БОРИС ГОДУНОВ: ПОПЫТКА ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКОГО ТРАНЗИТА
Российский Совет по международным делам
При царях Федоре и Борисе был сделан важный шаг в трансформации персоналистской внешней политики Московского государства в направлении национальной русской
Борис Годунов — одна из самых неоднозначных фигур в российской истории. Был ли он ловким и беспринципным честолюбцем, готовым пойти на все, что угодно ради восхождения к вершинам политической власти? Или же перед нами трагическая фигура истинного патриота русского дела, вынужденного осуществлять свое предначертание в исключительно трудных исторических обстоятельствах? Оставляя в стороне основную деятельность Бориса по сохранению, укреплению и развитию Московского государства, попытаемся оценить особенности и итоги его внешней политики.
Предлагаемая читателю гипотеза состоит в том, что после смерти Ивана IV Борис Годунов попытался осуществить своего рода внешнеполитический транзит — от предельно эгоцентричной, очень часто диктуемой личными симпатиями и антипатиями, полной удачных и неудачных импровизаций, крайне импульсивной и сопряженной с повышенными рисками внешнеполитической деятельности «позднего» Ивана IV (1560–1584 гг.) к более рациональной, последовательной, осторожной и очищенной от личностных факторов внешней политике Московского государства. Иными словами, Борис Годунов поставил перед собой цель преобразовать цезаристскую политику выдающейся, хотя и очень противоречивой личности в национальную политику государства.
Сложность внешнеполитического транзита состояла не только в том, что сам Борис долгие годы был прилежным учеником Грозного, непременным членом «ближнего круга» великого царя, а потому Годунову наверняка было непросто даже подумать об отходе от внешнеполитического курса, заданного Иваном IV. Нужно также учитывать, что перед Годуновым стояла параллельная задача минимизировать многочисленные последствия внешнеполитических поражений, связанных с очевидным «имперским перенапряжением» Москвы второй половины царствования Ивана Грозного.
У Бориса не было и тех ресурсов, которыми некогда располагал Грозный. Годунову досталась истощенная и обескровленная страна, крайне нуждавшаяся в длительной передышке для восстановления сил и внутреннего обустройства. В то время как внешняя политика Ивана IV была крайне затратной — особенно, в период Ливонской войны, внешняя политика его преемников должна была по необходимости стать экономной.
При этом автор исходил из того, что все главные рычаги внешней политики Москвы оказались в руках Бориса не тогда, когда он стал российским царем (январь 1598 г.), а тогда, когда наследовавший Ивану IV царь Федор I великодушно передал эти рычаги в руки своего ближайшего сподвижника и шурина Бориса Годунова (май 1584 г.). Таким образом, мы вправе говорить о более чем двух десятилетиях реализации внешнеполитической стратегии Бориса Годунова — плоть до момента его смерти в апреле 1605 г. Двадцать один год — более чем достаточный срок для того, чтобы любой правитель смог реализовать свои планы и продемонстрировать все свои лидерские качества — как положительные, так и отрицательные.
История знает много попыток осуществить внешнеполитический транзит после ухода с исторической сцены крупных лидеров авторитарного типа. В большинстве случаев такие попытки были сопряжены с большими и даже невосполнимыми потерями международного влияния, позиций и престижа, а в некоторых обстоятельствах — имели своим следствием распад государства или утрату им своего национального суверенитета. На этом фоне усилия Бориса Годунова, на наш взгляд, можно было бы считать в целом успешными, если бы голод последних лет его царствования и последовавшая за его смертью Смута не свели на нет многие его внешнеполитические достижения.
