Федор Лукьянов: Идлиб как кульминация сирийской войны
| Профиль
Обострение в Идлибе обещает стать кульминацией сирийской войны. Для всех вовлеченных сторон вопрос принципиальный. Для Дамаска – возможно ли восстановление страны в границах 2011 года, ведь речь идет о последней провинции, остающейся неподконтрольной правительству.
Для Анкары – кто определяет правила игры в регионе, в том числе предел возможного для Турции на сопредельных территориях. Для Москвы – продолжится ли координация усилий по сирийскому урегулированию на основе понимания задач друг друга при противоположных интересах, как это происходило в рамках «астанинского формата». Ну и в целом – ситуация подошла вплотную к полноценной межгосударственной войне (Турция против Сирии) в которой за конфликтующими сторонами стоят мощные военно-политические союзники – НАТО и Россия.
То, что нечто подобное произойдет именно в Идлибе, было понятно давно. Концентрация там множества вооруженных формирований (в основном крайне радикального настроя) стало результатом компромиссов, достигнутых по поводу других конфликтных зон. Фактически Идлиб по общей договоренности превратился в накопитель взрывоопасного материала, который аккуратно эвакуировали из других частей Сирии по мере успехов правительственных войск. Попутно стало ясно, сколь велика была и остается роль Турции во всем этом конфликте – именно Анкара оказалась патроном большей части сил, сосредоточенных сегодня в Идлибе. Исходя именно из этого, в 2018 году Путин и Эрдоган договорились о том, что Анкара обеспечит постепенное умиротворение проблемной провинции, а Дамаск и Москва не станут наводить там порядок военными методами. К этим договоренностям сейчас и апеллируют обе стороны. Турция обвиняет Асада, которого поддерживают российские ВКС, в нарушении согласованных полтора года назад линий и зон размежевания. А Россия и Сирия пеняют Турции, что прогресса в демилитаризации Идлиба не заметно, а раз так, то, извините, придется теперь действовать силой.
Договоренности не сработали, вероятнее всего, по ряду причин. Вопрос объективно очень сложный и опасный. Идлиб, говоря без обиняков, это преимущественно скопище головорезов, которым мало что терять – даже самый могущественный патрон здесь не всесилен. Поэтому можно предположить, что Анкара несколько переоценила свою способность влиять на собравшиеся там группировки. Но есть и другая сторона. С начала острой фазы сирийского противостояния Эрдоган выбрал позицию активного вовлечения в конфликт (отсюда и обилие протурецких формирований) с целью укрепления и распространения геополитического влияния в регионе, да и не только. Турецкий руководитель ввязался в масштабную и рискованную игру на многих досках.
Первый уровень – роль на Ближнем Востоке. Когда-то Эрдогана и Асада связывали дружеские отношения. Но в период разгула «арабской весны» турецкий лидер, решив, что режим в Дамаске обречен, резко перешел в стан его врагов, дабы поучаствовать в переустройстве (либо разделе) Сирии после краха алавитов. Устойчивость политической конструкции в соседней стране Анкара недооценила. Блицкриг не получился, Турция увязла в запутанной партии, в которую так же были вовлечены все ведущие региональные игроки, а из-за появления «Исламского государства» (ИГ; запрещена в РФ) втянулись и крупнейшие мировые державы – США и Россия.
Параллельно стремительно и разнонаправленно для Турции менялась ситуация в других частях Ближнего Востока. В Египте к власти сначала пришли дружественные Анкаре «Братья-мусульмане», но затем их свергли ориентированные на Саудовскую Аравию военные. Катар, также солидарный с Турцией, сначала резко наращивал свое присутствие в зонах кризиса, финансируя различные формирования, затем вступил в острый конфликт с Эр-Риядом. Ливия переживала череду потрясений – Турция в конце концов сочла их опасными для себя и решила вмешаться. Набиравшая обороты борьба против ИГ привела к обособлению и укреплению сирийских курдов, что Анкара восприняла как прямую и явную угрозу.
Все это тесно связано с ситуацией внутри самой Турции, поскольку, с одной стороны, важнейшим ее компонентом служит курдский фактор, с другой – приток беженцев влияет и на экономическую, и на социально-политическую обстановку в стране. Ну и, конечно, общеполитическая атмосфера – на протяжении практически всего периода сирийского кризиса Эрдоган ведет интенсивную борьбу за консолидацию власти и внешний контур играет в ней немалую роль.
Что в сухом остатке? Практически уже состоявшийся межгосударственный вооруженный конфликт с Сирией, за которым маячит столкновение с Россией, правда, об этом ни Москва, ни Анкара стараются даже не упоминать. Молчание Ирана, который не хочет лишних поводов для ссоры с важным соседом и партнером, но явно не одобряет его действий. Быстро растущее раздражение арабского мира в связи с бесцеремонными действиями Турции в арабских странах – и Сирии, и Ливии. Временами это раздражение перевешивает даже неприязнь большинства арабских столиц к Асаду. Смутное состояние во внутренней политике – смесь неизбежной патриотической экзальтации с вполне прагматическим ощущением рукотворности многих проблем.
Второй уровень – отношения с Западом. Здесь все запутано донельзя. Эрдоган озлоблен на США и Европу и нисколько им не доверяет. Неприязнь к Америке связана с ее действиями на Ближнем Востоке, значительно осложнившими геополитическую ситуацию Турции. Свою роль играет и то, что, по мнению Анкары, в Вашингтоне, как минимум, знали о готовившейся в 2016 году попытке гюленистского переворота, но не стали уведомлять власти. Очень вялая реакция Запада на путч и его провал – никто не торопился ни поддержать Эрдогана, ни поздравить его с победой – стало отражением реального отношения к Турции со стороны союзников.
