Дмитрий Евстафьев, Андрей Ильницкий

| «Международная жизнь»

Глобальный экономический кризис является некоей «спящей реальностью», пока еще слабо проявляющейся в самой экономической деятельности…

Вместо введения: глобальный кризис как точка фиксации трансформаций

Глобальный экономический кризис является некоей «спящей реальностью», пока еще слабо проявляющейся в самой экономической деятельности. По формальным макроэкономическим параметрам мы находимся в периоде относительно высоких общеглобальных темпов экономического роста. Главным практическим проявлением глобального экономического кризиса являются нарастающие негативные ожидания на фоне усугубления давно сформировавшихся асимметрий развития, носящих социально непреодолимый характер¹ и лишь усиливающихся при внедрении новых технологий. Ожидания глобального экономического кризиса оказывают прямое воздействие не столько на темпы развития, сколько на ожидания относительно последствий реализации «спящих» кризисных тенденций. И эти ожидания сводятся к неизбежности значительных и структурно жестких трансформаций всей архитектуры глобальной экономики, что повлечет за собой и трансформацию глобального политического и военно-политического пространства.

Важной чертой нынешнего глобального кризиса является сочетание двух факторов: с одной стороны, возникает эффект примерной одновременности проявления экономических и политических кризисных тенденций² и тотального характера эрозии системных глобальных институтов. С другой — эти процессы приводят к формированию гибридного политико-экономического пространства, где политические, экономические и социокультурные аспекты развития становятся почти неразделимы. Такие гибридные пространства являются естественным элементом развития регионализации глобальной экономики и в особенности системных связей, возникающих вокруг реального сектора глобальной экономики.

Уникальной может оказаться глубина кризиса, способного стать кризисом всей модели развития, а не только кризиса соотношения сил внутри модели, как минимум купируемого за счет перераспределения «долей» влияния внутри системы глобализации. Это ставит на повестку дня вопрос: насколько современная политическая и экономическая система способна к трансформации без разрушения рамок и системообразующих внутренних связей?³. Но возможный будущий кризис не будет чисто экономическим, и тем более маловероятно, что он локализуется в финансовой отрасли. Это будет системный кризис, затрагивающий не только экономику, но и социальные процессы, а также политические институты. В случае, если удастся удержать кризис только в рамках экономических отношений, это можно будет считать большой удачей, дающей шанс на сохранение основных системных связей глобализации.

Для полноценного развития новых экономических и политических тенденций необходимо относительно «свободное» пространство для формирования новой системы экономических связей. Но такого пространства в современном мире не так уж и много — система глобальной экономической взаимозависимости оказалась довольно плотной, а в последние годы под воздействием политизации она уплотнилась еще больше. Как результат, процессы формирования новой экономики идут относительно медленно, более того — непоследовательно. Это очень заметно, например, по ситуации вокруг формирования бездолларовых расчетных систем, потребность в которых объективно существует, но возможности практического внедрения ограничены и политическими, и экономическими обстоятельствами, связанными с силой связей взаимозависимости, сформировавшимися в системе финансовой глобализации.

Глобальный кризис, неизбежно разрушающий часть пространства взаимозависимости, и будет инструментом стимулирования процессов развития новой экономики. Но скорость развития процессов пока остается не вполне понятной величиной. О потенциальной остроте будущего кризиса говорит постановка США как лидера «коллективного Запада» в практическую плоскость вопроса о пространственном переформатировании западного мира. Это означает, что сердцевиной посткризисных процессов вполне может стать формирование новых экономических макрорегионов, что возможно только при разрушении системы жесткой взаимозависимости, сформировавшейся в эпоху «зрелой глобализации».

Глобальный кризис в данном случае выступает в роли точки качественного перехода «количества» накопленных изменений в «качество». За счет кризиса снимается ответственность не только политическая, но и экономическая за создание и неразрешение тех диспропорций развития, накапливавшихся последние 30 лет. Пространственное геоэкономическое переформатирование до известной степени легитимизирует и политическую нестабильность, и возможный отказ от ранее взятых на себя экономических обязательств. С этой точки зрения попытки отсрочить реализацию кризисных тенденций со стороны целого ряда игроков мировой политики и экономики могут привести лишь к усугублению тяжести последующих процессов, подобно тому как отказ от кардинальных действий по реформированию глобальной финансовой системы после кризиса 2008-2009 годов привел к усилению паразитарного характера глобального американоцентричного финансового сектора.  