Наследие Грозного
Как известно, Иван IV оставил после себя большое расстройство не только во внутренних делах русского государства, но также и в вопросах московской внешней политики. Несомненные успехи первого этапа его правления остались далеко в прошлом. Многолетнюю Ливонскую войну — главное дело его жизни — он в итоге проиграл, что имело своим непосредственным следствием, говоря современным языком, значительное продвижение враждебной военной инфраструктуры к центру Московского царства. Приписывать военные неудачи русского оружия на финальной стадии войны за Балтику исключительно военным талантам и везению польского короля Стефана Батория было бы, наверное, упрощением. Баторий являлся, без сомнения, выдающимся полководцем, но не меньшую роль в череде крупных поражений Москвы сыграли оскудение и запустение русского государства после многолетнего опричного беспредела и систематически практиковавшегося Грозным государственного террора, подрывавшего сами основы общественного устройства страны, а следовательно — и ее способность вести долгосрочную дорогостоящую военную кампанию против коалиции одних из самых мощных государств Европы XVI века.
После смерти Ивана IV торжествующий Баторий явно намеревался так или иначе «дожать» Московское царство, претендуя на Псков, Новгород, Смоленск, а то и вообще — на присоединение Москвы в той или иной форме к Речи Посполитой. В свою очередь, окончательное решение «русского вопроса» в свою пользу было для амбициозного польского короля лишь одним из шагов на пути к осуществлению куда более масштабного плана сокрушения и даже полной ликвидации Османской империи (что выглядит своего рода парадоксом с учетом того, что именно давление Стамбула в лице султана Селима II привело к избранию на польско-литовский трон вассала Османской империи трансильванского князя Стефана Батория). Осуществлению грандиозного плана мешала не столько мощь русского государства, к которой Баторий относился с пренебрежением, а позиция польско-литовского Сейма, далеко не во всем разделявшего экспансионистские устремления своего решительного короля.
Крымское ханство сильно осмелело после удачного набега на Москву весной 1571 г., и, несмотря на крупное поражение от русских при Молоднях летом следующего, 1572 г., строило дальнейшие планы по отторжению от Москвы недавно завоеванных ею Астрахани и Казани. Смерть Грозного и обозначившаяся международная изоляция Руси, казалось, придавала этим планам благоприятные перспективы.
Главная ставка внешней политики при Иване IV была сделана на отношения с быстро набирающей силу Англией — своего рода Китаем XVI века. Выбор этого «привилегированного стратегического партнера», на наш взгляд, проистекал из личных предпочтений царя: на протяжении многих лет, если не десятилетий, Грозный был отъявленным англофилом. Несмотря на географическую удаленность и сложность морских коммуникаций, Иван IV предоставил английским купцам беспрецедентные льготы, в ущерб торговле с более близкими и потенциально более перспективными соседями Москвы. Он вел личную переписку с королевой Елизаветой I и даже одно время строил матримониальные планы в отношении дам елизаветинского двора.
Кроме того, Иван IV намеревался добиться «юридически обязывающего» соглашения о военно-политическом союзе с Елизаветой, включающего совместную борьбу против общих врагов, а также готовность в случае нужды представлять дуг другу «политическое убежище» на своей территории. Елизавета, естественно, неизменно уклонялась от подобных обязательств — ее интересовали исключительно торговые преимущества от взаимодействия с Москвой, а ввязываться серьезно в балтийскую политику на стороне русских она не считала необходимым. Царь злился и время от времени вводил ограничения на операции английской Московской торговой компании. Тем не менее симпатия Грозного к англичанам с годами не ослабевала, она заходила так далеко, что, когда царь скончался, ироничный глава Посольского приказа дьяк Андрей Щелкалов, никого не таясь, просил передать английскому послу Джерому Баусу: «Английский царь помер».
Репутация Московии при Иване IV в глазах большинства европейцев была, мягко говоря, сильно подмоченной: царя считали восточным деспотом и кровожадным тираном; считалось, что эти отрицательные качества Грозного определяют его поведение не только в отношении собственных подданных, но и в отношении соседних государств. Московскому царству Ивана Грозного в Европе не доверяли, ожидая от него любых неприятных сюрпризов в отношении соседей. Это недоверие было в полной мере взаимным — в Москве постоянно подозревали Запад в стремлении тем или иным образом подорвать русское государство. К тому же, Иван IV относился к соседним монархам с нескрываемым чувством превосходства, полагая равным себе по статусу только императора Священной Римской империи (кесаря). Крайняя заносчивость и высокомерие Грозного осложняли решение самых важных задач русской дипломатии, порождали постоянные препирательства по поводу надлежащего дипломатического протокола, а подчас становились одним из факторов, цементирующих противостоящие Москве коалиции.
