РОССИЯ И ЦЕНТРАЛЬНАЯ АЗИЯ
Между прагматизмом и геополитикой
В каком-то смысле Россия всегда хотела отгородиться от Центральной Азии настолько же сильно, как стремилась стать частью Европы, и обе задачи остаются одинаково нерешаемыми. Поэтому основное внимание России в отношениях с региональными государствами в предстоящие годы может быть сосредоточено на содействии их внутренней устойчивости и предотвращении дестабилизации их обществ, пишет Тимофей Бордачёв, программный директор клуба «Валдай», в преддверии Центральноазиатской конференции Валдайского клуба.
Недавние вооружённые столкновения на границе Киргизии и Таджикистана, а также крайне неопределённые перспективы центрального правительства в Афганистане после бегства оттуда США и их союзников заставляют вновь обратиться к вопросу о степени и масштабах ответственности России за происходящее в Центральной Азии. Большинство стран региона являются формальными союзниками России – в рамках Организации договора о коллективной безопасности или, как Узбекистан, на основе двустороннего соглашения. Возможности того, что другие крупные державы окажутся способны предоставить свои силовые возможности для обеспечения безопасности Центральной Азии, ничтожны. При этом экономическая заинтересованность Москвы в данном регионе не является значительной, и потому речь здесь может идти только о чистой геополитике.
Сейчас определяющим условием для российской политики в отношении Центральной Азии является отсутствие здесь непосредственной угрозы национальной безопасности в виде враждебного союза государств или одной сильной державы. Здесь Россия не соприкасается с региональными институтами, коллективный интерес которых мог бы вступать в противоречие с её интересами и диктовать поведение своих участников. Наиболее крупная военная держава по соседству – это Китай, отношения с которым у России дружественные и почти союзнические. Сама по себе Центральная Азия не представляет собой для России целостную проблему, как Европа или Южный Кавказ, связанные с ней озабоченности имеют частный характер, хотя иногда могут быть и достаточно актуальными.
Если исключить внешние вызовы, то в долгосрочной перспективе самый серьёзный вопрос к отношениям может быть связан с продолжением процесса формирования национальных государств в России и странах Центральной Азии и возникновением в результате оснований для большей отстранённости. Ответом на этот вызов может быть работа над более гармоничным процессом неизбежной смены поколений с целью сохранения целостности общего пространства вне зависимости от того, насколько масштабным будет влияние коллективного исторического опыта. Другими словами, уже сейчас необходимо стремиться к тому, чтобы общее наследие стало фундаментом для объединяющей традиции совместного развития. Россию не должно вводить в заблуждение то, что сейчас её культура, включая массовую, и язык являются преобладающими в странах Центральной Азии. Но и страны Центральной Азии не должны ошибиться в прочтении российской внешней политики – уважение здесь очень легко спутать с хладнокровием, последствия которого могут оказаться трагическими.
Среди факторов, определяющих природу взаимодействия России и государств Центральной Азии, на первом месте находится их взаимное геополитическое положение. Граница России и Центральной Азии представляет собой не имеющую естественных препятствий степь, открытость которой и непригодность для обозначения чётких разграничительных линий естественным образом переносится на сферы политического, экономического и культурного взаимодействия поверх государственных границ. Это ведёт к тому, что на пространстве от Южной Сибири до предгорий Памира и Тянь-Шаня серьёзная форма изоляции становится для России сложной в реализации.
Со стороны России Центральная Азия начинается не сразу, а как будто постепенно проявляется отдельными своими чертами в ландшафте, облике городов, национальном и религиозном составе населения ещё задолго до того, как путешественник пересекает государственную границу. Линия формального соприкосновения России и государств Центральной Азии представляет собой рукотворную черту, существование которой обеспечено доброй волей государств и не опирается на такие естественные рубежи, как горные цепи, большие реки или моря. По сути, Россия и Центральная Азия являются общим пространством, что определяет и будет определять природу и содержание отношений между государствами. В таких географических условиях традиционные формы силового взаимодействия держав приобретают особую специфику, которая отличает их от отношений между странами, чётко разделёнными между собой естественными барьерами.
Можно предположить, что именно поэтому вопрос «отмежевания» от Центральной Азии остаётся таким болезненным в российской дискуссии – в силу осознаваемой невозможности это сделать в реальности.
Значительный демографический потенциал региона выглядел пугающим для России в рамках СССР. Он стал одной из причин того, что в 1991 году Москва с лёгкостью пошла на отделение центральноазиатских республик, фактически избавляясь от них в своём стремлении к обновлению российского государства, экономики и общества. Сближение и интеграция с этим регионом никогда ещё не рассматривались в России как приоритет национальной внешней политики, в отличие от отношений с Европой или славянскими государствами бывшего СССР – Белоруссией и Украиной.
