ЧТО ПРИДЕТ НА СМЕНУ ЛИБЕРАЛЬНОМУ МИРОВОМУ ПОРЯДКУ
Пока единственная опора – это «атомный порядок», то есть невозможность большой всеобщей войны
За последние несколько лет слова о смерти либерального мирового порядка звучали столь часто, что его действительная кончина еще долго будет вызывать сомнения, а также академические и политические споры. Учитывая то, насколько формальное и неформальное претворение будущего международного порядка в реальности коснется каждого государства и гражданина, оно вызывает пока гораздо меньший, практически ничтожный интерес. Контуры нового проступают через обсуждение возможностей и вызовов, связанных с конфликтом Китая и США, мировым экономическим кризисом или пандемией. За прошедшие месяцы 2020 года мы имели возможность увидеть и обсудить массу примет грядущего мироустройства.
Все они пока не рассматриваются комплексно, с точки зрения не конкретики, а принципов, по которым будет развиваться международная политика. По всей видимости, причина в том, что новый порядок впервые в истории государств возникнет не на основе подведения итогов всеобщей войны. Но мы вряд ли можем рассчитывать, что новый порядок будет менее глобальным, чем в предыдущих случаях.
Международный порядок – это стихийно возникшее обозначение комплекса норм и правил, присущих отношениям между державами на определенном историческом этапе. В Европе первый порядок – Вестфальский – возник, как принято считать, по итогам Тридцатилетней войны в середине XVII века. Во всех последовавших случаях в основе порядка лежал баланс сил, а сам он был воплощением в правилах того, чего хотели наиболее могущественные государства. Но только в конце XX века международный порядок даже в своем названии – либеральный – отражал не состав держав-победительниц по месту их решающего совещания, а идеологическую природу установленных норм и правил поведения. Конечно, все предыдущие порядки – имени разных городов – тоже были о правилах. Однако именно либеральный порядок был настолько оригинальным, что даже в общепринятом названии скрывал собственный силовой фундамент. Только в одном из своих проявлений – идеологии экономической политики на основе «рейганизма – тетчеризма» – этот порядок признавал вашингтонское происхождение кажущейся гармонии интересов.
Это, конечно, не означало, что за либеральным порядком не стояла сила. Она измерялась в количестве боеголовок, танков и авианосцев, экономическом и идеологическом влиянии одной державы – Соединенных Штатов Америки. Сокращение этой силы стало причиной изменения поведения США, отразившегося в формуле «Америка в первую очередь», и увеличения возможностей остальных – России, Китая, Европы и далее по списку. В итоге эти страны стали по-новому вести себя на международной арене. Самый яркий пример – бойкот европейцами приглашения Дональда Трампа на очный саммит «Большой семерки» в июне этого года. Дело здесь, конечно, не в карантине и не в неприязни к американскому лидеру. Европа – это совокупность держав, полностью зависящих от США в том, придется им или нет отвечать за свое поведение на Украине, Ближнем Востоке, в Турции и вообще много где. То, что европейцы позволяют себе торговаться с Вашингтоном, – уже признак изменения соотношения сил. Поэтому и начинать разговоры о будущем стоит, видимо, с того, что останется наиболее важным, то есть роли силы в XXI веке. Именно сила определяет различия между великими и малыми странами, а также природу отношений между ними. Без представления о том, какое место в международной политике будет занимать сила, наши дискуссии о том, станет государство «большим» или «маленьким», не имеют практического смысла. Ничтожное в силовом отношении государство может быть сколько угодно «большим» для собственных граждан – в мире это никого не интересует.