Формирование стратегии
Надо учитывать, что первоначальные позиции Бориса Годунова во внешней политике были намного слабее, чем у Ивана IV. Уже потому, что основную часть своего правления (1584¬–1598 гг.) Годунов был все-таки не первым, а лишь вторым лицом в государстве, хотя Федор был и готов представить своему «лорду-проектору» максимальную свободу рук в международных делах. Кроме того, Годунову приходилось считаться с позициями Боярской Думы, где существовали различные фракции и группировки — в том числе и по вопросам внешней политики. Пришлось долго и настойчиво добиваться того, чтобы Дума несколькими «приговорами», принятыми в присутствии самого царя Федора, предоставила Годунову полномочия вести прямые сношения с представителями иностранных держав в качестве высшего должностного лица государства. Возможно, именно в ходе длительных препирательств в Думе Борис Годунов оттачивал свое искусство поисков политических компромиссов со своими международными партнерами.
Положение осложнялось еще и тем, что у большинства международных партнеров и противников Руси сложилось стойкое представление о том, что Московское государство, измученное почти бесконечным правлением Грозного, в принципе еще долго не будет способным к активной и, тем более, к наступательной внешней политике. Царя Федора мало кто воспринимал всерьез, а сам Борис был хорошо знаком разве что иностранным послам, аккредитованным в Москве, но не европейским монархам. Грандиозная фигура великого царя Ивана IV отбрасывала густую тень на его преемников.
Насколько можно судить, Годунов считал своей главной задачей позиционирование Московского царства как «нормального» государства общехристианского мира — с рациональной, предсказуемой и отвечающей базовым интересам основных группировок московской боярско-дворянской элиты внешней политикой. Такое позиционирование позволяло надеяться на том, что удастся внести раскол в противостоящую России польско-литовско-шведско-ливонскую коалицию и вывести страну из международной изоляции. При этом Годунов исходил из представления о ненужности и даже пагубности каких-то радикальных поворотов во внешней политике Москвы. Первой очевидной задачей было не допустить потери завоеваний первого этапа царствования Ивана IV, а также восстановить престиж и влияние Москвы в ее «ближнем зарубежье», где этому престижу и влиянию в последние годы правления Грозного был нанесен особенно сильный урон.
В Европе у Москвы после Ивана Грозного оставалось всего два относительно надежных, но не слишком полезных партнера — Англия Тюдоров и Австрия Габсбургов. Если Лондон интересовали в первую очередь выгоды привилегированной торговли с Московией, то интересы Вены носили более геополитический характер и определялись общим противостоянием с Оттоманской империей. В общих чертах эти приоритеты сохранились и при правлении Годунова, хотя он стремился по возможности проводить, говоря современным языком, «многовекторную» европейскую политику.
Годунов воспринимал Московское царство как самодостаточную державу, не нуждавшуюся в заискивании перед Западом или во вхождении в какие-то многосторонние альянсы на правах младшего партнера. Поэтому он, в частности, последовательно отвергал любые предложения о польско-литовско-российской унии, которые периодически рождались в Вильно и в Кракове. Но, поскольку модернизация страны для была для него главной задачей государя, то он не мог не отдавать себе отчета в том, что без расширения связей с Западом такая задача едва ли могла быть решена. Более того, опыт Грозного показал, что связи с Лондоном и Веной были недостаточными для уверенного вхождения Московского царства в европейское политическое и экономическое пространство. Требовалось восстановить конструктивные отношения с ближайшими европейскими соседями, а также попытаться дотянуться до более дальних соседей и потенциальных партнеров.