Важнейшие направления глобальных трансформаций

С учетом сформулированного выше понимания сути и основных векторов глобальных трансформаций назовем следующие направления глобальных экономических, а по существу, политико-экономических трансформаций, способных отразиться на практических вопросах развития России.

• Возникновение новых «ядер» глобального экономического роста, основанных на тех экономических «единицах» (как правило, государствах), которые смогли с использованием различных инструментов национального суверенитета обеспечить установление контроля над механизмом извлечения, монетизации и реинвестирования различных типов ренты. Это может сопровождаться деградацией старых «ядер» экономического роста, а также изменением географической локализации новых. В частности, в «зону риска» может попасть традиционный центр экономического роста в Средиземноморье. Важнейшим аспектом может стать смещение центра экономической консолидации из Восточного Средиземноморья за рамки традиционного пространства экономического роста в Персидском заливе. Главным проявлением процессов регионализации экономического роста становится стремление к относительной региональной самодостаточности наиболее значимых технологических и экономических систем и переносу технологических звеньев с более высокой добавленной стоимостью в национальную экономическую юрисдикцию.

Еще более жесткая конкурентная ситуация складывается в Восточной Азии, где уже обозначились два конкурирующих системных проекта: центр экономического роста с точкой консолидации в Восточной Азии и формируемый США центр экономического роста в Юго-Восточной Азии с возможным подключением Индии. На данном этапе можно говорить о фокусировке процессов экономической регионализации в относительно небольшом количестве частично старых, но частично и вновь сформированных экономических макрорегионов. Экономический кризис, а тем более кризис системный, ускорит формирование подобных макрорегионов, однако о политической составляющей процесса регионализации говорить пока рано.

— Кризис институтов глобализации. Данный аспект является наиболее очевидным. На сегодняшний день ни один из значимых международных институтов не может рассматриваться в качестве полностью дееспособного. Единственный институт, хотя бы отчасти выполняющий свою функцию, — Совет Безопасности ООН, ограничивающий до известной степени рамки конфронтации между ключевыми в военно-политическом плане странами. Наиболее показательным в данном случае является кризис ВТО. Здесь мы сталкиваемся с сочетанием трех разнонаправленных факторов, создавших негативную синергию:

— стремление США к усилению своего политического влияния как инструмента компенсации утраты влияния экономического, что стимулировало ужесточение попыток глобализации американского внутреннего законодательства в ключевых сферах (финансы, информационное общество, энергетическая безопасность, антимонопольное законодательство как инструмент противодействия концентрации капитала);

— объективное ослабление субъектов глобализационного регулирования, под которые и создавалась система глобальных институтов, — транснациональных компаний. ТНК так и не смогли превратиться в доминирующий субъект глобальной политики и экономики. Национальные государства действуют, опираясь на принцип государственного суверенитета, и представляют собой куда более сложный субъект регулирования, тем более если они исходят не из приоритета международного права;

— политизация экономических вопросов, введение в экономическое регулирование политических и экономических компонентов (как, например, поступил ЕС при принятии «энергопакетов»), что сделало невозможным рассмотрение спорных моментов только с позиции экономической целесообразности. Эти тенденции, обозначившиеся с начала 2010-х годов, были еще больше усугублены санкционными обострениями последних лет.   

В то же время региональные экономические и политические структуры демонстрируют большую дееспособность, что отражает тенденции регионализации мировой политики и экономики. 

• Изменение характера доминирующих фокусов в развитии реального сектора экономики. Парадигма нейрофикации социального пространства⁴, обозначенная идеологами глобализации, продолжает существовать, но наметился важный тренд в сторону прямого внедрения технологий искусственного интеллекта в реальный сектор экономики. Это может привести к колоссальной его структурной перестройке с непредсказуемыми содержательными последствиями.

— Даже если не следовать «крайним» сценариям развития четвертой промышленной революции, то очевидно, что мир идет к кризису «мировых фабрик», обеспечивавших стандартизацию производства и потребления, а это будет означать возникновение в относительно короткие сроки избыточного населения, измеряемого не десятками, а сотнями миллионов человек с весьма ограниченными шансами на их социально безопасное «поглощение» в пределах региональных экономических систем. В основном локализовано это будет в пределах одного макрорегиона — Юго-Восточной и частично Северо-Восточной Азии, но отдельные всплески социальных последствий такой трансформации (миграция, кризис городов, политический радикализм обнищавших слоев населения и т. п.) могут затронуть и иные регионы.