К Европе счет особый. Эрдоган начинал правление с того, что предпринял по-настоящему серьезные усилия для прорыва в процессе европейской интеграции, в том числе по части либерализации политической системы Турции. Похоже, он действительно полагал вступление в Евросоюз возможным. Поэтому нежелание европейцев принимать в свою семью большую мусульманскую страну, донельзя его возмутило. Дальше отношения с ЕС определялись именно этим, вплоть до прямого шантажа наплывом беженцев (сейчас мы видим очередной акт этой пьесы).
Политика Турции в отношении Запада все последние годы определялась желанием показать, что на нем свет клином не сошелся, а Анкара – независимый игрок со своими интересами и способами их реализации. Этим отчасти объясняется и удивительный (особенно после предвоенной ситуации 2015 года) крен в сторону России – с энергопроектами, сирийским урегулированием и даже беспрецедентной покупкой С-400, осуществленной вопреки резким возражениям партнеров по НАТО.
Итог не слишком впечатляющий. В критической ситуации Анкара все равно обратилась к западным партнерам – к НАТО за военно-политической поддержкой и к ЕС за тем, чтобы он надавил на Россию. И то, и другое вызывает вялый отклик и ограничивается в основном декларациями. Евросоюз по понятным причинам озабочен больше и пытается влиять, но возможности его ограничены. НАТО же категорически не хочет вмешиваться, поскольку считает, что кризис создан во многом действиями самой Турции, причем на формально чужой территории. Впрочем, на уровне риторики альянс активен, поскольку происходящее позволяет лишний раз напомнить всем, в том числе и Анкаре, что этот военный блок все еще существует.
Наконец, отношения Турции и России. Это наиболее сложный и неоднозначный феномен, достойный всестороннего изучения. В Сирии две страны связаны неразрывно не единством целей и задач, не совпадающими интересами и не прочными доверительными отношениям. В основе связи – понимание того, что без взаимодействия ни одна из сторон преуспеть не сможет. Мучительная координация с Турцией позволила России добиться нынешних результатов – большая часть территории вернулась под контроль Асада. Но с каждым новым шагом вперед пространство для маневра сужалось, а к Идлибу его почти не осталось. Вопрос встал ребром – восстановление Сирии в прежних границах (возможно за вычетом буферных зон, наподобие Африна), либо сохранение территорий, где господствуют внешние силы. Все остальные элементы сотрудничества России и Турции – экономика, энергетика, ВТС и пр. – зависят от способности развязать этот геополитический узел. И найти форму, которая позволит всем сохранить лицо и необходимый контроль.
Дополнительной проблемой является асимметрия подходов к взаимодействию с российской и турецкой стороны. В России есть разные взгляды на сотрудничество с Турцией в нынешнем контексте, но никто всерьез не говорит о стратегическом партнерстве и переориентации Анкары на Москву с полным отказом от евроатлантических обязательств. Этого просто никто не ждет, так что всякое взаимодействие предельно прагматично, нацелено на конкретный результат. В Турции дискуссии намного более горячие и концептуальные – политика Эрдогана воспринимается частью элиты как попытка разорвать прочные и привычные связи, поставив Анкару в зависимость от Москвы. Поэтому споры идут о будущей стратегической линии, что делает их более ожесточенными.
Серьезные жертвы среди турецких военнослужащих ночью с 27 на 28 февраля заставили опасаться неконтролируемой эскалации, однако уже днем стали примерно понятны параметры. Кто бы в реальности ни стоял за смертоносными ударами, Москва и Анкара предпочитают придерживаться версии о том, что удар был нанесен сирийской армией. Это позволяет уйти от необходимости прямой конфронтации. Россия подчеркивает приверженность договоренностям 2018 года, то есть определенному разграничению обязанностей, но ждет того же от Анкары. В противном случае договоренности не работают. Удары, как можно предположить, наносятся продуманно и соразмерно оценке опасности. Причем Москва дает понять, что это крайняя вынужденная и даже достойная сожаления мера, и не веди себя Турция столь напористо и неуступчиво, эксцессов бы не было. Короче, Москва категорически не заинтересована в эскалации и стремится к формату постоянных консультаций и учета взаимных позиций. Фактически произошел обмен сигналами, правда, необычно громкими.
Турция, похоже, тоже понимает, что конфликт с Россией станет катастрофическим сценарием. Эрдоган вряд ли хотел такого развития событий, но по факту он оказался в очень неудачном положении. Россия – единственная держава, с которой, несмотря на острые противоречия и недоверие, Турция может находить некое понимание по реализации своих целей. Больше просто не с кем – в силу изложенного выше. Россия без Турции и тем более в случае активного турецкого противодействия тоже может увязнуть в очередном болоте, а риски начнут стремительно расти. В том числе и риски того, что возникнут многочисленные доброхоты со стороны, которым выгодно стравить Москву и Анкару для их обоюдного ослабления. Поэтому возьмемся предположить, что идлибская эскалация станет не концом взаимодействия, а поводом для нового серьезного согласования позиция и выяснения возможностей дальнейшей совместной деятельности. Афринский сценарий (буферная зона безопасности вдоль границы) плюс совместный контроль над коммуникациями особого значения может в итоге быть вариантом компромисса.
Как бы то ни было, российская политика в Сирии подошла к
судьбоносному рубежу. Если, несмотря на столь резкое обострение,
удастся избежать прямой конфронтации с Турцией и вернуться к политике в
духе «Астанинского треугольника», значит операция, начатая в 2015
году, действительно принесла качественные перемены в регион. А если
все-таки не удастся, то издержки от дальнейшего хода событий могут
перекрыть ранее полученные дивиденды. Возможный в этом случае коллапс
отношений с Турцией чреват далеко идущими последствиями.
