ПОЛИТИЧЕСКАЯ РЕФОРМА В РОССИИ
Радиостанция «Эхо Санкт-Петербурга»
Часть IV
С. Цыпляев: Добрый день, дорогие друзья. Начинаем программу «На самом деле». С вами Сергей Цыпляев, полномочный представитель Санкт-Петербургского университета технологий управления и экономики. Мы продолжаем двигаться по волнам такой интересной темы, как политическая реформа в России. Это уже четвёртая часть.
На удивление разговор идёт без фамилий, без нашей простой национальной идеи, как бы поменять вождя. Мы начинаем обсуждать более важные вопросы: что нам нужно поменять в системе, в устройстве, что внутри себя нужно поменять для того, чтобы построить что-то другое. А не воспроизводить каждый раз модель: вождя меняем, революция, всё разбираем до деталей, а потом опять собираем автомат Калашникова. Главная тема, о которой мы говорили и сегодня продолжим говорить — это тема самодеятельности, самоуправления общества; тема децентрализации, деконцентрации власти, с чем мы безуспешно, как с ветряными мельницами боремся, стараясь всё сконцентрировать в одном центре. А потом с большим изумлением спрашиваем: «А почему это оно не работает?»
Я начну с истории, которая произошла в Петербурге. Было некое праздничное мероприятие нашей государственной власти, потом должен был быть праздничный концерт и фуршет. И вот всё идут и идут какие-то выступления, все понимают, что что-то тянут, чего-то ждём. И реально: ожидали приезда президента. Он приезжает, к ведущему подходит помощник (это со слов участников), протягивает визитку и говорит: «Представишь его так». Казалось бы, а что тут не знать? На визитке была написана одна маленькая деталь: «Президент России». Не Российской Федерации, а России.
И вот это отношение к слову «федерация», как к чему-то непонятному, для нас чуждому и ненужному (хотя это входит в название страны) идёт постоянно. И мы видим решения, которые принимаются: построение вертикали, которая противоречит идее федерализма, горизонтали. Я это называю «вертикаль у нас пронзает
федерализм». Желание построить вертикаль, практически унитарное государство, сидит у нас где-то в мозгах. Каждый, куда бы ни приходил, начинает действовать именно таким способом.
Вернёмся к исходной идее: в чём смысл устройства федерации, зачем в мире столь многие страны переходят к федеративному управлению? А идея очень проста: страна разнообразная, а это означает, что решения не могут быть единообразными по всем вопросам. Государственных решений надо принимать много, государственные решения — это принуждение. И поэтому давайте-ка мы сделаем государство двухэтажным или двухслойным: вот федерация, государственная федеральная власть, а вот государственная же власть субъекта федерации. Да, субъектов федерации много, но тем не менее это государственная власть со своими законами, возможностями принуждения.
Конституция чаще всего поступает следующим образом: она разграничивает полномочия. Говорит: вот здесь полномочия федерации, и сюда не имеют права входить субъекты, здесь всё регулируется законами и прочими нормативными актами федерации. А ниже — это всё полномочия субъекта федерации. Это идеальная федерация, и в такой идеальной федерации не встаёт вопрос, какой закон главнее — федеральный или региональный. Я спрашивал у студентов юридического факультета, какой закон главнее, и всегда ответ идёт один: федеральный. Мы мыслим вертикально, централизованно, а на самом деле ответ неправильный. В сфере исключительного ведения, конечно, федеральный закон. В сфере ведения субъекта — субъектный закон. И когда возникает противоречие, там начинает работать суд.
