Евгений Примаков

| Вести.Ру

«Дружим только с официальными властями» — это хорошее вложение в репутацию. Россия – предсказуемый партнер, Россия никогда не «кинет», на нас можно положиться. Это моральная позиция. И, простите за долю цинизма, в ней тоже есть слабые места — мы сейчас не про коробку печенья и выгоду предательства.

Дело в другом: такая постоянная «официальная дружба» часто провоцирует партнера на попытку нас испытать, ведь «куда же Россия денется».

Официальные власти партнерских стран со страшной ревностью относятся ко всем нашим контактам с любой оппозицией, даже если она совершенно травоядная. Более того, даже внутри системы контакты российских представителей рассматриваются с особым вниманием. Это касается, в первую очередь, условно «малых» стран, где влияние России велико.

Тут сказывается комплекс, который можно было бы назвать «комплексом любимой жены»: а ну как российское благорасположение переключится с меня на того, а он на этой волне поддержки станет оттягивать у меня ресурсы, а то и кресло. Постоянная формально-официальная верность – это не только сила, но и ловушка для нашей внешней политики.

Это вовсе не значит, что нам нужно заняться самострелом и разрушить нашу репутацию
надежной опоры суверенитета и официальных властей. Вся наша официальная внешняя политика, дипломатия, должна, разумеется, работать так, чтобы эта репутация только и крепла, это наше безусловное преимущество перед демонстративным «прагматизмом» (цинизмом) англо-саксонской традиции. Но постойте, разве у нас только один инструмент для внешней политики? Ведь официальная дипломатия посольств, нот и официальных переговоров – лишь один, пусть и важнейший, механизм для проведения нашей внешней политики.

Полагаю, что для российского МИД это не должно быть чем-то оскорбительным, или как-то преуменьшать его роль и заслуги. Утверждаю, что в самой структуре МИД органически «зашито» именно такое понимание дипломатии, как одного из инструментов: в структуре министерства есть департаменты по гуманитарному сотрудничеству и правам человека, по связям с субъектами Федерации, парламентом и общественными объединениями, экономического сотрудничества. Есть военная внешняя политика, есть парламентская дипломатия, есть своя внешняя политика у Церкви. Вопрос координации с МИД всегда актуален. Просто такая координация совершенно обязательна, но инструментов у нас точно гораздо больше.

Внешняя политика уже давно не ведется как шахматная игра на глобальной доске, привет покойному Бжезинскому, для нынешних условий это было бы слишком просто: игроков гораздо больше, чем двое, у некоторых игроков есть разные команды, ведущие свои игры, и шахматная доска — 3D, потому что кроме сложной дипломатической игры на двухмерном поле, есть еще и разные прочие: в области гуманитарной политики, в информационной среде (а там намешаны и медиа, и сети), в военной политике (где мы фантастически успешны в последнее время, пусть порой и неофициальными средствами), парламентская дипломатия и так далее. И важная задача для Министерства иностранных дел вести игру так, чтобы выигрывать не только в дипломатии. А наша гуманитарная политика — в тяжелейшем кризисе, сколько бы ни пытались ее реанимировать на разных основаниях.

Почему же именно гуманитарную политику мы считаем критически важной, отчего бы не ту же военную, например, но даже в ходе нашей военной операции в Сирии в Генеральном штабе очень хорошо поняли, как важно поддерживать и гуманитарную составляющую, кроме успешных ударов и операций. Отсюда – успешно работающий Центр по примирению сторон, который, кроме тонких переговоров по сдаче или прекращении огня, взял на себя координацию гуманитарной помощи, обеспечения коридоров для мирного населения: очень быстро выяснилось, что «стоимость» (не в деньгах, а в ресурсах в целом, в усилиях) военных операций гораздо ниже, если они поддержаны гуманитарным компонентом.

Дело в том, что новый (не всегда прекрасный) мир невероятно зависит от общественного мнения, медийности, настроений, влияния групп, общин, всего того, что выстраивается через пропаганду, через информацию, медиа, интернет, сеть неправительственных организаций. В том числе и этим можно объяснить и «осторожность» при проведении военных операций даже при недавнем размене ударами между США и Ираном: самое важное — сохранение лица, отстаивание репутации и как расскажут о происшедшем СМИ и интернет, от этого зависит выйдут ли люди бунтовать, выйдут ли поддержать, придется ли активнее работать над результатами выборов. Такая тенденция не победила еще, быть может, в Северной Корее, но и тут, полагаю, только потому, что угроза этого там хорошо осознается.

Вы можете добиваться положительного для вас итога сложных переговоров, но партнер по переговорам будет связан своими коммуникациями с «улицей», которую успели настроить против вас, вы можете заключить любое соглашение и выйти на устраивающий вас компромисс, но ваш партнер по переговорам выйдет из соглашения на фоне пропагандистской кампании, подначивая население «угрозой», или находясь под давлением, например, правозащитных или экологических организаций.

