Глобальная коррекция
Мир замирает. Еще две-три недели назад было невозможно вообразить, что страны начнут полностью закрываться. Остановившийся общественный транспорт, пустые кинозалы и театры, опустевшие школы и университеты, серьезные ограничения перемещения, тотальный контроль — прежде такое ассоциировалось только с войной.
Собственно, она уже и объявлена. Президент Франции Эмманюэль Макрон прямо называет ситуацию военной, а премьер Британии Борис Джонсон выступает в стилистике Уинстона Черчилля образца 1939 года. Острота реакции поражает и кажется непропорциональной калибру угрозы. Но понятно, что на фоне возникшей паники правительства не могут рисковать, должны действовать превентивно и с перехлестом. Запускается цепная реакция, выйти из которой уже очень трудно. Серьезный анализ этого кризиса и его долгосрочных последствий еще впереди.
Пока их почти невозможно оценить. То, о чем в основном говорят — удар по авиаперевозкам и прочим коммуникациям, фатальная ситуация для туризма, снижение деловой и производственной активности, — важные, но частности. В конце концов, мировые экономические депрессии — не новость. Куда важнее социальная составляющая. Вирус не стал бы таким мощным катализатором, если бы в мировой системе не накопились очень серьезные внутренние дисбалансы, и без того находившиеся на грани взрыва. Причем дисбалансы комплексные, затрагивающие основы функционирования всего международного механизма. Глобальный мир, к которому мы привыкли, начал формироваться примерно сорок лет назад, когда в ведущих западных странах произошел поворот к неолиберализму. Крах социалистической системы резко ускорил трансформацию — утвердилось представление о безальтернативности глобалистской либеральной парадигмы. С ней, в общем, никто не спорил — отдельные несогласные немедленно оказывались в рядах глубоких маргиналов. Тревожные звонки, которые начали раздаваться с конца ХХ века и свидетельствовали о нарастании противоречий, предпочитали воспринимать как неизбежные издержки роста и развития.
Финансовый кризис 2008 года многих насторожил, однако и он не вызвал изменения основополагающих подходов. Как и положено, экономическая шаткость породила политические проблемы — второе десятилетие ХХI века стало чередой острых конфликтов на Ближнем Востоке и в Европе, за чем последовали уже внутриполитические потрясения. Причем уже в самом сердце глобального мира — Соединенных Штатах и Великобритании. Растущая повсеместно неуверенность в правильности пути подхлестнула политические силы (их поименовали популистами), которые публично усомнились в благотворности глобализации и взаимозависимости. За последние четыре года сложилась странная ситуация. Общепринятая мировая риторика оставалась прежней. Мантры о недопустимости отката от либерального порядка в политике и особенно экономике продолжали звучать, сторонники другой точки зрения (условные трамписты) подвергались острой критике прогрессивного и интеллектуального сообщества. При этом мир начал меняться именно в том направлении,к которому призывали «популисты», — суверенизация де-факто стала восприниматься как потенциально более эффективное и безопасное решение, чем кооперация и взаимосвязь. Дело не только и не столько в убедительности президента Трампа и весе Соединенных Штатов в мировой экономике, сколько в том, что почва для поворота была изрядно подготовлена — общества перестали понимать, зачем им нужна сложная политико-экономическая конструкция, которую сооружают все более космополитически настроенные начальники. Эпидемия — сокрушительной силы катализатор этих тенденций. На нее нет другого ответа, кроме изоляции всех и каждого. Так что идеологические споры откладываются в сторону, императив безопасности диктует порядок действий. И глядя на то, что происходит, напрашивается вывод о необратимости деглобализации — теперь уже не как аномального, а естественного и всеми принятого процесса.
Впрочем, спешить с умозаключениями не стоит. Форс-мажор вечным не будет, а интерес к восстановлению прежней модели по-прежнему весьма велик. Интерес не только финансовый, но и социально-гуманитарный — образ жизни, который глобализация обеспечивала среднему классу, очень многих устраивал. Всеохватность коммуникаций не просто сохраняется, но даже становится более тотальной — информационная составляющая нынешнего кризиса это подчеркивает. Правда, миф об интернете и соцсетях как всеобщем объединителе давно развенчан. Возможность неограниченного общения никак не повышает степень сплоченности, скорее наоборот, ведет к фрагментации на разрозненные группы.
Каким станет мир, который начнет восстанавливаться после эпидемических карантинов и запретов, гадать бесполезно, потому что формироваться он будет под воздействием прямо противоположных тенденций. Линейные экстраполяции сегодняшней или вчерашней картины скорее сбивают с толку, чем помогают понять. Как бы то ни было, военные аналогии, вероятно, оправданы в одном. Нынешний «идеальный шторм» — замена большой войне.
В традиционном виде она крайне маловероятна, но какой-то способ разрешения накопившихся противоречий необходим. И после него все будет иначе.