У нас посложнее Конституция, у нас есть ещё совместное ведение, там конкурирующее законодательство, тоже закрытый список. Там свободно может законодательствовать субъект, но федерация имеет право войти, издать нормы, и они становятся обязательными. То есть, вы играете в тех ограничениях в этой части полномочий, которые устанавливает федеральный центр. В чём смысл такого сложного устройства? А очень простой: эффективность и оперативность управления. Потому что если вы делаете единообразные решения для разнообразной страны, то в громадной её части эти решения неэффективны, а чаще даже контрпродуктивны и разрушительны. На месте они начинают искажаться, делаться по-другому, потому что просто приходят в противоречие с жизнью. Поэтому выделяются общие вопросы, как права и свободы человека, оборона, внешняя политика, финансовая система. А всё остальное даётся на откуп субъекта федерации.
Вот так устраивается власть в сложных странах, и этот момент становится одной из ключевых позиций, краеугольных камней построения современного управления обществом. Так называемый принцип субсидиарности, о котором постоянно говорит Европа, а мы о нём чаще всего даже и не слышали. А смысл его очень прост: решения должны приниматься как можно ближе непосредственно к гражданам. И они передаются на более высокий уровень только тогда, когда не могут быть эффективно решены на нижнем уровне. То есть, речь идёт не о том, что надо обосновывать децентрализацию, а о том, что надо обосновывать централизацию. Вот этот подход, конечно, сегодня закладывается.
Мы исторически привыкли строить вертикальную конструкцию и не понимаем, как же может быть такое, что граждане своими решениями (а у нас же именно народ является источником власти, так записано в Конституции) избирают федеральные власти и региональные власти. Эти власти относительно автономны, действуют в рамках общего законодательства, и если у них возникают конфликты, то тут вмешивается судебная система. Конституция чётко разграничивает полномочия. Такая идея реализуется в громадном количестве федеративных государств, будь то США, ФРГ, Индия громадная, Швейцария — совсем маленькая, а тоже разнообразие учитывают. Федерация оказывается более гибкой и приспособленной к сложным организациям, но эту технику требуется осваивать.
Что мы видим, какое направление развития у нас происходит, несмотря на то, что все эти правильные идеи заложены в Конституцию, и более того, очень многое записано в неизменяемой части? Мы видим, что вначале ослабляется Совет Федерации после 2000 года, оттуда под разными благовидными предлогами убираются губернаторы, председатели законодательных органов. И Совет Федерации постепенно, незаметно превращается в странное образование, такой пенсионный орган для бывших политиков с очень невысоким авторитетом в обществе. И мы постоянно мучаемся, каким способом его заполнять, чтобы только не доводить дело до прямых выборов. Но идея-то была именно такая, что регионы выбирают своих руководителей, и они сидят в Совете Федерации.
Была правильная мысль, что председателем Совета Федерации должен быть президент. Я на Конституционном совещании вносил это предложение, но его уже не могли учесть. Сказали: «Да, наверное, правильно, но в общем уже всё понятно, роли распределили». У нас есть ещё председатель Совета Федерации, который должен быть временным, как в американском Сенате, где им является вице-президент. Там это продумано.
И следующий шаг был, что «давайте-ка мы сделаем губернаторов назначаемыми, уберём прямые выборы». И это было сделано по итогам теракта в Беслане. Аргументация довольно своеобразная, но тем не менее. Президент предлагает, законодательное собрание региона наделяет полномочиями. Но до этого было решение Конституционного суда, который признал подобный вариант наделения власти неконституционным, а потом, принимая во внимание социально-политическую обстановку, поменял своё решение. Конституционный суд об этом вспоминать не любит, поскольку считается не комильфо менять решения по одному и тому же вопросу, это такое жирное пятно на его белом мундире. Вот так происходит укорачивание федерализма.
Дальше мы видим, что хотелось бы видеть, по крайней мере, изменение и передачу больших полномочий в сторону региона. У нас совместная компетенция расширена почти до предела. Все боялись сепаратизма, «поэтому давайте мы всё-таки в совместную компетенцию запишем всё, что возможно». В последнем изменении мы ещё больше её расширили. Дальше под давлением обстоятельств отменили назначение губернаторов, но оставили очень много позиций, которые для федерализма довольно странные. Прежде всего это отрешение губернатора от должности по недоверию. Решение принимает президент. А ведь губернатор, собственно, получил мандат доверия от народа, который выше, чем любой другой мандат.
