозможными формальностями, но все-таки можно считать открытым, а диаспора дает стране валюту. Ко всему западному интерес велик. Туристов мало, как в Советском Союзе, поэтому редких добравшихся одаривают вниманием. Первые послабления в культуре — выставки западных музеев. В Национальном сейчас представлены «Сокровища Лувра». За первые две недели их посмотрели 170 тысяч человек.

Удивительно, но Запад — естественная часть биографии не приемлющих его иранских лидеров. Отец исламской революции аятолла Хомейни провел немалую часть жизни в парижской эмиграции. Нынешний президент Роухани — выпускник университета в Глазго, где позже защитил и докторскую диссертацию, говорит на четырех европейских языках. На заявление Трампа о новых санкциях иранский президент ответил спустя несколько дней: «Америка пожалеет, если выйдет из ядерной сделки с Ираном. Мы будем накапливать оружия и ракет столько, сколько нашей стране потребуется». На любые обвинения в развитии военной ядерной программы религиозный Иран ответит вам, что еще в начале 2000-х нынешний духовный лидер — аятолла Хаменеи издал фетву, в которой говорится о том, что производство, накопление и применение ядерного оружия запрещено исламом. Собственно, эта фетва и стала в 2005 году официальным заявлением Ирана на сессии МАГАТЭ. Тогда ей не вполне поверили, тем более что случаи изменения принципам фетв в истории Ирана были.

Вне критики

Если жесткая религиозная власть в Иране — это мракобесие, то тонкое и изощренное. Мимо аятолл точно не прошел опыт развала Советского Союза. Кто знает, если бы в ЦК КПСС сидели такие же люди, не жили ли бы мы сейчас по-прежнему в СССР? Старцы в чалмах и халатах превратили все медиа в рупор собственной пропаганды. Достаточно сказать, что занимающееся телевидением и прессой Министерство информации одновременно является ведомством разведки и контрразведки. Все это сведено под одну крышу с наивной прямотой, мол, «чего уж там…».

С другой стороны, религиозные власти ответили на все основные запросы иранца (читай, советского человека): открыли границу; наполнили прилавки; запрос на социальное иждивенчество удовлетворили высоким пособием, бесплатным и качественным здравоохранением и образованием; дали каждой семье возможность купить плохонький, но автомобиль; раскочегарили национализм; понимая естественную оппозиционность молодежи, сделали упор на семью во всех ее поколениях.

Религиозная верхушка реально управляет страной и всеми важнейшими репрессивными инструментами — спецслужбами, армией. И вмешиваться сюда общество права не имеет. Любые документы заседаний религиозной верхушки, а это 86 человек, строго засекречены и санкции за разглашение самые суровые.

Для всех структур власти, находящихся ниже, существует конкуренция с выборами, критикой и даже массовыми выступлениями. Хотя 70-летний Хасан Роухани лишь год назад был переизбран президентом голосами 57 процентов голосовавших (23,5 млн человек), уже через несколько месяцев против него прошли массовые выступления с самыми жесткими лозунгами. Один из них несли студенты: «Уходите из Сирии, подумайте о нас!»

«Opening soon!»

Многие обращают внимание на схожесть иранской общественной ситуации, настроений с российской времен перестройки или же начала 1990-х. Директор крупнейшей консалтинговой компании в области крупных проектов культурного девелопмента француз Поль Алезра, работающий как в Иране, так и в России, считает, и того меньше: Тегеран — это Москва 10–15-летней давности. В Иране компания Поля «Авеста» ведет проект строительства крупнейшего в мире (!) «Тегеран молла». Это город развлечений, спорта и торговли в 1,7 млн квадратных метров, удачно расположенный между Тегераном и его спутником Кереджем — 12 млн жителей плюс еще 2. Строят центр иранцы уже пять лет, потратив почти 6 млрд евро. Среди занятых здесь 22 тысячи строителей,10 тысяч — рабочие-афганцы. Среди фирм, ведущих наладку и поставки оборудования, немало европейских, отсюда некоторое волнение перед санкциями.

Владеет всем, что здесь строится и уже построено, богатейшая иранская семья Ансари. По разным причинам в Иране трудно просчитать размер состояний даже самых богатых. Неофициально считается, что Ансари принадлежат активы стоимостью 8 млрд долларов. Отец контролирует нефтяной бизнес, старший сын — финансовый, средний, 55-летний Абульфаз, строительный, младший — мебельный.