Вероятно, этот аспект трансформаций реального сектора экономики следует считать наиболее важным вызовом глобальной экономической стабильности, притом что эти процессы полностью вписываются в логику экономической регионализации. Это означает существенный рост значимости страновых и региональных рынков, их социальной гибкости и способности к кастомизации как условия устойчивого экономического развития.

— Формирование пространств «новой логистики», выведенных за пределы контроля США и их ближайших сателлитов, что придает мировой торговле дополнительную устойчивость, но одновременно формирует новые очаги конкуренции, в том числе с использованием различных неэкономических инструментов. В возникающих пространствах новой логистики весьма вероятен резкий рост спроса на услуги в сфере обеспечения безопасности, но уже в трансрегиональном формате, в обеспечении относительной операционной защищенности экономической деятельности в смежных пространствах⁵. Изменится суть логистики: кастомизация товаропотоков за счет новых систем управления создаст эффект микрологистики, повышающий значимость микро- и особенно средних рынков⁶, ускоряющих и качественно ужесточающих процессы регионализации глобальной экономики.

— Рост потребности в создании недолларовых механизмов взаиморасчетов в мировой и региональной торговле, защищенных от различных политически мотивированных манипуляций, а также от «технологических» дефолтов. В глобальной экономике существует ярко выраженный запрос на механизмы технологической и операционной защиты от манипулятивности в глобальной финансовой системе, грубо говоря, от доминирования США в глобальных финансах. Но насколько в принципе в складывающихся условиях будет оставаться стратегически актуальной концепция финансово-инвестиционной взаимозависимости как центрального компонента глобальной взаимозависимости?⁷ Проблема в том, что переход от недолларовых механизмов расчетной деятельности даже в мировой торговле к недолларовым механизмам инвестиционной деятельности не является естественным и не обеспечивается за счет простого развития расчетных механизмов. Это требует существенно иного качественного уровня и в технологическом, но главное — операционном обеспечении.

— Кризис социальной и культурной идентичности в крупнейших постиндустриальных урбанизированных агломерациях, создающий условия для социальной нестабильности и деструкции и возникновения новых идеологических концепций и конструктов. Происходит окончательная деактуализация вопроса о корпоративной идентичности как основы развития глобализированного мира. Формирование на базе слабоконтролируемых процессов социальной атомизации питательной среды для возникновения радикальных идеологических тенденций и процессов. Если раньше, в том числе в начале 2000-х годов, источником дестабилизирующих социальных процессов была условная «деревня», то в последние годы деструктивные в социальном плане тенденции формируются и реализуются в крупнейших городских агломерациях, утрачивающих социально-экономическую базу.

Попытки выработки политической методологии цифрового урбанизма⁸ решительных успехов не дали, а косвенно пока лишь способствуют формированию разновекторности социального развития в крупных агломерациях. В крупных городских агломерациях наблюдается процесс деклассирования социально-вовлеченных групп населения, не всегда сопровождаемый пауперизацией, но всегда приводит к социально и социально-политической анклавности, а в перспективе при определенных условиях — к социокоммуникационному сектантству. Важно, что эти процессы развиваются перпендикулярно процессам наполнения этносоциальных идентичностей новым содержанием⁹.

— Существенное расширение потенциала информационно-политических манипуляций, возникновение возможности удержания исключительно за счет манипулятивных методов «дополненной реальности» как в политических, так и экономических процессах в среднесрочной перспективе. Возникла основа для стратегических информационных манипуляций, методика которых частично апробировалась в ходе гражданского кризиса в Венесуэле. Глобальный кризис формирует специфическое пространство ожиданий, способствующее востребованности и воспроизводству непроверенной или заведомо ложной информации. Российское общество, например, отличается высокой остротой восприятия информационных манипуляций, что имеет негативные последствия для информационной деятельности вообще, в том числе и информационной деятельности государства¹⁰. Происходит сращивание киберударных и социоманипулятивных методов, что является исключительно опасным процессом, существенно расширяющим возможности дестабилизации ситуации в государстве-конкуренте без перехода порога прямого военного конфликта и даже гибридного военно-силового противоборства.