В такой ситуации встаёт вопрос: а как? А вдруг у губернатора одна политическая партия, а у президента другая? Вообще-то именно губернаторы должны в дальнейшем становиться претендентами на пост президента, потому что это мини-президенты, имеющие управленческий опыт. Не депутаты, не лидеры политических партий, а именно губернаторы. А если завтра он ваш конкурент, а вы его снимаете по недоверию? В тех же Соединённых Штатах невозможно президенту снять губернатора, он может быть также отправлен в отставку процедурой импичмента. Максимум, что можно доверить федеральному центру — это возбуждение этой процедуры в регионах.
А если они вообще не подчиняются федеральным законам, не желают соблюдать Конституцию? Но для этого существуют институты федерального вмешательства, плоть до применения силовых структур, и это никто не отменял. Но это другая история, когда дело выходит за рамки допустимого, и встаёт вопрос о сохранении целостности страны. Как мы понимаем, силовые структуры находятся в ведении федерального центра, и поэтому рычагов, чтобы удержать ситуацию под контролем, у него просто море. Так что это довольно странная позиция для федерального центра.
РЕКЛАМА
Более того, командой Крашенинникова—Клишаса, нашими основными инженерами государственного устройства, разрабатывается закон, чтобы ещё больше расширить полномочия президента по отстранению не только по определённым позициям, а и по политическим мотивам. Вот это называется построением вертикали — с тем, чтобы никакой автономной самостоятельной власти просто не возникало.
Ещё одна вещь, которая тоже не вписывается даже в действующую Конституцию, не записана в основах конституционного строя: что государственную власть в субъектах федерации осуществляют образуемые ими органы государственной власти. Поэтому назначение исполняющих обязанности — это тоже вещь, выходящая за пределы. Если уходит губернатор, то тогда уставом прописывается, кто исполняет обязанности на это время, и объявляются выборы. Присылка исполняющего обязанности из федерального центра, это, конечно, есть в значительной степени умаление федерализма и самостоятельности субъектов.
В результате государственная власть субъектов постепенно вырождается просто в приводной ремень. С одной стороны, это вроде как будто облегчает жизнь, но с другой стороны, усложняет, потому что ответственность не с кем делить. Так у вас есть самостоятельные органы власти, вы их избрали, вы дальше и работайте с ними. А в такой ситуации вся ответственность концентрируется в одном лице, в одной точке. И если всё замечательно, то хорошо, а если не очень, то получается очень опасный вариант, точка может и не выдержать. И вот эти позиции мы сегодня понимаем с точки зрения того, как бы должен строиться федерализм.
Я прекрасно понимаю, что у нас абсолютно не идеальные региональные руководители, которых избирает народ. Это тоже некая проблема, когда вы проводите абсолютно демократические прозрачные выборы, а на выходе получается избранных, условно говоря, националистов, фашистов, расистов и так далее. Такие ситуации вполне возможны, и наблюдались. Поэтому процесс развития федерализма не может быть одномоментным, но вопрос, в какую сторону мы движемся. Мы пошли обратно в сторону унитарного государства, где решение принимается из центра, а это приводит к двум вещам: во-первых, к неэффективности, а во-вторых, к сепаратизму. Потому что люди начинают ощущать эти сдавливающие обручи, региональные элиты начинают исподволь копить злобу и обиды.
И последние примеры борьбы с федерализмом, находящиеся за рамками разумного подхода, это борьба с титулом президента в республиках. Это что-то меняет? У нас есть президенты компаний, вузов, фондов. У нас много разных президентов, что в переводе на русский означает «председатель». Так в чём проблема? Зачем нужно заставлять субъекты федерации эти должности переименовывать, ради чего? Ради того, чтобы опять обозначить, что «вы просто люди вертикали, а никакие не самостоятельные политики»? наткнулись опять на проблему Татарстана. Дальше будем стоять перед вопросом, как быть.
