Андрей Кортунов

| РСМД

Выступление на Сессии «Внешняя политика эпохи перемен: как развиваться в меняющемся мире» XV Ежегодного заседания Международного дискуссионного клуба «Валдай».

Двести лет назад выдающийся немецкий военный теоретик Карл фон Клаузевиц предложил свою знаменитую формулу соотношения войны и политики: «Война есть продолжение политики иными средствами». За два столетия формула Клаузевица не претерпела сколько-нибудь радикальных переосмыслений, но после двух мировых войн складывалось впечатление, что политика все меньше нуждается в своем продолжении в виде войны. Альтернативные, преимущественно дипломатические средства политики постепенно вытесняли войну на обочину исторического процесса. По крайней мере, так казалось многим из нас.

Сегодня ситуация, на мой взгляд, начинает меняться. Война со своей логикой, с особой ментальностью, со своими принципами и приоритетам начинает все более активно проникать в ткань мировой политики. Формула Клаузевица в наши дни могла бы звучать в зеркальном варианте: «Политика есть продолжение войны иными средствами». И эта победа парадигмы войны над парадигмой политики, над парадигмой дипломатии не может не вызывать тревоги относительно того, куда идет современный мир.

Что мы видим на поверхности? Роль военных в определении внешнеполитических задач, да и в их реализации тоже, растет по всему миру. Посмотрите на руководящий состав администрации Трампа — давно уже в Белом доме не было столько многозвездных генералов, сколько сегодня. Даже президентом сугубо штатского Брукингского института стал отставной генерал. А кто оказывает большее влияние на американскую политику в Сирии — Государственный департамент или Пентагон? А в Афганистане?

Похожий процесс милитаризации внешней политики происходит и в России. Хотел бы ошибиться, но, как представляется, баланс влияния между военными и дипломатами в последние годы у нас все больше смещается в пользу первых. И не только в Сирии, не только в аналогичных кризисных ситуациях, но и во многих других внешнеполитических вопросах. Подозреваю, что нынешний кризис контроля над вооружениями, помимо всего прочего, в какой-то степени также связан с нарушением привычного баланса между военными и дипломатами.

Само по себе усиление силовиков, возможно, и не должно было бы вызывать особой опасений — военные, как правило, отличаются осторожностью и прагматизмом, хорошо понимая, что несет с собой пересечение черты, отделяющей мир от войны. Но оборотной стороной этого процесса является происходящая на наших глазах деградация искусства дипломатии. Не хочу делать произвольных обобщений — мы знаем замечательных профессионалов, виртуозов внешней политики и в России, и за рубежом. Но в целом классическая дипломатия пребывает в упадке. Иногда, наблюдая за деятельностью того или иного высокопоставленного переговорщика или посла, читая его бесконечные твиты и посты в социальных сетях, задаешься вопросом: а ты, вообще-то, кто — дипломат, блогер, пропагандист или телезвезда?

И дело тут, разумеется, не в каком-то фатальном дефиците профессионализма. Дипломатия всегда была творческой профессией, а для творчества нужна хоть какая-то автономия. И на уровне посла, и на уровне атташе. А если роль дипломата сводится исключительно к исполнению вышестоящих указаний и к транслированию официальных позиций, то о каком творчестве может идти речь? Как известно, все творчество машинистки состоит лишь в допущенных ею опечатках.

Но все это, в конечном счете, — лишь внешние проявления наступления войны на политику. Более существенным я считаю наметившуюся экспансию военного сознания в невоенные аспекты мировой политики. Приведу несколько иллюстраций этого процесса.

Внешняя политика — это всегда игра на полутонах, это способность увидеть в черно-белой картине пятьдесят оттенков серого. Война — это отсутствие оттенков. Игра с нулевой суммой. Цитируя Сергея Наровчатова: «Против нашей роты — вражеский расчет. Никакой природы. Никаких красот». И если мир все чаще воспринимается современными политиками как глобальное поле боя, то он неизбежно оказывается черно-белым. В нем уже нет места рефлексии, нет места для интроспекции. Наконец, нет места для элементарной эмпатии: «мы» всегда и во всем правы, «они» всегда и во всем не правы, «нам» можно все, «им» нельзя ничего.

Далее. Традиционная цель внешней политики — решение международных проблем. Пусть не идеальное, пусть временное, путь не вполне справедливое. Цель войны — нанесение максимального ущерба оппоненту. И тут мы тоже видим, как военное сознание начинает замещать политическое. Хрестоматийный пример — разнообразные санкции. Все понимают, что чаще всего санкции не приводят к изменению в поведении объекта их применения, особенно когда речь идет об односторонних санкциях. И тем не менее санкции продолжаются. Более того, санкции становятся универсальным инструментом внешней политики, во многом подменяя собой традиционную дипломатию.

Еще одна тревожная тенденция. Ограничения, накладываемые современным обществом на способы ведения боевых действий, минимальны. Как говорится, all is fair in love and war (в любви и в войне все средства хороши). Включая и дезинформацию, и прямой обман, и провокацию. Но в политике так быть не должно, поскольку в политике большое значение имеет репутация, предсказуемость и надежность. О репутационном ущербе на войне говорить бессмысленно, в политике этот ущерб нельзя не учитывать. Похоже, что мы все — на Востоке и на Западе — начинаем жить по законам военного времени, когда все средства хороши, а репутация становится непозволительной роскошью или, по крайней мере, легко расходуемым ресурсом. И в итоге, например, практически стирается очень важная красная линия между политикой и спецоперацией. Из мировой политики уходит уважение к оппоненту, которое сохранялось даже в самые худшие времена холодной войны.

Точно так же, на войне и в политике, принципиально различное отношение к «диссидентству», к альтернативным точкам зрения, к критике «генеральной линии партии». На войне диссидент — потенциальный предатель, на войне приказы не обсуждаются, а выполняются. В политике диссидент — потенциально очень важный участник процесса принятия решений, критика — ключевой элемент повышения эффективности проводимого курса. Меня очень тревожит складывающаяся повсеместно обстановка нетерпимости к инакомыслию, ко всему, что так или иначе выпадает из политического мейнстрима. У нас остается все меньше площадок для профессионального, идеологически нейтрального и заинтересованного обсуждения самых важных вопросов внешней политики.

Доминирование военной логики в политическом мышлении проявляется еще и в том, что что в последние десятилетия великие державы обычно выигрывают войну, но мы проигрываем мир. Ресурсы — не только материальные, но политические и интеллектуальные — для ведения войны находятся удивительно быстро, а ресурсы для построения мира раз за разом оказываются в дефиците. Войны человечество готово финансировать, мир — нет. Так было в Афганистане и в Сомали, в Ираке и в Ливии, во многих других местах. Так может произойти и в Сирии. Мы постоянно наступаем на одни и те же грабли — отсутствие продуманной и реалистической стратегии выхода из кризисных ситуаций.

Могут сказать — ну и что? Разве современная обстановка «опадающего мира» не оправдывает прогрессирующую милитаризацию политики? Если исходить из тезиса о том, что «классовая борьба обостряется по мере продвижения к социализму», то превращение политики в продолжение войны иными средствами закономерно и неизбежно. Пусть опадают жухлые листья традиционной дипломатии. Рано или поздно наступающая сегодня политическая зима сменится весной, и на старом дереве мировой политики набухнут почки новой дипломатии.

Хотелось бы, чтобы именно так и случилось. Только не стоит забывать о том, что такой фаталистический подход запускает цепную реакцию самосбывающихся пророчеств, в конце которых — большие неприятности для всех нас. И долгожданная весна в итоге наступит очень и очень нескоро.