УРОКИ ДВУХ ИНТЕРВЕНЦИЙ
Российский Совет по международным делам
Почему Россия преуспела в Сирии, а США провалились в Афганистане
Интервенция Соединенных Штатов в Афганистане началась в октябре 2001 года и продлилась почти два десятилетия. Российская военная операция в Сирии стартовала в сентябре 2015-го и продолжается вот уже шесть лет. Обе державы обосновывали свое вмешательство необходимостью борьбы с международным терроризмом: США выступили против «Аль-Каиды» и «Талибана» (террористические организации, запрещенные в РФ), Россия — против ИГИЛ (террористическая организация, запрещенная в РФ) и связанных с ним радикальных группировок сирийской оппозиции.
Сравнивать кампании Вашингтона и Москвы трудно — они очень разные и по масштабам, и по поставленным задачам, и по особенностям боевых действий. Афганская операция США включала, в частности, участие как крупных контингентов американской морской пехоты, так и воинских подразделений разной численности нескольких десятков союзников и партнеров Америки. Россия была представлена в Сирии главным образом своими воздушно-космическими силами (ВКС) и относительно малочисленными подразделениями военной полиции.
Безвозвратные потери международной коалиции в Афганистане составили более 3 тысяч человек, из которых около 80% пришлось на американцев; российские потери в Сирии оказались на порядок меньше.
Не в коня корм…
Общую стоимость 20-летней американской кампании в Афганистане оценивают в астрономические суммы от 1 до 2 трлн долл. Российская операция в Сирии за шесть лет обошлась Москве, по разным оценкам, в 10–15 млрд долл., что существенно меньше не только американских расходов, но и издержек многих младших партнеров США по международной коалиции (например, одна Германия за два десятилетия потратила на Афганистан около 50 млрд долл.).
При этом баснословные расходы американцам не помогли. Хотя опорные пункты «Аль-Каиды» в Афганистане были в целом уничтожены в течение первых трех месяцев военной интервенции, а уцелевшие боевики «Талибана» — примерно в те же сроки оттеснены на территорию соседнего Пакистана, в конечном итоге США вместе со своими союзниками потерпели сокрушительное поражение. Задачи, поставленные американским руководством 20 лет назад, так и не были выполнены, а вывод сил международной коалиции из Афганистана стал по сути поспешной и не слишком хорошо продуманной эвакуацией.
В то же время Россия, как признают даже самые непримиримые противники Москвы, одержала в Сирии победу. Во всяком случае, на данный момент она точно является победителем.
Никаких принципиальных военно-технических или географических преимуществ у России по сравнению с Соединенными Штатами не имелось. Напротив, с точки зрения обеспечения транспортной доступности и сопутствующей логистики у США было значительное преимущество перед Россией. Москва получила в свое распоряжение лишь две полноценных базы в Сирии — авиационную (Хмеймим) и морскую (Тартус). В то же время американцы не только пользовались всей военной инфраструктурой на территории собственно Афганистана (в том числе и советской, созданной за 10 лет военного присутствия СССР в этой стране), но еще и развернули базы в Центральной Азии, обустроили многочисленные транспортные коридоры, проходящие через Пакистан, Южный Кавказ, страны Центральной Европы и Россию.
Две модели военной операции
Почему же в итоге Вашингтон проиграл, а Москве сопутствовала удача?
Во-первых, хотя и США, и Россия заявляли о борьбе с международным терроризмом, цели двух операций все-таки были очень различными.
В 2015 году Москва спасала сирийскую государственность в лице президента Башара Асада и его ближайшего окружения, фактически выступая за сохранение политического статус-кво в Сирии.
В 2001 году в Афганистане Соединенные Штаты вознамерились радикально изменить статус-кво, создав новый политический режим и осуществив амбициозный план строительства современного светского государства. Понятно, что вторая задача намного сложнее первой, особенно если в стране отсутствуют объективные предпосылки для успешного государственного строительства.
Во-вторых, партнерами России в Сирии выступили ведущие региональные игроки в лице Ирана и Турции. У каждого из них в Сирии были и сохраняются жизненно важные интересы. И хотя эти интересы не во всем и не всегда совпадали с российскими, трехсторонний Астанинский формат продемонстрировал свою эффективность и устойчивость. Его не смогли разрушить даже такие острые кризисы, как эскалация в провинции Идлиб в начале 2020 года.