РЕКЛАМА
Уже проходили историю с переводом татарского языка с латиницы на кириллицу, где центральным образом настояли, чтобы это была только кириллица, хотя непонятно, зачем. Я уже говорил: даже в Советском Союзе не было попыток полностью преодолеть разнообразие языков. Кстати, большевики длительное время занимались переводом языков народов будущего СССР на латиницу, 70 языков было переведено. Тогда вообще была идея, которую вынашивала партия большевиков — перевести русский язык на латиницу. Но, в конце концов, от этой весьма своеобразной идеи отказались.
Мы видим, как реалии иногда диктуют, что федерализм должен развиваться. Последний яркий пример — это ковидная эпидемия. Вот вам, пожалуйста: в марте-месяце принимается центральное решение — всех в локдаун, в карантин. Но там было 200 заболевших в сутки, сейчас мы имеем 40 тысяч, а тогда остановили экономику. При этом остановили субъекты, в которых вообще не было ещё ни одного заболевшего. Задаётся вопрос: какова логика централизованного решения? И второй момент: приняли решение остановить экономику, но категорически не разрешили заниматься изоляцией отдельных регионов, был дикий скандал, требовали убрать запреты и так далее. Именно это решение вело к тому, что усиливалась разноска инфекции. После того, как в Алтайский край приехали родственники из Москвы, там тоже появилась соответствующая зараза.
Потом возник «федерализм поневоле», стало понятно, что во всех субъектах разная картина, разные ситуации. Я не говорю про технику оформления, но было принято совершенно правильное решение: «А давайте-ка мы предоставим регионам самим регулировать те меры, которые надо предпринимать». Потому что в каждой избушке свои погремушки, в каждом субъекте ситуация отличается очень серьёзно. Вот это я называю «федерализмом поневоле», который говорит: как только возникает реальная проблема, мы начинаем осознавать, что надо дать инициативу, возможность работать соответствующим властям и гражданам самим определяться с теми, кто у них в законодательном собрании, кто у них губернатор.
А управлять более сложно, не приказывая криком: «Я тебе приказал — ты исполняешь, если ты не лоялен — я тебя уволю». Нет, есть законы, есть бюджетирование, никто не отменял убеждение, мотивацию. Да и партийную вертикаль никто не отменял, мы это тоже понимаем. Избраться без партийной поддержки губернатору, например, будет тяжело. Да, надо уметь работать с представителями других партий, это более высокий уровень управленческого искусства. Очень просто всех поставить, приказывать и сделать из них тупых исполнителей. Даже в армии эта система уже давно не работает.
Мы помним основные идеи немецких реформ, которые создали германскую армию, одну из сильнейших в Европе — что каждый командир понимает общий замысел, но имеет право инициативы и действует так, как нужно, для того, чтобы был осуществлён общий замысел. А не тупой исполнитель приказа. Мы знаем, что в начале военной операции мгновенно меняется ситуация, иногда появляются проблемы с коммуникацией, и надо уметь действовать самостоятельно, инициативно, примеряясь к тому, что происходит кругом, понимая общие задачи, общий замысел и те ресурсы, которыми ты располагаешь.
И эта мысль, что, вообще-то говоря, нельзя централизовать всю власть в одной точке, страшно противоречит нашему привычному опыту и пониманию. Мы постоянно хотим, чтобы приехал барин и нас рассудил. Мы видим, что даже самые демократические партии постоянно апеллируют к центру. Могу привести пример, как у нас тут постоянно требуют, чтобы Центральная избирательная комиссия навела порядок в Городской избирательной комиссии. Ребята, сами наводите порядок! Либо постоянные обращения интеллигенции по любому поводу к президенту с просьбой решить проблему. Фактически настаивают на том, чтобы все полномочия стягивались в центр, чтобы президент как федеральный центр реально был диктатором. А когда становится от этого больно, раздаётся крик: «А почему же это всё так?» Очень часто ответ такой: «Господа, вы же сами это заказали».
