МИРАЖИ ВЕСТФАЛЯ
Российский Совет по международным делам
О роли национальных государств и негосударственных драйверов глобализации
Рассуждая о будущем мироустройстве после пока еще весьма туманного, но все же неизбежного завершения нынешнего системного кризиса, большинство аналитиков сходятся в одном вопросе: произойдет дальнейшее усиление национальных государств по отношению к другим участникам международных отношений. Собственно говоря, данный процесс уже идет полным ходом. Насколько устойчива эта тенденция, и какими могут стать ее последствия для будущего мироустройства?
Воспоминания о будущем?
Государства наступают одновременно на двух фронтах. С одной стороны, кризис обнаружил очевидную слабость и уязвимость негосударственных игроков мировой политики — частного сектора и гражданского общества, оказавшихся неспособными позиционировать себя в качестве серьезных центров влияния и активных участников в принятии важнейших решений во внешнеполитической сфере. С другой стороны, кризис выявил невысокую эффективность, а в чем-то — даже хрупкость многосторонних межгосударственных институтов и международных организаций, включая и такие разные структуры как ООН, Евросоюз, ЕАЭС, «Группа двадцати», «Группа семи», ВТО, ВОЗ и т. д. Таким образом исторический кастинг на роль эффективных кризис-менеджеров не прошли ни нижестоящие, ни вышестоящие по отношению к государствам кандидаты.
Из всего этого делается вывод, что к концу второго десятилетия XXI века мир дозрел до долгожданного восстановления в полном объеме принципов Вестфальского миропорядка, сложившегося в Европе по итогам Тридцатилетней войны (1618–1646 гг.). Напомним, что Вестфальская система как раз и фиксировала безусловный приоритет национальных государств и государственных интересов в европейском международном порядке, провозглашала принцип национального суверенитета как неотъемлемого права государства на монополию власти на своей территории и на самостоятельную внешнюю политику. Сама же внешняя политика в Вестфальской системе была четко отделена от внутренней, а суверенные государства уравнивались друг с другом в формальных правах, независимо от размеров, формы правления или государственной религии.
От финала эпической Тридцатилетней войны нас отделяют уже без малого четыре столетия, но общие правила игры в Вестфальской системе по-прежнему сохраняют свою актуальность. Во всяком случае, они вполне созвучны многим из нынешних популярных представлений о том, каким должен выглядеть посткризисный мир. Идеи полицентризма, национального суверенитета и суверенного равенства государств, невмешательства во внутренние дела друг друга, идеи балансов сил и интересов, а также религиозного (равно как и политического, идеологического, социально-политического и любого другого) плюрализма в международном социуме весьма привлекательны для многих обществ, а тем более — для национальных элит, утомленных бесконечным постмодерном последних десятилетий. Наблюдая за происходящими в мире событиями, некогда почти поверженные «государственники» торжествуют, а недавние триумфаторы — «либералы» пребывают в смятении. Неужели история, сделав круг, возвращает нас во времена Вестфаля?
Разумеется, кризис существенно меняет привычную расстановку социальных и политических сил, в чем-то возвращая мир к старым, традиционалистским иерархиям ХХ века и даже более ранних исторических периодов. Повсеместно укрепляются позиции чиновников, военных, оборонного комплекса, спецслужб, в какой-то степени — и традиционного «производственного» среднего класса. Теряют статус и влияние инкубаторы героев и ролевых моделей постмодерна — новый креативный класс, частный финансовый сектор, космополитически настроенная часть политических элит, либеральные медиа, интеллектуалы-компрадоры. Иными словами, мир возвращается в модерн, а в чем-то — и вообще проваливается в архаику.
Пандемия и начавшаяся экономическая рецессия породили сильнейший за последние несколько десятилетий общественный запрос на патерналистские стратегии во внутренней политике и на национализм во внешней. Государственные лидеры приобрели невиданные ранее дополнительные возможности манипулировать общественными настроениями, страхами и ожиданиями, научились эксплуатировать новые источники своей легитимности. Многим из этих лидеров удалось обеспечить взрывной рост своей популярности просто за счет демонстрации «жесткого подхода» к борьбе с коронавирусом, щедрых финансовых инъекций в национальную экономику, внешнеторгового протекционизма и декларативного изоляционизма.