— Разновекторность цифровизации, нарастание рисков, связанных с последствиями операционных сбоев в сложных цифровизированных системах. На сегодняшний день очевидно, что, с одной стороны, цифровизация и разработка различных по своим свойствам систем искусственного интеллекта (ИИ) становится глобально признанной неизбежностью, а с другой — универсалистские форматы и подходы к развитию систем, основанных на ИИ, не разработаны и вряд ли будут разработаны.

Напротив, разработка систем ИИ ведется на базе национальных стандартов, отражая приоритетное внедрение этих систем в стратегически важные отрасли, не исключая и военную сферу. Но «национализация» или, как минимум, деглобализация через частичную национализацию наиболее перспективной технологической сферы означает значительный шаг в направлении разрушения технологического универсализма, свойственного ранее системе глобализации. Нельзя исключать, что данный вызов в стратегической перспективе может оказаться одним из наиболее жестких и решающих с точки зрения определения предельных рамок деглобализации, поскольку способность экономически встраиваться в цифровизированную среду становится одним из важнейших элементов определения социальной статусности человека и/или социальной группы.

Мир стоит на пороге возникновения новой архитектуры мировой экономики, возникающей из новых механизмов извлечения и реинвестирования ренты и новой роли неэкономических факторов в экономических процессах.

Существует высокая вероятность мягкого, а в некоторых пространствах и относительно жесткого «распада» экономических и социально-экономических систем, созданных вокруг элементов глобализированной экономики и связанных с перераспределением различных типов ренты. В мягком варианте нас ждет перекартелирование ключевых отраслевых систем (например, ОПЕК), в жестком, и в данном случае фактор финансового кризиса может стать ключевым, — распад относительно жестких взаимосвязанных систем. Такой вариант развития вполне возможен в финансовом секторе, а при определенных политических условиях — и в глобализированном информационном обществе, также становящемся объектом регионализации.

Новая система может разрушить монополию США на обеспечение оборота инвестиционных ресурсов, создав условия для внезапного кризиса в мировой финансовой системе. Одновременно усилится значимость внутренних драйверов экономического развития по сравнению с внешними. В долгосрочной перспективе доступ на наиболее платежеспособные внешние рынки будет определять возможность экономического развития. Но в период кризисных трансформаций наличие развитого и содержательно сбалансированного внутреннего рынка становится определяющим фактором экономической устойчивости государства. Главным вопросом станет диверсифицированность национальных рынков и их органическое развитие, что означает настоятельную потребность постепенного смягчения кредитного характера роста, присущего многим национальным экономикам в последнее время (в частности, экономике США и большей части стран — членов ЕС).

Сочетание новых технологий, новых систем управления производством и логистикой и новых механизмов финансовой коммуникации и инвестиционной деятельности дает синергию, но наиболее значимые свойства этой синергии могут проявиться только в конкретном времени и пространстве. Возникновение фокусного пространства трансформаций становится важным элементом формирования основ нового мирового порядка, а это означает высокую вероятность противоборства за контроль над таким пространством в классическом понимании этого термина. Что и обусловит относительно высокую роль военно-силовых инструментов на начальной фазе геополитических трансформаций. И в данном обстоятельстве, вероятно, и будет цивилизационный разрыв с прежней эпохой глобализации.

Таким образом, существует высокая вероятность того, что будущий новый мировой порядок (условно — «Ялта 2.0») будет касаться не только нового баланса сил в экономике, как об этом давно говорят, но и — в той или иной трактовке — новой пространственной и политической конфигурации экономически значимой части мира. А это, в свою очередь, закономерно повышает значимость вооруженных сил и иных политико-силовых возможностей государства как инструментов эффективного и благоприятного встраивания России в глобально значимые геоэкономические процессы.

С точки зрения философии глобальной политики данный процесс носит характер классического перерастания количества частных операционных и институциональных изменений в принципиально новое качество. Противоречивость этого процесса связана с одновременным сосуществованием внутри него и центробежных, и центростремительных тенденций: мы наблюдаем и ослабевание прежних системных связей внутри политических и даже экономических макрорегионов, примером чему может служить ситуация внутри «атлантического мира». Вместе с тем отмечаются и признаки консолидации новых пространств, по преимуществу экономических, но в перспективе способных получить и политическую надстройку.