Если мы сейчас посмотрим на наши политические партии и их программы, я хочу задать вопрос: а кто там сейчас про федерализм что-то говорит? Кто говорит о необходимости децентрализации, перераспределения финансовых потоков — оставить больше денег, больше полномочий на местах и дать людям возможность самом определять, как им там жить? Нет, в основном все считают, и это психологически понятно, что «давайте-ка мы сейчас соберём все полномочия в центр, а дальше с помощью калёного железа будем здесь проводить реформы». А потом идут изумления, почему они не работают, не проходят.
Да, это политическое искусство — как найти разумную меру централизации и федерализма. И поворот крана то в сторону полной анархии, то полной централизации — это простые решения, но абсолютно неправильные. Освоение того, что страна разнообразна, что она всегда будет отличаться по условиям, что всегда есть и будет разный культурный уровень, разные традиции, разные возможности, и что это всё надо учитывать, распределяя полномочия и власть — вот эта мысль должна постепенно загружаться в наши головы.
Мы должны всё-таки понимать, что мы называемся Российская Федерация неслучайно, и что федерация — это принципиальный момент организации нашей государственной власти. Как я уже сказал, два этажа государственной власти. Именно поддержание федеративного устройства и есть залог целостности России. А уничтожение федеративного устройства страны есть приглашение к дальнейшим сепаратистским проблемам и желаниям различных элит встать и выйти за пределы того государства, которое мы строим.
В этом и есть та самая диалектика единства и борьбы противоположностей, когда вы в сложных условиях создаёте действительно устойчивую и успешную страну, которая в состоянии не только решать оборонные задачи, но и самостоятельно развиваться, создавать новое, конкурировать и быть среди лидеров стран в мире. А именно этого мы хотим и добиваемся, если мы сейчас обсуждаем, какие у нас с вами стратегические цели.
Вот такая история с политической реформой. Я уже говорил в прошлый раз, что создание местного самоуправления и федерализма — это те две задачи, без решения которых все остальные вещи у нас не будут получаться. Мы постоянно будем валиться в застой, примитивизацию экономической жизни: продали то, остались с этим. Ухожу на ответы на вопросы, перерыв, а потом продолжим.
НОВОСТИ
С. Цыпляев: Мы возвращаемся в эфир. К вопросам я вернусь после окончания. Теперь тема, которая совершенно неожиданная, наверное, для нас и вообще непонятно, откуда выросшая. Где-то там чего-то слышим, нас это типа не касается. Сейчас идёт большой саммит, так называемый саммит КС-26 (или COP26), он проходит в Глазго, Великобритания. И посвящён он вопросам климата. Реально этот саммит должен был состояться в 2020 году, и там планировалось подвести итоги пятилетки после Парижского соглашения по климату 2015 года: что сделано, что не сделано, и куда надо двигаться.
Надо сказать, что это развитие событий связано с довольно длительными попытками такой структуры, как Организация Объединённых Наций, начать обсуждать, что же происходит в мире с климатом. Уже 30 лет назад была подписана конвенция об изменении климата в результате деятельности человека. Её задача, как говорится, ограничить воздействие человека на климат. Она вступила в силу 21 марта 1994 года, и её поддержали практически все государства и все территории. Парижское соглашение чуть менее активно, но тем не менее там 197 стран присутствует, 175 стран поддержали. И встал разговор о том, что «давайте смотреть, что происходит с климатом». Дискуссия была довольно длительная.
Я сам, как физик, всегда очень скептически относился к выделению каких-то малых изменений на фоне колоссального количества шумов. У нас постоянно цикл на Солнце — то оно ярче, то оно меньше, ещё какие-то процессы происходят на Земле, и в результате нам нужно выделить маленькое-маленькое систематическое изменение. Но судя по всему, всё большее и большее количество независимых научных групп с помощью методов, которые существуют для выделения слабых сигналов на фоне случайных процессов, приходит к одному и тому же выводу: похоже, да, всё-таки потепление идёт, и только небольшую часть можно списать на естественные процессы. Со времени начала движения промышленной революции человечество смогло разогреть Землю приблизительно на 1,1 градуса, такая оценка.
