Виктор Лошак: Москва и москвич
На прошедшей неделе ушел из жизни Юрий Лужков. Многолетний мэр Москвы казался последним живым политиком на российском небосклоне.
Уже во времена бетонирования вертикали он заявлял по поводу отсутствия в Госдуме реальной оппозиции, что без нее она похожа на «жирную птицу с одним крылом». «Огонек» — с очень личными воспоминаниями о Юрии Михайловиче.
Он казался живее всех живых: в 70 лет дважды в неделю играл в футбол, забивая по пять голов, что приблизительно равно было его попаданиям по мячу. Эти матчи нужно было видеть: сборная московского правительства, где играли все замы, против сборной федеральной власти во главе со всемогущим Павлом Бородиным. У кромки поля плотная шеренга болельщиков с бумагами на подпись. Просители же громче всех аплодировали. После побед положительную резолюцию было получить особенно легко. А еще трижды в неделю по утрам он играл в теннис с пресс-секретарем Сережей Цоем. Стоит ли говорить, кто побеждал в этих матчах?
Возможно, эта спортивность шла от того, что в любой момент жизни Юрий Михайлович казался человеком с нерастраченной энергией. Его немыслимый драйв удержал в конце 1980-х — начале 1990-х столицу от голода, Лужкова тогда бросили на самое гиблое место — агропром. А подружился я с ним еще раньше, после выхода Закона о кооперации в Москве создали специальную комиссию по кооперативной деятельности. Поручили ее зампреду Моссовета Лужкову. Вот тут и была его первая большая заслуга перед новой Россией — именно Лужков приоткрыл дверь для отечественного капитализма. Хорошо помню, как в Москве появился первый частный предприниматель (до этого момента чем-то подобным разрешено было заниматься только инвалидам). Кандидаты в буржуи сидели рядком в приемной, и первой вызвали девушку с театральным образованием, которая мечтала печь дома пироги на продажу. Как сейчас вижу женщину с высоким партийным начесом, главврача городской санэпидстанции, ласково слушающую эту кулинарку. Улыбаясь, дама из СЭС вкрадчиво спросила: «А вторая вентиляция у вас есть? Нет?» И она уже с металлом в голосе объяснила по пунктам, что без второй вентиляции нельзя, запрещено. «Разрешить!»—стукнул Лужков кулаком по столу.
После этого заседания мы с ним долго кружили по Москве на его черной «Волге». «Конечно, рынок неизбежен,— рассуждал Юрий Михайлович,— а как же Госплан?» Это был грузный человек чуть за пятьдесят, в зимней партийной униформе: черное пальто с черным же каракулевым воротником и этого же меха шапке-пирожке. Заканчивалась его первая жизнь: умерла жена, выросли двое сыновей, он сам занял высокую советскую должность… Начиналась новая страна, через несколько лет он стал руководить столицей, в этой самой комиссии по кооперации встретил Лену Батурину, деятельную и не так, чтобы красавицу, появились маленькие дети, а вскоре и большие деньги… Лена оказалась его слишком большой слабостью и одновременно тем, кого город и элита не простили ему.
Не простили его наивных объяснений ее богатству: моя жена — талантливый и везучий предприниматель. В отличие от Лужкова для москвичей ключевым в этом все-таки было «его жена». Мне кажется, он не верил в серьезность этой мины под своей репутацией. Когда перед его отстранением от должности мэра в 2010 году Сергей Нарышкин, тогда глава администрации президента, приехал к Лужкову оговаривать условия его ухода, мэр заявил, что Москва выйдет на улицы… Не вышел никто.
Лужков сочетал в себе смелость, веселье, практичность, желание все попробовать на себе… В политической истории страны останется его встреча с парламентом накануне трагических событий 1993-го и знаменитая фраза: «Не вы меня избрали, не вам меня и снимать». Он произнес ее улыбаясь и открыто глядя в ненавидящий его зал. В тот день я ждал его для интервью в приемной. На мой первый вопрос о том, что же там происходило, Лужков откомментировал это так, что ни одного слова из этого ответа по соображениям чистоты языка я привести здесь не смогу. Когда в том году начались кровавые события и тяжело ранен был один из московских министров, он отключил окопавшимся в Белом доме свет, воду и телефоны.
Увлечения Лужкова были разнообразны. В списке из тридцати его патентов есть раздвигающееся сопло ракетного двигателя, но есть и морс, расстегаи и кулебяка. Во время одного из поздних интервью с Юрием Михайловичем, желая разговорить его и отвлечь от каких-то мрачных мыслей, я начал с вопроса о его изобретении круглого улья. Больше, кажется, ни о чем я спросить уже не успел.
В 1999-м у московского мэра появились федеральные амбиции. На чем он некоторых друзей потерял, но нашел новых — часть федеральных чиновников поверила в его шанс и перебежала в мэрию. Возможно, это была граница, которую Юрию Михайловичу не стоило переходить. Его политическая карьера вообще повод задуматься о том, в какой момент политик может потерять самоиронию и вдруг стать карикатурой на самого себя. Голы, деньги, народная любовь, безусловные, казалось бы, свидетельства гениальности — все это так эфемерно! А вот, что останется навсегда, так это МКАД, Третье кольцо, Москва-Сити, храм Христа Спасителя, Гостиный двор и Петровский путевой дворец… Хотя, конечно, останутся и нелепый церетелевский Петр, и странная любовь к среднему портретисту Шилову, несправедливо снесенные памятники, широкоформатная дружба с хозяином Черкизовского рынка… Большинство до последнего вздоха преданных друзей и подчиненных исчезло, как только президент Медведев Лужкова снял. Юрий Михайлович на «предателей» до конца жизни обиделся, а про Медведева написал, что ему отомстили за нежелание поддержать Дмитрия Анатольевича на второй срок.
Мне кажется, жизнь обычного предпринимателя, выращивавшего гречиху, лошадей и собиравшего мед в Калининградской области, отрезвила Юрия Михайловича. Бывший мэр полюбил штурвал комбайна и отшучивался, что просто «привык рулить». О политике высказывался в последние годы скромно, а сам факт того, что с новым мэром Собяниным они так никогда и не встретились, видимо, дистанцировал коренного москвича Лужкова и с его любимым городом. После смерти Юрия Михайловича Собянин нашел для него добрые слова.