Среди пяти десятков американских партнеров в Афганистане были преимущественно нынешние и потенциальные члены НАТО — от Великобритании и Турции до Грузии и Украины. Никаких жизненно важных интересов в Афганистане у большинства этих стран не было, их вовлеченность стала главным образом проявлением желания продемонстрировать свою лояльность Соединенным Штатам и поддержать их в благом начинании. Тем более, что американские планы в Афганистане, в отличие от последовавшей интервенции США в Ираке весной 2003 года, получили полное одобрение со стороны Совета Безопасности ООН. Но, как оказалось, солидарность, основанная на ценностях, а не на интересах — не слишком надежная основа для ведения многолетней операции.
В-третьих, России в Сирии противостояли главным образом международные террористические группировки, рассматривавшие сирийскую территорию в конечном счете как всего лишь один из возможных плацдармов для планирования и проведения своих операций. Сегодня они воюют в Сирии, завтра могут перебраться в соседний Ирак, потом — в Ливию, в страны Сахеля или в любую другую точку мира, где для них сложится подходящая обстановка.
«Талибан» — чисто афганское движение. Его бойцам некуда больше идти; они боролись и продолжают бороться за свою страну. Даже когда силы международной коалиции в начале 2000-х годов оттеснили боевиков «Талибана» на территорию Пакистана, те все равно всеми силами стремились рано или поздно вернуться домой. Мотивация у исламских «глобалистов» и исламских «националистов» несколько разнится; образно говоря, у первых есть ноги, а у вторых — корни.
Наконец, в-четвертых, судя по всему, российская операция в Сирии была просто гораздо лучше подготовлена, чем американская — в Афганистане. Надо отдать должное российским экспертам-арабистам, дипломатам и военным, представителям российской разведки, хорошо представлявшим себе обстановку в Сирии и в окружающих ее странах.
Американская же операция в Афганистане выглядела не вполне удачной импровизацией; представления США об этой стране, сформировавшиеся еще в ходе противостояния с Советским Союзом в 80-е годы прошлого века, оказались далекими от реальности.
Кремлю удалось сделать свое ограниченное присутствие в Сирии устойчивым, посильным для российского бюджета и в целом приемлемым для российского общества. Белому дому в Афганистане этого добиться не удалось.
Успех России в Сирии особенно впечатляет с учетом того, что Башар Асад, в отличие от утратившего власть афганского руководства, находился (и до сих пор находится) под санкциями США и Европейского союза, а итоги недавних президентских выборов в Сирии не были признаны Западом (хотя ко всем последним выборам в Афганистане тоже есть немало претензий). К тому же Сирия пока так и не смогла восстановить утерянный ею статус полноправного члена сообщества арабских государств. При этом Башар Асад может быть уверен: 1 января 2022 года он проснется в своем дворце как президент страны. А вот политическая биография Ашрафа Гани, который большую часть своей сознательной жизни провел в Соединенных Штатах и долгое время был гражданином этой страны, уже бесславно закончена…
Споры уместные и неуместные
Конечно, заявлять о российской победе в Сирии допустимо лишь с большими оговорками. Территориальная целостность страны до сих пор окончательно не восстановлена — на западе под турецким контролем остается провинция Идлиб, север контролируется неподчиняющимися Дамаску курдскими формированиями, южные Голанские высоты аннексированы Израилем. Угроза новой эскалации в Сирии остается, а задачи постконфликтного восстановления отодвигаются все дальше в будущее. Не вполне понятно, когда и при каких обстоятельствах российская военная операция в Сирии должна завершиться, и есть ли у Москвы сколько-нибудь детально прописанная стратегия выхода из этой страны.
И тем не менее, если о долгосрочных результатах российской операции в Сирии можно еще спорить, то какой-либо спор об итогах кампании в Афганистане излишен — США и их союзники потерпели очевидное и крайне болезненное поражение. Сейчас весь вопрос сводится к тому, чтобы это поражение представить по возможности менее унизительным и не допустить появления в американском обществе «афганского синдрома» по типу «вьетнамского синдрома», возникшего полвека назад. А если Республиканской партии удастся превратить тему «украденной демократами победы в Афганистане» в вопрос внутриполитической повестки дня, то дискуссия по этому вопросу может повлиять даже на исход президентских выборов 2024 года.