Абульфаз сейчас занят уже не столько стройкой, сколько тем, с каких спортивных соревнований, концертов, выставок откроется этот мега-молл. «Opening soon» («Скоро открытие») — самая популярная надпись на здешних стенах и витринах. Похож средний Ансари больше на человека, привыкшего к автомату, чем к биржевым котировкам. В манере одеваться, агрессивно вести разговор — типичный наш олигарх первой волны. А вообще, он оказался единственным увиденным мною иранцем, который при встрече пожал женщинам руки. По иранскому этикету «тааруфу» это категорически не положено. У Ансари кабинет большого босса на последнем этаже административного здания. Угощает чаем в ормузах, сам тоже пьет, по баскетбольному забрасывая в рот кусочки сахара. Вообще, чай и сладости — атрибуты любого разговора в Иране.

В петле импортозамещения

У хозяина «Тегеран молла» нет сомнений в том, что все торговые площади здесь будут заняты. В Иране у малого и среднего бизнеса исключительная свобода. Она определена законами шариата. По ним работает и суд, создавая некую зачаточную форму прецедентного права. Удивительно, что религия и ее лидеры здесь не только вмешиваются, но и напрямую регулируют экономику. Еще в 1979 году в ответ на постреволюционные санкции духовный лидер аятолла Хомейни провозгласил политику импортозамещения. Позже она была заложена в Конституцию страны: если категория товаров производится в Иране, то импорт этой же категории запрещен. Интересно, что по времени это почти совпало с тем, как китайские власти взяли обратный иранскому курс на производство и поставку товаров на экспорт. Что в результате получилось у тех и у других, очевидно.

Тем, кто воспевает импортозамещение в России, об опыте Ирана знать полезно. Сложной промышленности группы «А», промышленности для промышленности, в Иране нет вообще. В частности, для военных нужд Тегеран вынужден все закупать за границей. В группе «Б» Иран производит все или почти все, но экспортировать это невозможно из-за отвратительного качества, неконкурентоспособности. Те, кто в России занимается торговлей с этой страной, жаловались, что нам в Иране, кроме некоторых видов сырья, ничего не интересно. А фрукты, овощи? В середине мая на здешних прилавках уже лежали горы винограда, арбузы, абрикосы… Но, оказывается, сельское хозяйство этой большой страны абсолютно не приспособлено к дальнему экспорту. Все, что вывозится отсюда в соседний Ирак или Афганистан,— это грузовик, загруженный на поле и отправленный в конкретную лавку. Возможно, появление торговых сетей стимулировало бы страну к хранению и перевозкам больших партий сельскохозяйственной продукции, но сетей пока в Иране нет. Вот почему иранские овощи и фрукты почти отсутствуют и на наших прилавках.

За фасадом

Проблемы, так похожие на советские! И этим схожесть нашего прошлого и иранского настоящего не ограничивается. Есть идеологический фасад, а есть суть жизни. Правду о политике и власти в СССР люди говорили друг другу на кухнях. В Иране, мне кажется, «кухонное меню» куда шире. Дом — это и место естественного поведения женщины. Здесь проходят молодежные вечеринки, квартира — замена вечернему кафе и ночному клубу, где можно не ждать визита стражей исламской революции. Дом — место, где можно не придерживаться сковывающих религиозных ограничений — за собственными стенами можно выпить бокал вина или чего-нибудь покрепче. Власть, кажется, это прекрасно понимает, иначе, запретив повсеместно спиртное, запретила бы и продажу перегонных аппаратов.

Вот в чем Россия далеко отстала от Ирана, так это в безусловном уважении частной собственности. Говорят, в старой части Тегерана можно увидеть пустующие квартиры, у которых нередко и стекол в окнах уже нет. Из них в конце 1970-х, в годы исламской революции и свержения шаха, бежали хозяева. Но квартиры принадлежат им, и никто не вправе эти квадратные метры тронуть.

Эта щепетильность к чужому спасла стране замечательный музейный комплекс Дворца шаха. Если, предположим, ничего не зная, зайти в главное здание или библиотеку, то можно подумать, что просто разминулся с хозяевами, и Мохаммед Реза Пехлеви не сбежал из страны 40 лет назад, а только-только вышел по делам. Кажется, они недавно были здесь: вот игрушки, разбросанные в детской, журнал «Time» у изголовья кровати, аккуратно разложенная французская обувь мадам Пехлеви, морские и армейские фуражки шаха, открытая крышка громоздкого электропианино, подаренного «Ямахой»…

Как видите, предшественника свергли, но памяти о нем и его семье не боятся. Впрочем, разве только в Иране власть уверена, что настоящее народное счастье началось лишь с ее приходом?