Однако насколько Россия и как экономическая система, и как государство, проявляющее амбиции на арене глобальной политики, способна управлять этими трансформациями при имеющемся потенциале и архитектуре внутренней экономики и социальной структуры? Одновременное сосуществование и центробежных, и центростремительных тенденций означает приоритетную необходимость поиска и развития новых экономически мотивированных точек связности экономического и социально-политического пространства России. Учитывая глобальные геоэкономические реалии, вероятно, эти новые точки связности будут находиться за Уралом и относиться к новой волне экономического освоения Сибири и Дальнего Востока, выводящего Россию на возможность более активного участия в развитии восточноазиатских центров экономического роста, усиливающихся в преддверии ожидаемого кризиса.

Вместо заключения: констатация рисков

Распад модели глобализации, основывавшейся на американской глобальной монополярности и особенно монополии на определение «правил игры» в глобальной экономике, безусловно, является благом и объективной необходимостью, способной открыть дорогу для более сбалансированного развития мировой экономики. Американская монополия на управление финансово-инвестиционной составляющей глобальной экономики превратила инвестиционные институты в паразитарную, по сути, систему, главной функцией которой стало извлечение ресурсов из реального сектора глобальной экономики и реинвестирование их в виртуализированные финансовые инструменты, как правило, связанные с американской финансовой системой.

Финансовая эффективность глобальной экономики, достигаемая в том числе и за счет фактического снижения социального стандарта и уровня жизни в странах глобальной геоэкономической периферии и полупериферии, используется для компенсации внутренней убыточности американской экономики и неспособности национальной экономики США поддерживать уровень потребления, достаточный для обеспечения социальной стабильности. Поддержание доминирования финансового сектора становится тормозом развития глобальной экономики главным образом с точки зрения сдерживания демонополизации инвестиционных процессов, которые как результат «загоняются» в специфические форматы (например, криптовалюты и безбанковские расчетно-инвестиционные системы, часто архаические, как, например, «хавала»), что также является деструктивным по отношению к мировой экономике.

Распад американоцентричной экономической глобализации, основанной на доминировании финансово-инвестиционного капитализма, является благом для России, находящейся под постоянным санкционным давлением в экономике и являющейся объектом военно-силового давления с целью ограничить ее способность обеспечивать свой политический суверенитет и пространство для развития.

Процессы регионализации при всей их стратегической позитивности для России создают для нашей страны и определенные тактические вызовы, способные осложнить ее встраивание в формирующуюся экономическую систему. Главная задача для России заключается в том, чтобы ни она, ни ее союзники, ни национальные и социальные сообщества, дружественные ей, не стали в обозримой перспективе переходного периода в глобальной политике и экономике объектами переформатирования. Необходимо сохранить максимальный уровень геоэкономической субъектности, что подразумевает комплексность политики и видения стратегической перспективы.

Главным вопросом глобальных трансформаций, представляющихся неизбежными в контексте кризиса, становится то, насколько удастся удержать конкуренцию в ресурсно и логистически значимых регионах в существующих пространственных рамках. Это в конечном счете определит и остроту, и характер возникающих для России рисков.

Для России регионализация глобальной экономики важна не сама по себе, а как процесс, открывающий новые возможности для развития, связанные с использованием потенциала национализации экономического роста, затрудненной в существующем геоэкономическом контексте при доминировании финансово-инвестиционной модели капитализма, основанной на доллароцентричной финансовой системе и на не прекратившемся до сих пор процессе глобализации американского финансового законодательства.

Но национализация экономического роста не может рассматриваться как чисто экономический процесс. Безусловно, в основе всего лежат экономические задачи и процессы, но они не могут быть обеспечены только в рамках экономических механизмов и инструментов, даже если бы конкретная политическая ситуация в мире не была связана со столь значительной политизацией экономических процессов на тактическом и стратегическом уровнях. Национализация экономического роста всегда будет иметь, как минимум, политическое и военно-силовое измерения. Вопрос в том, насколько, в принципе, можно будет обеспечить национализацию экономического роста и к каким военно-политическим последствиям это может привести. С другой стороны, вопрос о новом мировом порядке, который, как представляется, должен стать результатом нынешнего кризиса, является во многом вопросом о ценностях, которые положены в его основу и которые являются основой развития главных «основоположников» этого порядка¹¹.