Все это вызывает в памяти золотой век европейского популистского абсолютизма, ставший одновременно и золотым веком Вестфальской системы европейкой политики. Не случайно, «юпитерианский» стиль нынешнего французского президента Эммануэля Макрона вызывает ассоциации не столько с императором Наполеоном Бонапартом, сколько с «королем-солнце» Людовиком XIV. Тридцатилетняя война, как известно, окончательно похоронила надежды австрийских и испанских Габсбургов на создание «однополярного мира» в Европе, открыв эпоху взаимодействия национальных европейских государств. Может быть, последнее тридцатилетие, окончательно похоронив претензии Вашингтона на создание глобального «однополярного мира», завершается вторым — исправленным и дополненным — изданием Вестфальского международного порядка?
Однако тезис о «возвращении мира к Вестфалю» по итогам пандемии и структурного кризиса мировой экономики нуждается, как минимум, в нескольких существенных оговорках.
Так ли уж сильны национальные государства?
Во-первых, усиление государств происходит далеко не всегда и не везде. Государства, как правило, усиливаются там, где они уже были сильны и до нынешних катаклизмов. Едва ли кто-то будет всерьез рассуждать о «вестфальском ренессансе» применительно к ближневосточному Машрику или к африканскому Сахелю. Напротив, слабые государственные институты в хрупких государствах в условиях кризиса становятся еще слабее, теряя остатки своей и без того условной легитимности. Нередко их функции в социальной сфере берут на себя негосударственные структуры, включая религиозные организации, «внесистемные» политические движения, племенные объединения и даже организованные преступные группировки (например, наркокартели в Латинской Америке). Углубляющийся кризис национально-государственной идентичности открывает дорогу альтернативным групповым идентичностям — племенным, этническим, конфессиональным, региональным и многим другим.
Во-вторых, даже в развитых странах глобального Севера консолидацию общества вокруг государства нельзя воспринимать как универсальную закономерность. Да, во многих европейских странах такой эффект действительно наблюдается. А вот в Соединенных Штатах опросы общественного мнения не зафиксировали резкого повышения популярности Дональда Трампа в условиях кризиса. Твердые «трамповцы» остались на прежних позициях, но и «анти-трамповцы» своих взглядов не поменяли. Если кто-то в Америке и консолидировался, то это сторонники Демократической партии, что поставило под сомнение перспективу переизбрания нынешнего президента в ноябре. Большинство обществ глобального Севера остаются экономически, социально и политически расколотыми, что, несомненно, накладывает жесткие ограничения на процессы усиления государств. Ибо «всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит» (Матф. 12:25–26).
В-третьих, далеко не очевидно, что нынешняя тенденция к укреплению государств и мода на национализм окажутся устойчивыми в среднесрочной перспективе, не говоря уже о перспективе долгосрочной. Нынешние поколения куда менее терпеливы и менее постоянны в своих привязанностях, чем их далекие предки XVII века. От любви до ненависти у современного избирателя — буквально один шаг. Многие эксперты полагают, что при отсутствии решающих успехов в борьбе с пандемией и рецессией нынешних национальных лидеров ожидает резкое падение общественной поддержки уже в самое ближайшее время. И не только отдельных лидеров, но идеологии национального эгоизма в целом. Ясно и то, что проигравшие социальные и политические силы не признали своего исторического поражения и энергично готовятся к реваншу. Некоторые даже пророчат на 2021 г. активное контрнаступление либеральных интернационалистов и энтузиастов многосторонности в глобальном масштабе под знаменами вновь избранного президента США Джо Байдена.