Каким образом? Ведём промышленную деятельность, в атмосферу выкидываем метан, CO2 в больших количествах (углекислый газ), водяной пар, другие газы. В результате нашей энергетической, сельскохозяйственной и производственной деятельности. И постепенно возникает достаточно серьёзный слой всего этого вокруг Земли, который нормально пропускает ультрафиолет, а когда Земля нагревается и отдаёт обратно инфракрасные лучи, то их пропускает плохо, отражает обратно. Собственно, так работает теплица: вы повесили плёнку, она хорошо пропускает свет, но тепло пропускает гораздо хуже, и у вас под этой плёнкой начинает всё разогреваться. Ровно такая же картина, утверждается, происходит на Земле.
При этом учёные начинают бить тревогу, что ежели мы поднимем эту температуру где-то выше 1,5 градусов (пока такие оценки идут), тогда уже могут начаться необратимые изменения, серьёзно поплывёт климат. И что дальше будет происходить на Земле, предсказать полностью трудно, но ничего хорошего. Сейчас наблюдаются, во-первых, резкие изменения в климате, которые раньше в таком количестве не происходили. То бури, то засухи, то, наоборот, жуткие холодные зимы, то происходит достаточно интенсивное таяние льдов в полярной шапке. При этом открывается земля там, где раньше лежал снег, и опять резко увеличивается нагрев, потому что чёрное поглощает гораздо лучше, а белое отражало в значительной степени. Открывается вода, начинает усиливаться непропорциональный нагрев северных частей, начинают меняться течения, воздушные потоки.
И многие как-то интуитивно ощущают, что проблема есть, но как двигаться и чего делать, было непонятно. В результате после длительного обсуждения произошло вот это Парижское соглашение, которое сказало, что надо снизить выбросы парниковых газов; увеличить производство возобновляемой энергии (это ветряки, всё, что связано с переработкой, зелёные массы, гидроэнергия); делать так, чтобы удержать температуру серьёзно меньше 2 градусов, а в идеале — меньше 1,5. И самая тяжёлая часть — это изыскать миллиарды долларов, чтобы помочь более бедным развивающимся странам справиться с последствиями изменения климата. Всё, что необходимо делать в этих целях, надо как-то реализовывать.
Поэтому собралась такая встреча, и очень сильные разногласия, потому что есть развивающиеся страны, которые фактически говорят: «Так, вы, развитые страны! У вас в G20 80% экономики и практически 80% выбросов. Кто у нас главный выбрасыватель по CO2? Соединённые Штаты Америки, потом идёт Китай, там есть в пятёрке Россия — вот вы это всё сделали, а теперь мы должны принудительно переходить на некие зелёные способы организации. Ну-ка, давайте-ка, заплатите нам за последствия и за всё, что надо будет делать, и помогите нам всё это реализовать».
В определённом смысле, конечно, логика есть: если вы решили заменить свою шикарную машину на Tesla — это чуть подороже, но это как игрушка. А в какой-то семье есть старый дизельный автобусик, который позволяет зарабатывать деньги, и если вы его просто выкинете, то выяснится, что у вас нет ни будущего, ни возможностей. То, что кто-то перешёл на Tesla ради детей — это одна история, а здесь история совершенно другая. И поэтому дискуссия идёт очень серьёзная по многим вопросам. Но самая большая проблема — что все на словах говорят: «Да, надо делать, надо остановить весь процесс, надо удержать всю эту энергию где-то на 1,5 градусах». Но дальше… А что делать-то?