Глобальные трансформации будут происходить в крайне сложном для России исключительно динамичном контексте, характеризующемся нарастанием числа точек неопределенности в развитии и повышением «градуса» их напряженности по объективным и субъективным причинам.  Регионализация глобальной экономики, ставшая одним из проявлений деградации, свойственной периоду поступательной глобализации экономической архитектуры (основанной на приоритете финансового сектора), является лишь одним из аспектов кризисного развития мировой экономики, имеющим проявление и в мировой политике. Переход ряда ключевых игроков в глобальной политике и экономике, прежде всего США, но также и КНР, к политике пространственного переформатирования ключевых регионов мира исключает для России возможность встраивания в важнейшие геоэкономические, а как следствие, и геополитические процессы в существующем формате экономики и на существующем уровне пространственной, социальной и экономической связности.

Характер предполагаемых трансформаций таков, что реагировать на кризис становится просто бессмысленно, главной задачей выступает формирование системы мер, обеспеченных ресурсами и организационными инструментами, с одной стороны, позволяющими минимизировать наиболее деструктивные воздействия кризиса на российскую политику и экономику, а с другой — обеспечить эффективное встраивание России в перспективную мировую экономическую и политическую архитектуру с правом решающего голоса по критическим секторальным направлениям развития и с возможностью блокировать неблагоприятные для России тенденции по остальным. Это подразумевает переход к новой системе целеполагания и планирования в российской политике и стратегических векторах развития экономики.  

Регионализацию следует считать центральным, флагманским элементом экономических трансформаций, вокруг которого могут и будут концентрироваться трансформации, не имеющие в своей основе экономических факторов, но оказывающие прямое воздействие на развитие экономических процессов. Возникает своего рода гибридное операционное пространство, где невозможно в полной мере разделить экономические, политические, военно-силовые и даже социокультурные компоненты. Это категорически усиливает вызов комплексности государственного управления, обозначившийся после 2014 года, что подводит нас к базовому выводу относительно типа современного этапа в развитии глобальной политики и глобальных экономических процессов, определяющих характер, интенсивность и содержательную глубину глобального кризиса.

Современная ситуация демонстрирует постепенный, но вполне отчетливый транзит от конкуренции за доминирование в важнейших узлах системы глобальной политики и экономики (институтах, каналах коммуникаций, секторах экономики и узлах технологических цепочек) к конкуренции в пространственных системах, которым будут свойственны специфические формы организации пространства и внутренних системных связей, и моделях развития.

Возврат к доминированию пространственного контроля среди инструментов национальной мощи в противовес так называемой «мягкой силы» является одним из наиболее важных показателей кризиса глобализации как системы, проявляющегося не только на уровне стратегических подходов к решению важнейших глобальных проблем, но и на уровне применяемых инструментов экономической конкуренции. Другим подобным показателем является то обстоятельство, что выявляющиеся пространственные коалиции носят не только глобальный, но и субглобальный характер, обозначая, хотя и на начальном этапе, рамки пространственной коалиции.

Подобное развитие глобальных процессов является вызовом для России как с экономической, так и политической точек зрения, как минимум потому, что ставит под сомнение основные с точки зрения российских экономических властей механизмы экономического роста, да и в целом механизмы доступа к инвестиционному и оборотному капиталу. Но процессы формирования региональных (субглобальных) экономических коалиций, реализованных не только в экономических цепочках, но и пространстве, будут означать с высокой долей вероятности возникновение у границ России очагов военно-силовой напряженности, связанной уже не только с этнорелигиозной нестабильностью, ставшей бичом для экономической стабильности в 2010-х годах, но и являющейся результатом перекройки пространства в соответствии с новыми векторами развития и вновь сформированными экономическими макрорегионами.

Перед Россией стоит и задача формулирования комплексного ответа на негативные трансформации информационного пространства, которые, вероятно, будут только усугубляться. Россия должна противопоставить технологиям неограниченной информационно-социальной атомизации и социальной деструкции новые подходы к конструированию перспективных социальных пространств, создающих потенциал позитивного развития значимых социальных групп. Технологии социокоммуникационной гибридности могут быть не только деструктивными.

Складывающаяся геополитическая ситуация подразумевает комплексность ответа, включающего в себя и внутрироссийские, и внешнеполитические решения в различных сферах, причем новое качество управления внутренним социально-экономическим развитием страны будет приоритетным вопросом. Но главным фактором, обеспечивающим эффективность управления с точки зрения геоэкономических и геополитических решений, должно стать выделение в системе управления стратегического контура экономических решений, позволяющих успешно управлять организационными и инвестиционными процессами вне системы текущего государственного управления и вне краткосрочных, зачастую фиктивных задач, связанных с «управлением индикаторами».