В-четвертых, усиление национальных государств не обязательно означает, что взаимодействие этих государств автоматически породит систему, подобную Вестфальскому порядку. Вестфальская система была относительно однородной в политическом, культурном, экономическом и иных отношениях, число ее участников было весьма ограниченным. Современный мир намного больше и разнообразнее Западной Европы XVII века. В то же время для современного мира характерна несравненно более высокая степень взаимосвязанности и взаимозависимости, чем для государств Вестфальской системы. Все это делает реконструкцию Вестфаля исключительно сложной, а скорее всего — вообще невозможной. То же представляется справедливым в отношении возможных попыток исторической реконструкции Европейского концерта XIX века.
В-пятых, большие сомнения вызывает тезис о том, что индикатором усиления национальных государств следует считать наблюдающийся кризис международных организаций и многосторонних институтов — от ООН и НАТО до Европейского союза и ВТО. Действительно, ни одна и этих организаций не смогла выступить в роли лидера, направляющего усилия международных игроков на восстановление управляемости международной системы. Но справедливо ли противопоставлять государства многосторонним международным институтам? Ведь только сильное и ответственное государство в состоянии выступить активным и надежным участником многосторонней структуры. Только сильное и ответственное государство готово делегировать часть своего суверенитета международной организации. Напомним, что в создании Организации Объединенных Наций участвовали именно сильные, а не слабые международные игроки. Сильные государства сделали возможным рождение Европейского союза. Напрашивается вывод — кризис многосторонности отражает не силу, а слабость государств, неспособных позволить себе сильные международные институты. При том, что потребность в таких институтах в современных условиях ни у кого не вызывает сомнений.
Кстати, о кризисе многосторонности. Если бы гипотеза о возрождении Вестфаля, о триумфе национального эгоизма и о низкой эффективности многосторонности была верной, то Соединенные Штаты Дональда Трампа должны были бы справиться с пандемией COVID-19 куда лучше, чем Европейский союз. Однако в реальности на начало августа в США было зафиксировано более чем в три раза больше инфицированных коронавирусом, чем в ЕС (4,7 млн против 1,5 млн). Уровень безработицы в США уже к лету достиг 13% против 6,7% в среднем по Евросоюзу. Еще более удивительно то обстоятельство, что различия в стратегиях противодействия пандемии между отдельными штатами США оказались в целом более существенными, чем расхождения в национальных стратегиях стран — членов ЕС. Если исключить особый случай Швеции, то в подходах стран Евросоюза к эпидемиологическому кризису оказалось куда больше общего, чем в подходах Калифорнии и Нью-Йорка, Массачусетса и Аризоны, Нью-Джерси и Флориды, Вермонта и Техаса.
Наконец, нельзя исключать вероятности того, что предполагаемое усиление государств будет сопровождаться сдвигом в системах их текущих приоритетов в направлении внутренних проблем, и что в мире после кризиса мы увидим более изоляционистский Китай, Индию, Соединенные Штаты и Россию, более обращенный внутрь себя Европейский союз. Последствия этого сдвига в приоритетах для международной системы пока остаются неясными. Изоляционизм великих держав не обязательно станет роковым ударом по глобальной или региональной стабильности. Но также далеко не очевидно, что более изоляционистский мир окажется более устойчивым и надежным: вакуум силы, остающийся во многих регионах мира после ухода оттуда великих держав может оказаться заполненным безответственными игроками, в том числе и негосударственными.
Системный кризис временно отодвинул на задний план мировой политики традиционных негосударственных драйверов глобализации, включая университеты, независимые аналитические центры, либеральные средства массовой информации, институты гражданского общества, равно как и глобально ориентированный частный сектор. Все эти игроки сталкиваются с растущими трудностями, безуспешно пытаясь сохранить свой статус в мировой политике, достигнутый ими в последние два-три десятилетия.
Однако, все эти игроки (которые, кстати, по большей части, вообще отсутствовали в классическом Вестфальском мире XVII–XVII веков) рано или поздно потребуются национальным государствам для проведения эффективной внешней политики в очень сложном и быстро меняющемся глобальном окружении XXI века. Да и не могут в современном мире общества взаимодействовать друг с другом через бутылочное горлышко межгосударственных отношений. Так что новая активизация негосударственных игроков международных отношений — это всего лишь вопрос времени.