Но в любом случае, общественное мнение, апелляция к общественному мнению, давление со стороны этого общественного мнения на центры принятия решений, работа с элитами, с группами элит, с сообществами окончательно стали сильнейшим фактором политики.
Можно бесконечно видеть в так называемой «арабской весне» хитрую игру внешних игроков и политическую интригу, предательство и подкуп одних, политическую нерешительность или слепоту других — но странно отрицать, что двигателем переворотов была улица, к которой постоянно обращались, которую провоцировали, которую использовали как инструмент. Которую да, пришлось затем и утихомиривать с помощью военно-полицейских усилий.

Можно расценивать ход «Брекзита» как абсурдистский спектакль со сложными финансово-политическими интересами элит, но отчего выход на референдум, а затем постоянные призывы «переголосовать» на новом стали элементами этого «Брекзита»; отчего тогда эти элиты постоянно играли с общественным мнением, то запугивая, то успокаивая его? Инструментарий внешней политики, инструментарий внутренней политики стал все более определяться факторами влияния на общественное мнение, его обработки. Это произошло давно: с появления массовой печати. Наверное, и сильно раньше — когда сжигали ведьм или преследовали меньшинства — были и те, кто зарабатывал на панике и гневе, и умело разжигал, управлял такими кампаниями.

Но окончательно гуманитарная политика стала фактором политики как таковой, как самый главный инструмент влияния на общественное мнение, когда информационные потоки вошли буквально в каждое домохозяйство с телевидением, а потом и в каждую голову – с интернетом.

Мы вспомнили только что про «Брекзит» или арабскую весну, отчего бы не вспомнить про недавние события в Армении, когда в Москве было много опасений по поводу «майданного» сценария смены власти в республике, что для России всегда было болезненным и опасным вариантом? К тому же, в условиях нашего принципиального «легитимизма» — дружим только с властями? Да, Москва смогла найти способ справиться со своими опасениями, а новое руководство Армении развеять или разъяснить многие опасения. Но на нас тут работала пророссийская традиция: очень большое число, большинство населения республики настроены на дружбу с Россией. Смогли ли мы справиться с рисками через апелляцию к этому большинству, опираясь на сеть пророссийских НПО, быть может? Ни разу, это были сложные, пусть и успешные, контакты и переговоры с политическими элитами, мы просто «передружились» с другими игроками, рассчитывая на общественную симпатию «по умолчанию». И насколько прочна такая ситуация теперь, в условиях, когда работа с общественным мнением все же ведется, но не нами, а против нас, такая работа размывает «русофильские» настроения, что можем мы предложить кроме упорного – и важного, обязательного следования «легитимизму»?

Мы можем предложить выставки, памятники, споры вокруг памятников, концерты и очень небольшое число бюджетных мест в российских учебных заведениях. Следующий вопрос, очень болезненный и даже иногда оскорбительный для наших деятелей культуры — а насколько эффективно работает исключительная опора на «культуру» для того, чтобы прочно обеспечивать солидаризацию. Я говорю «исключительная опора» потому что утверждаю важность культуры в гуманитарной политике, но не считаю, что только она должна быть нашим экспортным, простите, «товаром».

Итак, официальная политика у нас «легитимистская», это хорошо, но имеет свои издержки. Изменять ее мы не должны, но при этом должны обеспечить контакты, общение и, в конечном счете, влияние на оппозиции, на оппозиционные элиты, на общественное мнение как среду для формирования влияния, чтобы обеспечить прочную, устойчивую солидаризацию с нами в важных для нас вопросах.

Что этот за «вопросы» — они не умозрительны, от них тоже прямо зависит процветание нашей внутренней экономики, безопасность и благополучие граждан нашей страны, как внутри страны, так и за ее пределами – диаспоры. Это безопасность на наших границах, и там где наши интересы есть, это солидаризация с российской позицией в международных делах там, где нам это важно, это благожелательное отношение к нашим гражданам и соотечественникам там, где они находятся и живут за пределами страны, это благоприятные условия для наших торговых компаний и экономической деятельности, это благоприятные условия для доступа наших компаний к ресурсам, это рынки сбыта нашей продукции, это благоприятные условия для размещения нашей оборонительной инфраструктуры и права на заход кораблей, это снятие дискриминации в отношении наших компаний, граждан. И многое из этого нельзя достичь исключительно по официальным дипломатическим каналам.
Полагаю, что контакты, связи и выстраивание влияния по вот этим не-правительственным направлениям возможны в первую очередь на треке гуманитарной политики. Система связей по линии неправительственных организаций, общественных проектов достаточно «неофициальна» для того, чтобы вызывать раздражение у официальных структур и чиновников, обеспокоенных тем, что «Россия заигрывает с оппозицией» или работает не только в привычном для них ключе.