Необходимо признать, что в каком-то смысле Россия всегда хотела отгородиться от Центральной Азии настолько же сильно, как стремилась стать частью Европы, и что обе задачи остаются одинаково нерешаемыми. Поэтому основное внимание России в отношениях с региональными государствами в предстоящие годы может быть сосредоточено на содействии их внутренней устойчивости и на предотвращении масштабной архаизации и, как следствие, дестабилизации их обществ с последующим появлением множества локальных очагов религиозного экстремизма.
За тридцать лет, прошедшие после распада СССР, государства Центральной Азии – Казахстан, Киргизия, Таджикистан, Туркмения и Узбекистан – прошли собственный и в каждом случае оригинальный путь самостоятельного развития. В силу того, что у них изначально не было перспективы механистического включения в альтернативную юрисдикцию, как это произошло со странами Прибалтики и может произойти с другими республиками западной части так называемого постсоветского пространства, этот исторический опыт оказался уникальным для каждого из центральноазиатских государств, хотя присутствуют и объединяющие их черты.
Не существует предпосылок для формирования в регионе альтернативного российским интересам институционализированного объединения и сейчас – ни одна из интеграционных группировок современности, кроме Евразийского экономического союза (ЕАЭС), куда уже входят Казахстан, Киргизия и Россия, не может рассматривать эти страны в качестве своих участников. При этом более активное взаимодействие стран на уровне внутри региона принесёт России больше выгод, чем озабоченностей, поскольку не сможет стать фактором, формирующим у этих стран организованную враждебность в отношении российских интересов и ценностей.
Россия и государства Центральной Азии вместе соприкасаются с южным поясом Евразии, в состав которого входят такие государства, как Иран, Афганистан, Пакистан и Индия. Их собственные масштабы и демография делают поглощение и полную интеграцию с Россией и Центральной Азией невозможными. При этом исторически существуют прочные и фундаментальные связи между этим миром и такими странами Центральной Азии, как Таджикистан или Узбекистан. Афганистан сам по себе является чётким разделителем между Востоком и Западом, Севером и Югом, что подкрепляется его горным рельефом и сложным этническим составом. Важной общей задачей России и государств Центральной Азии может быть сохранение относительного мира в этой стране после тех изменений, которые произойдут в 2021 году, и её включение в международные экономические связи, соединение с основными континентальными транспортными путями.
Иран как одно из государств-цивилизаций современного мира всегда будет оставаться вызовом для России и Центральной Азии. Масштабы Ирана и его культурный фундамент делают внешнюю политику страны теоретически доступной для временного силового контроля извне, но непригодной для интеграции в более широкие сообщества. Намерения Ирана всегда будут неопределёнными для его соседей. Турция демонстрирует понятные стремления к увеличению своего взаимодействия с родственными народами Центральной Азии, но сама испытывает колоссальное политическое и культурное давление со стороны Запада и не имеет масштабов, достаточных для того, чтобы выступать в качестве альтернативы российскому полюсу силы в международной политике.
Индия, в свою очередь, слишком велика для развития в рамках сообщества государств. Китай теоретически мог бы предложить России и Центральной Азии идеи и экономические возможности для совместного развития, но испытывает резонные опасения по поводу излишней открытости для исламского мира и необходимости более активно взаимодействовать в Центральной Азии с таким могущественным союзником, как Россия. США и другие страны Запада смотрят на регион только в контексте своих экономических и дипломатических отношений с крупнейшими евразийскими державами – Китаем, Индией и Россией. Вряд ли мы можем рассчитывать на то, что такой подход станет внешней основой для достижения странами Центральной Азии основных целей своего развития.
Европа перестала существовать как фактор развития региона после исчезновения британской колониальной империи в середине XX века и уже не сможет обозначить здесь своё присутствие в качестве силы, влияющей на безопасность и развитие государств. Это, однако, не является фактором, исключающим позитивную роль европейских, американских или восточноазиатских инвестиций в повышении социально-экономической устойчивости стран Центральной Азии. Но это не заслуга межгосударственных отношений, а естественный эффект того, что пока в мире сохраняется сравнительно высокая степени экономической открытости, а бизнес ищет способы наиболее привлекательных для себя инвестиций.
Таким образом, российская политика в отношении Центральной Азии имеет под собой достаточно прочную основу и гораздо меньше подвержена воздействию тех негативных факторов, которые сейчас присущи международной системе. Это, конечно, создаёт для Москвы соблазн рассматривать страны региона в менее приоритетном порядке, чем те направления, откуда уже сейчас исходят угрозы (Европа и Ближний Восток) или ярко выраженные экономические возможности (Восточная Азия).
В том случае, если после 2021 года Центральная Азия столкнётся с непосредственной угрозой с юга, у России возникнет необходимость наращивать своё военное сотрудничество с правительствами этого региона.
Однако Россия уже вряд ли будет стремиться в одиночку брать на себя всю ответственность – условием для этого было бы возвращение Центральной Азии в подконтрольный Москве имперский порядок, а для этого нет никаких предпосылок. Поэтому в будущем Россия будет здесь рассчитывать на самостоятельные способности региональных государств и взаимодействие с Китаем, который не меньше Москвы заинтересован в их внутренней стабильности.