Российская операция в Сирии существенно укрепила позиции Москвы в арабском мире и повысила престиж российского государства во всем ближневосточном регионе, где всегда высоко ценили надежность, последовательной и предсказуемость политики.
А вот надежность Вашингтона как стратегического партнера и как гаранта безопасности в очередной раз поставлена под вопрос. Еще больше сомнений вызывает способность НАТО к ведению успешных операций на большом удалении от своей традиционной зоны ответственности. И, конечно, поражение в Афганистане так или иначе негативно скажется на боевом духе американских военных.
Стоит сказать и о том, что Афганистан — лишь самая яркая иллюстрация процесса сокращения американского военного присутствия в мире. Теперь Пентагону придется все более активно готовиться к ведению операций в автономном режиме, без опоры на развернутую военную инфраструктуру союзников и партнеров.
Пейзаж после битвы
Какие уроки на будущее следует извлечь из беглого сравнения двух международных интервенций начала XXI века?
Первое: ни подавляющее военное превосходство над противником, ни практически неограниченные финансовые ресурсы, ни широкая международная поддержка, ни даже готовность сохранять режим оккупации на протяжении десятилетий еще не гарантируют окончательной победы. Попытки навязать народу определенный формат социально-экономического и политического устройства, к которым этот народ в силу тех или иных причин не готов, неизбежно оказываются провальными.
Какие бы оценки ни давались сирийскому лидеру Башару Асаду, нельзя не признать, что он опирается на поддержку по крайней мере части сирийского общества. Какие бы оценки ни давались движению «Талибан», совершенно ясно, что это движение так или иначе отражает интересы значительных групп афганского населения.
Политическое урегулирование в Сирии немыслимо без участия нынешнего руководства страны в Дамаске. А вот в Афганистане за 20 лет международной оккупации в Кабуле так и не возникло эффективной центральной власти, сильных политических и государственных институтов, не были решены проблемы коррупции, непотизма и клановой лояльности, для значительной части населения Афганистана, особенно в провинциях, многие базовые социальные и экономические услуги в 2021 году столь же недоступны, какими они были в 2001-м.
Конечно, в Сирии тоже имеется множество острых социально-экономических проблем, сходных с афганскими. Конечно, эффективность государственного управления тоже вызывает немало вопросов. Но устойчивость сирийского государства оказалась — и продолжает оставаться — намного выше, чем устойчивость афганского.
Кроме того, как в Сирии, так и в Афганистане невозможно достичь победы в государственном строительстве без активного взаимодействия с региональными игроками. Никакая международная коалиция, основанная на единстве демократических ценностей и на лояльности своему лидеру, не заменит сотрудничества соседних стран. В случае Сирии такими незаменимыми соседними странами оказались Иран и Турция. В случае Афганистана это в первую очередь Пакистан, Китай, Иран, страны Центральной Азии, Россия и, возможно, Индия. Возможно, в экономическом восстановлении Афганистана также примут участие богатые арабские страны Персидского залива, а при некоторых обстоятельствах — также и Европейский союз.
Тем не менее основными внешними игроками, участвующими в определении будущего Афганистана, станут Пекин и Исламабад. Пекин — потому, что Китай неизбежно окажется главным иностранным инвестором и главным торговым партнером для этой страны. Официальные представители «Талибана» уже поспешили заявить, что они приветствуют экономическое присутствие Китая в Афганистане. Исламабад — потому, что Пакистан имеет наиболее широкий набор рычагов влияния на движение «Талибан». В известной мере справедливо заключить, что военная победа «Талибана» — это одновременно и победа Пакистана. Вместе с тем было бы большой ошибкой считать «Талибан» простой марионеткой в умелых руках Исламабада: например, афганское движение поддерживает активные контакты с сепаратистами из числа радикальных пуштунских движений на территории Пакистана.
Замкнет тройку игроков первого плана, скорее всего, Иран, у которого старые и очень прочные позиции в западном Афганистане. Отношения Ирана с «Талибаном» всегда были сложными и нередко — даже конфликтными, но, учитывая прагматизм внешней политики Тегерана, нет сомнений в том, что какой-то компромисс с победившими талибами так или иначе будет найден.
Россия на афганском направлении
В отличие от Сирии, где Москва играет во многом центральную роль как гарант стабильности и территориальной целостности страны, в Афганистане Россия в состав группы игроков первого плана не входит. У Москвы нет ни экономических возможностей Пекина, ни военно-политических инструментов Исламабада, ни протяженной общей границы с Афганистаном, как у Тегерана.