 ¹Стиглиц Дж. Великое разделение. Неравенство в обществе, или Что делать оставшимся 99% населения? Пер. с англ. М: Эксмо, 2016. 480 с.

 ²Rodric D. Globalization’s Wrong Turn. And How It Hurts America // Foreign Affairs. July/August 2019 // https://www.foreignaffairs.com/articles/united-states/2019-06-11/globalizations-wrong-turn

 ³Не исключено, что мы сталкиваемся с эффектом наслоения нескольких «отложенных» структурных кризисов капитализма в середине 1980-х и конце 1990-х годов, преодолевавшихся за счет пространственного расширения американоцентричной финансовой системы и постоянного повышения уровня изымаемых вначале из геоэкономической «периферии», а затем — и «полупериферии» инвестиционных ресурсов. См.: Дерлугьян Г. Как устроен этот мир: наброски на макросоциологические темы. М.: Издательство Института Гайдара, 2017. С. 19-35. Проблема современного кризиса состоит в том, что пространственное расширение становится все более и более затруднено, хотя попытки включить в глобальный мирохозяйственный оборот Африку (ранее считавшуюся в своей основе «четвертым миром», т. е. пространством, не способным к развитию) и обращают на себя внимание, тем более что предпринимались они двумя странами, конкурировавшими за глобальную гегемонию: Китаем, США (вероятно, в случае победы Х.Клинтон эта линия могла стать стратегической), существенно в меньшей степени — ЕС, а Россией, как  правило, в экономической интерпретации формата AAAD. 

 ⁴Шваб К., Дэвис Н. Технологии четвертой промышленной революции / Пер. с англ. М.: ЭКСМО, 2018. 320 с.

 ⁵Обратим внимание на удивительные по глубине краткие замечания российского исследователя В.Цымбурского о «пространствах-проливах» между Россией и иными центрами силы, фактически, выполняющих функцию регулирования экономического роста как в отношении России, так и в отношении этих центров силы. Эту концепцию В.Цымбурский относит к 1993-1994 гг. Именно ее появление, и не только в России, но и в научных элитах других стран, заставило в конце концов существенным образом пересмотреть отношение к политической роли «транзитных государств». См.: Цымбурский В. Сила или удача. Новый шельф России // Русский журнал. Осень 2008. С. 44.

 ⁶Процессы кастомизации производства, новый уровень прозводственной и технологической гибкости, внедрение новых технологий (здесь выделяется технология 3D-печати, относительно резко удешевляющаяся) и формирование системы микрологистики уже в ближайшей перспективе могут поставить под вопрос некоторые базовые принципы планирования инвестиционной деятельности, в частности считавшееся аксиоматичным положение о необходимости минимальной величины рынка в 200 млн. человек для организации полноценного и коммерчески рентабельного инвестиционного цикла.

 ⁷Ряд экспертов считают, что потенциал глобальной финансовой взаимозависимости поступательно сокращается в том числе и в результате чрезмерно грубого использования США этого фактора для достижения конкретных политических целей. См.: Данилов И. Абсолютное оружие США сломалось // РИА «Новости». 25 октября 2018 г. https://ria.ru/20181025/1531420825.html (дата обращения: 14.03.2019).

 ⁸Таунсенд Э. Умные города. Большие данные, гражданские хакеры и поиски новой утопии / Пер. с англ. М.: Издательство Института Гайдара, 2019. 400 с.

 ⁹Фукуяма Ф. Идентичность: Стремление к признанию и политика неприятия / Пер. с англ. М.: Альпина Паблишер, 2019. 256 с.

¹⁰Согласно данным ВЦИОМ (март 2019 г.), 42% опрошенных считают, что нельзя отличить фейковые новости от подлинной информации. 83% опрошенных считают, что необходим специальный закон, устанавливающий наказание за распространение заведомо ложной информации // https://wciom.ru/index.php?id=236&uid=9603 (дата обращения: 20.03.2019). Несмотря на то что молодежь в целом считает себя более подготовленной к определению подлинности информации, уровень уязвимости общества следует считать весьма высоким.

¹¹Киссинджер Г. Мировой порядок / Пер. с англ. М.: АСТ, 2017. С. 474.