«Рост могущества Афин усиливал страх Спарты» – такова формула Фукидида, в рамках которой существует международная политика. Вопреки распространившейся в последнее время ложной интерпретации это совсем не о происхождении конфликта «старого» гегемона и «нового» претендента, а о природе отношений между государствами в принципе. Намерения держав не являются аналитической категорией, потому что они не могут быть известны. В отличие от их военного или экономического потенциала. Поэтому усиление одного неизбежно ведет к усилению страха другого. Вне зависимости от того, почему это усиление происходит и следствием каких факторов является – стремления к гегемонии или к лучшей жизни. У Афин и Спарты не было резонов стремиться друг друга откуда-то сместить. В принципе, у них и так все было хорошо, поскольку обе державы были сильнейшими после победы над персами. При сравнительной сопоставимости потенциалов усиление не может не провоцировать страх. И нет совершенно никакой разницы, кто там чего хочет.
Именно это произошло в отношениях США и Китая. Поднебесная не задавалась целью сместить Америку с пьедестала глобального лидерства. Рост могущества КНР стал результатом «стремления к жизни» по Райнхольду Нибуру, которое в рамках западной философии международной политики невозможно отделить от «стремления к власти». Итог – глобальное изменение баланса сил, разрушающее международный порядок, возникший после холодной войны. Таким образом, страх остается важнейшим фактором международных отношений в XXI веке. Понимание этого факта дает по крайней мере некоторую аналитическую готовность к будущему. Но что можно сказать о более конкретных проявлениях состояния международной политики?
Либеральный мировой порядок был создан на основе главного достижения стран Запада после Второй мировой войны. Это достижение – система отношений государств, в рамках которой военная сила не учитывалась как фактор при решении спорных вопросов. После завершения противостояния с соцлагерем страны Запада пригласили Россию, новые независимые государства и вообще всех к участию в этом порядке. Китай подключился к его экономической части еще раньше – после того как в середине 1970-х фактически перешел на сторону США, получив в обмен инвестиции и открытые для его товаров рынки. Главная ценность либерального порядка – относительно справедливое распределение доступа к благам было возможно при наличии одного лидера – диспетчера. В будущем справедливость не будет распределяемой, ее придется добиваться самим.
Пока львиную долю выгод от мировой экономики и международной политики получают США, но всем остальным тоже достается довольно много. Главная заслуга либерального порядка – в мире нет ни одной значимой державы, которая была бы настолько не удовлетворена своим положением, что стремилась бы развязать войну. Но хотя ни Россия, ни Китай не думали об изменении мира революционным путем, их усиление само по себе оказалось невыносимым для существующей системы. Оказалось, что прекрасные в принципе правила и нормы были рассчитаны на более узкий круг потребителей; когда же потребителей стало больше, правила утратили эффективность. На фоне пандемии нечто подобное произошло и на национальном уровне – как только здоровье граждан превратилось в вопрос национальной безопасности, системы здравоохранения, рассчитанные на успешных, оказались негодными. Чернокожие в США бунтуют против полицейского произвола, но причина бунта – внутренний либеральный порядок, не справляющийся с возросшим массовым запросом на общественные блага.
Помимо оригинального решения вопроса войны и мира основными особенностями либерального порядка были свободы движения товаров и инвестиций, а также международные институты. Сейчас мы видим, как разрушаются эти основы, и можем предположить, что придет им взамен.
Либеральный порядок уходит, и его место занимает новый, который на некоторое время можно определить как Нелиберальный. Просто для того, чтобы указать на его отличия от предыдущего и подчеркнуть главное – исчезновение либеральных свобод, присутствие которых в мировой экономике и политике было гарантировано гегемоном в лице США. В новом миропорядке такого гегемона не будет и, соответственно, не будет возможности относительно справедливого распределения выгод как экономических, так и политических. Но одновременно государства окажутся гораздо свободнее в выборе союзников и стратегий для того, чтобы реализовывать свои интересы.
Главный вопрос – это не до каких пределов сократятся теперь глобальные свободы, к которым за несколько десятилетий все успели привыкнуть, а что придет им на смену. Возможно, это будет сочетание жесткого государственного регулирования торговли и инвестиций с достаточно высокой информационной и коммуникационной открытостью. При этом регулирование будет в той или иной мере доступно большинству держав – четкого разделения на тех, кто издает законы, и тех, кто им подчиняется, также не будет. Даже на национальном уровне региональный игрок сможет отказаться от услуг монополиста из центра, если решит, что ему это невыгодно или неинтересно. Но в рамках одного государства у крупного игрока есть возможность действовать через условное федеральное министерство.