Сейчас ставятся задачи добиться углеродной нейтральности к 2050 году, и при таких темпах, как сейчас, это задача недостижимая. Углеродная нейтральность — это практически прекратить объём выбросов CO2, который бы увеличивал общий объём того, что было. Целая группа учёных говорит, что чтобы выйти на 1,5 градуса, нужно кучу радикальнейших мер предпринять. Прекратить вырубку леса по всей планете к 2025 году — понятно, что многим придётся согласиться и перейти на электронные книжки, а не на бумажные. Перестать жечь уголь к 2035 году — представляете, что такое остановить все угольные электростанции, хотя запасы угля колоссальные? Пересесть на электромобили к 2040 году и перейти на чистую энергетику к 2045 году.
Понятно, что это проработала экспертная группа ООН, 200 человек. Но вывод такой, что сегодня нет ни денег, ни политической воли, ни терпения у граждан, чтобы двигаться по этой дороге. И это, конечно, сильно беспокоит — как дальше будут развиваться события. Надо сказать, что пока нам кажется, что мы только выиграем. Теплее будет — замечательно, Северный морской путь откроется, здесь будет сельское хозяйство. Но надо помнить, что иногда тепло сопровождается исчезновением влаги. И вдруг выясняется, что хотели, чтобы было просто чуть-чуть теплее и влажный климат, а получили, грубо говоря, засушливый и непригодный для сельского хозяйства. А если у вас подтает вечная мерзлота вдоль Северного морского пути, то вся инфраструктура уплывёт. Как там дальше жить в этом болоте и поддерживать это всё — тоже никто не понимает.
Поэтому возникает глобальная задача, о которой надо как-то думать. Пока в нашей политической повестке вопросы климата и защиты природы присутствуют очень фрагментарно. Что касается вопросов именно климатических изменений, то проводили опрос среди наших граждан, и где-то треть считает, что это вообще фейк, полная афера, выдумки и так далее. Типа как коронавирус, так и изменение климата. В значительной степени даже среди руководства были распространены такие идеи, и только сейчас мы начинаем как-то это понимать, обсуждать. Я думаю, что мир сейчас начнёт шаг за шагом двигаться в эту сторону, ощущая, что уже пригревает в прямом смысле слова, и мы начинаем поджариваться.
Для России это очень серьёзный вызов. Мы должны понимать, что если сейчас будут ставить задачи декарбонизации, то это означает, что будет идти вниз спрос на ту же самую нефть, газ и другие средства, всё, что сжигается. И это будет заставлять нас очень серьёзно переделывать экономику. Вся постановка крайне неприятная, потому что, конечно, здесь придётся идти к самоограничениям. Это требует расходования денег. Любые попытки сохранить природу будут требовать от нас более скромного образа жизни.
И понятно, что гражданам придётся продумывать такие интересные сюжеты, как, например, более лучшая теплоизоляция жилья — спать с открытой форточкой становится не очень понятным. В значительной степени пойдёт отказ от личного транспорта в пользу общественного. Где-то придётся думать в глобальной перспективе о переходе к вегетарианству. Я называю возможные неприятные последствия. Конечно же, человечеству надо задуматься об отказе от показательного потребления, откровенно демонстрационного построения этих стометровых яхт, создания машин дикой мощности или строительства домов на несколько тысяч квадратных метров, где живёт одна семья, со всеми отоплениями и прочими расходованиями.
Да, наверное, человечеству придётся думать над тем, чтобы более экономно расходовать одежду, не гоняться бесконечно за модой. Снова думать над тем, что одноразовая посуда — это очень удобно, но отвратительно с точки зрения окружающей среды и расходования энергии. И опять же, возвращаться где-то к старым добрым проверенным средствам. Это всё в какой-то степени, безусловно, будет неудобно и будет вызывать некие раздражения. Но что делать? Вот такая жизнь, вот такая зелёная революция надвигается на нас.
Это была программа «На самом деле». Я — Сергей Цыпляев, полномочный представитель Санкт-Петербургского университета технологий управления и экономики. Всего хорошего и до следующей среды.