Нам необходимо реанимировать, реорганизовать, активизировать нашу гуманитарную политику для того, чтобы добиться общей эффективности нашей внешней политики, использовать возможности неправительственного сектора, создавать сферу влияния на силы, находящиеся вне непосредственного управления, на не правящие элиты и оппозиции, на общественное мнение через механизмы гуманитарной политики, так, чтобы не дискредитировать наш «легитимизм» и не поставить под сомнение нашу репутацию. Подчеркиваю, это только укрепит наше влияние на официальных партнеров, которые будут чувствовать, что позиции России опираются на общественную поддержку, а не только на прямые контакты по официальной линии.

Для этого необходимо принять следующие тезисы:
— само понятие «гуманитарного» у нас сильно и неоправданно отличается от того, что понимается под этим термином в остальном мире. У нас это антитеза точным и естественным наукам – нечто, относящееся к сфере знания о культуре, духовности, искусстве, образовании. В остальном мире это означает humanities; но humanitarian – относится к правам человека, включая и его доступ к достояниям культуры. Необходимо решить для себя, что «гуманитарный» — относится к обеспечению прав человека, семьи и общности в сфере безопасности, доступа к базовым благам, образованию, культурным достижениям — таким образом мы расширим инструментарий гуманитарной политики.
— гуманитарная политика имеет очевидную цель добиваться солидаризации с Россией и влияния, она не может постоянно эксплуатировать ностальгические чувства.
— гуманитарная политика не нагружена дополнительными политическими ценностями, не навязывает их людям, семьям, обществу или государству, нарушая суверенитет страны или противореча традиционному принятому укладу. В этом разница нашей гуманитарной политики с условно «западной», при которой транслируются определенные политические ценности, обязательные для принятия.
— гуманитарная политика должна включить в себя содействие международному развитию и программы по этому направлению, включая и то финансирование, что идет по линии СМР.
— проекты в сфере гуманитарной политики планируются и просчитываются в соответствии с постановкой целей, потребностями и оценкой эффективности, а не осуществляются просто потому, что здесь и сейчас повезло с тем-то и тем-то ресурсом и возможностью. Не нужно строить водоочистные станции для питьевой воды в Швейцарии вне чрезвычайной ситуации, не нужно устраивать оперный концерт в Джелалабаде, в Афганистане, также мы не можем себе позволить бесконечно тиражировать круглые столы за все хорошее с людьми, которых не надо ни в чем убеждать.

Все это потребует координации с Министерством иностранных дел работы российских НПО, структур Минобороны, которые тоже включены в гуманитарную деятельность, информационных каналов (RT и Sputnik), структур Минздрава (ФМБА ведет несколько проектов за рубежом, например, в Африке, по борьбе с опасными заболеваниями), Минпросвещения и Минобрнауки, также имеющие образовательные программы за рубежом и выделяющие места в учебных заведениях, Минфина, который ежегодно распределяет около 1 млрд долларов США на программы СМР – в основном в фонды ООН и других международных организаций, МЧС. Вполне органично, если точкой входа стало бы Федеральное агентство по делам Содружества Независимых Государств, соотечественников, проживающих за рубежом, и по международному гуманитарному сотрудничеству, которому необходима реорганизация в соответствии с таким, более четким, описанием целей и новой постановкой задач.

Например, для начала, можно просить Президента обновить последнюю редакцию (от 24.10.2018) Указа № 1315 о Россотрудничестве в соответствии с обновленными задачами: российские центры науки и культуры за рубежом, российские информационно-культурные центры за рубежом, российские дома науки и культуры за рубежом, российские культурные центры за рубежом и их отделения должны стать «Русскими домами» (для особо обеспокоенных: не нужно бояться слова «русский», вас же не смущает «Русский дом» в Давосе, тем более, что Russian House не видит таких тонких различий), которые работают с иностранными НПО, с гражданским обществом по всему спектру гуманитарной политики: от уже хорошо работающих культурных и образовательных проектов, до традиционных для европейцев социальных и экологических. Необходимо изменить методику финансирования таких программ: даже сейчас попадаются особые оценки проектов в области обеспечения экологической безопасности как «это не гуманитарный проект, а коммунальный». Необходимо привлекать к сотрудничеству иностранные — европейские! — НПО для того, чтобы дополнительно укреплять позиции нашей гуманитарной политики и внешней политики в целом в странах, где мы сталкиваемся с политической критикой: это необходимо не только нам, ведь и для европейских НПО сотрудничество с российскими организациями часто обеспечивает больший доступ на территории и сферы, где они не могут работать по разным причинам.

Необходимо по этой «неофициальной линии» работать со всеми сообществами, общинами, гражданским обществом — и особый акцент делать не на наших однозначных и верных сторонниках, а на тех, кто сомневается, но чьей солидарности мы можем добиться.

Главное: наша гуманитарная политика должна быть идеологизирована. И это – идеология сохранения мира, суверенитета, достоинства. Это наша сильная сторона, именно таковы – уверен в этом – основные ценности нашей внешней политики. Именно это мы должны транслировать граду и миру. И тогда наша гуманитарная политика станет эффективным инструментом нашей внешней политики в целом.