На уровне же международной системы таких министерств нет, и они не появятся – надежды на универсальное регулирование остались в прошлом. Остается рассчитывать на добрую волю или коррупцию. Поэтому международная политика станет одновременно более гибкой и более затратной для сильных государств. Там, где еще несколько лет назад было достаточно пригрозить или сослаться на «требования МВФ», в будущем придется прибегать к более изысканным средствам. Дело может дойти даже до крайне нежелательного для больших государств демократического способа принятия решений. В этом случае мнения и интересы средних и малых стран действительно придется учитывать. При этом не надо бояться, что ООН повторит судьбу Лиги наций. Страны – постоянные члены Совета Безопасности все равно не смогут создать между собой настолько прочную олигархию, чтобы это вызывало возмущение остальных.
Однако в целом международные институты при нарастающей демократизации (или, если угодно, хаосе) международных отношений вряд ли ждет блестящее будущее. Во всяком случае в том виде, к которому мы привыкли со второй половины ХХ века. Сократится значение наиболее важной сейчас задачи институтов – производить более-менее устойчивые решения, при которых желания сильных не слишком ограничивают интересы слабых. В хаотичном мире пострадает именно устойчивость решений. В том случае, если бы Всемирная торговая организация или ООН существовали в XVII–XVIII веках, они представляли бы собой площадки постоянного пересогласования интересов на основе меняющегося баланса сил. Сейчас единственная альтернатива смерти Всемирной организации здравоохранения – новый компромисс между американским и китайским влиянием, к которому примешиваются запросы Европы, России и еще нескольких десятков игроков. В том случае, если ядерное оружие все-таки будет распространяться по планете, а политика США толкает мир именно к этому, государства станут еще более независимыми, а институты – слабыми.
Вряд ли найдется в будущем мире место и такому явлению международной политики, как европейская интеграция. Пока Евросоюз сплачивает то обстоятельство, что в сложной ситуации отдельным государствам получить помощь внутри этого альянса все-таки проще, чем за его пределами. Но если и дальше пойдет как сейчас – богатые просто отказывают в содействии бедным, – распределительная функция институтов ЕС будет сокращаться. В результате их существование постепенно потеряет смысл. Решение принципиальных для выживания и развития вопросов перейдет на межправительственный уровень, и это станет концом интеграции как накопления коллективного опыта и мудрости.
Для России изменение роли международных институтов будет означать удар по только возникающей в ее стратегической культуре привычке обеспечивать свою безопасность не через силовой контроль, а посредством сотрудничества. Туманной становится судьба Евразийского экономического союза, и соседи это, судя по всему, чувствуют. Это не очень хорошо просто потому, что лишит нас возможности получить новый опыт. Сочетание военно-стратегической сверхдержавности с умением вести уважительный торг с более слабыми партнерами могло бы стать долгосрочным преимуществом. Решения на пространстве Большой Евразии также станут более ситуативными. Хотя еще несколько лет назад мы вроде бы всерьез говорили о создании здесь сообщества, связи и доверие между участниками которого выше, чем с третьими странами.
В том случае, если бы на место США пришел новый лидер, предлагающий всем убедительную идеологическую альтернативу, или хотя бы возникла новая полноценная биполярность, всем было бы гораздо проще. Пока же единственная опора – это «атомный порядок», то есть невозможность большой всеобщей войны. Он возник в середине ХХ века и успешно пережил уже два своих институциональных воплощения – Ялтинско-Потсдамское и Либеральное. Будем надеяться, что переживет и то, которое за ними последует.
Статья отражает идеи книги автора «Europe, Russia and the Liberal World Order: International Relations after the Cold War», которая готовится к выходу в издательстве Routledge в 2021 году