Зато есть застарелый «афганский синдром» и активное неприятие обществом любой военной вовлеченности России в афганские дела.
Да, в конце 1990-х годов Москва активно взаимодействовала с узбекскими и таджикскими группировками на севере Афганистана, объединенными в так называемый Северный альянс. После оккупации страны силами международной коалиции Северный альянс был распущен, а некоторые его лидеры вошли в команду тогдашнего президента Хамида Карзая. И пускай сегодня ведутся разговоры о возрождении Северного альянса, пока они никак не повлияли на соотношение сил на поле боя и не дали значительных дополнительных возможностей Москве.
Но и задачи, которые Москва может сегодня ставить перед собой на афганском направлении, достаточно скромные — скромнее, чем задачи, поставленные перед российскими военными в Сирии в 2015 году.
Во-первых, важно не допустить перехлеста военно-политической нестабильности в Афганистане через границы российских союзников в Центральной Азии, избежать потоков беженцев и вынужденных мигрантов. По миру уже разбросаны более 2,5 млн афганских беженцев; по некоторым данным, это число вполне может удвоиться.
Во-вторых, для Москвы необходимо не позволить международным террористическим группировкам типа «Аль-Каиды» или ИГИЛ превратить Афганистан в плацдарм для планирования операций в той же Центральной Азии или в самой России. Афганистан в этом смысле представляет более значительную потенциальную угрозу, чем даже Сирия накануне российской операции. Оценки масштабов реального присутствия международных террористических группировок на территории Афганистана варьируются в широких пределах — некоторые источники утверждают, что в стране присутствуют как минимум 3 тысячи боевиков ИГИЛ, располагающих не менее чем девятью военными базами.
Утверждается также о якобы ведущихся между ИГИЛ и «Талибаном» секретных переговорах, предполагающих согласие последнего на присутствие игиловцев в Афганистане при условии их невмешательства во внутренние дела страны. Насколько эти утверждения обоснованы, сказать трудно; не исключена вероятность информационных вбросов с целью дискредитировать «Талибан» в глазах региональных игроков.
В-третьих, в интересах Москвы максимально сократить поступление наркотиков из Афганистана на территорию России и соседних государств. В первые же годы международной оккупации общие площади маковых полей в стране увеличились с 2 тысяч гектаров до 30 тысяч. Есть основания подозревать представителей международных оккупационных сил в попустительстве невиданному расцвету афганского наркобизнеса и даже — в прямом или косвенном соучастии в этом крайне прибыльном бизнесе. Между тем Россия была и остается одним из главных экспортных рынков для афганских опиатов. Со своей стороны, талибы еще в конце 90-х годов прошлого века начали активную борьбу с наркотиками, которые решительно отвергаются исламом. Будущее покажет, удастся ли добиться успехов в борьбе с производством и экспортом афганских опиатов после ухода из страны американских военных…
Многое будет зависеть и от того, как политические перемены в Афганистане будут восприниматься в Соединенных Штатах и Европе. Если России придется конкурировать на афганской площадке с Евросоюзом и Соединенными Штатами, то российские возможности, и так достаточно скромные, окажутся еще более ограниченными. Если же Запад возьмет курс на международную изоляцию Афганистана — подобно тому, как несколько лет назад он взял курс на международную изоляцию Сирии, — то любое правительство в Кабуле получит дополнительные стимулы к расширению сотрудничества с Россией, чтобы хоть как-то снизить свою неизбежную зависимость от Китая.
Конечно, в Афганистане Москве неизбежно придется тщательно обходить многие подводные камни. Например, как избежать возможных осложнений с Индией, имеющей свои взгляды и подходы к Афганистану? Что делать с активностью Турции, претендующей на самостоятельную роль на афганской сцене? Как реагировать на стремление США сохранить остаточное военное присутствие в регионе за счет использования соответствующей инфраструктуры в Центральной Азии? Но эти и другие подобные вопросы, при всей их важности, не должны отвлекать внимание Москвы от стратегического взаимодействия с основными региональными игроками на афганской сцене. Предварительные итоги операции России в Сирии дают основания надеяться, что и в Афганистане Кремлю удастся избежать явных просчетов и ошибок.
Впервые опубликовано в Republic.