Годунова, как, впрочем, и Ивана IV, современники часто упрекали в чрезмерной привязанности к иноземцам. Действительно, в этом смысле царь Борис продолжил традицию Грозного и даже шел дальше последнего — он весьма милостиво принимал иностранцев, разрешил построить в Москве лютеранскую церковь, хотел учредить на Руси школы европейского типа и даже задумывался о создании русского университета. За сто лет до Петра I он принял решение направлять в Англию, Германию и Францию на обучение дворянских недорослей (по свидетельствам современников, всего в заграничные стажировки было направлено восемнадцать молодых людей, причем ни один из них в Москву так и не вернулся).
Годунов очень стремился связать Москву со столицами европейских держав узами династических браков: он дважды пытался выдать свою дочь Ксению замуж на европейцев — сначала за шведского принца Густава, а потом — за датского герцога Иоанна (Ганса), брата тогдашнего короля Христиана. Сватовство Густава расстроилось по религиозным соображениям, а герцог Иоанн вскоре по приезду в Москву тяжело заболел и умер. Предпринимались, хотя и безуспешные, попытки связать формирующуюся династию Годуновых брачными узами с английскими Тюдорами и австрийскими Габсбургами.
Значит ли это, что Годунов был радикальным «западником»? Для утвердительного ответа на этот вопрос, как представляется, нет никаких оснований. Борис не был сторонником радикальной вестернизации России. Когда осенью 1600 г. представительная делегация Речи Посполитой во главе с канцлером Львом Сапегой приехала в Москву обсуждать очередной проект русско-польско-литовской унии, то за полгода переговоров ей не удалось добиться от Бориса не только согласия на унию, но даже расширения «гуманитарных контактов» на территории Восточной Европы — закрепления права дворянства двух стран служить по своему усмотрению московскому царю или польско-литовскому королю, разрешения на беспрепятственное строительство на Руси католических костелов, дозволения подданным Годунова учиться в школах Польши и Литвы, допустить смешанные браки и пр. Царь Борис, как и Иван IV, бдительно следил за тем, чтобы с Запада на Русь не проникали «католическая ересь», как и «чуждые ценности» вообще.
Еще более важным представляется то, что именно благодаря усилиям Бориса удалось договориться о создании в Москве своего автокефального патриаршества, хотя такую задачу, без сомнения, ставил перед собой еще Грозный. Переговоры с Константинопольским патриархатом были сложными и длительными, Борису пришлось много хитрить и лукавить в разговорах с прибывшим в Москву в 1588 г. вселенским патриархом Иеремией, чтобы избежать появления на московском патриаршем престоле иностранца. Но в итоге все завершились успешно, и уже в начале 1589 г. московский митрополит Иов был торжественно посвящен в сан патриарха в Успенском соборе Кремля. Утверждение Московского патриархата впервые дало основания говорить о Москве как о «третьем Риме», заложив основу для последующих духовных и геополитических амбиций России. Даже если предположить, что в основе действий Годунова лежали личные амбиции, создание патриархата снимает в Бориса обвинения в тайных католических или протестантских симпатиях.
Разумеется, многолетняя работа под началом Ивана Грозного не могла не наложить своего отпечатка на характер Бориса Годунова. Как и его учитель, Годунов всегда бы очень мнителен и подозрителен, ему везде мерещились заговоры и измены. Годунов поощрял доносы, и при нем доносительство расцвело пышным цветом по всей Руси. Он не отличался великодушием по отношению к своим реальным или предполагаемым политическим противникам и настойчиво «зачищал» московское политическое поле. Однако, надо признать, что Годунов не был патологически кровожаден — во времена его правления наказанием, как правило, становились не изощренные садистские пытки и показательная публичная казнь провинившегося, а длительная опала и ссылка на окраину русского государства. Возможно, именно поэтому в эпоху Годунова не возник на европейской политической сцене новый князь Андрей Курбский, готовый в увлекательном эпистолярном жанре ярко и сочно отобразить многочисленные пороки и прегрешения жестокосердного московского царя.
Сдерживание противников: Речь Посполитая и Швеция
Свою первую проверку на дипломатическую зрелость Борис Годунов прошел вскоре после воцарения Федора Иоанновича. В Речи Посполитой решили воспользоваться смертью Ивана IV, чтобы постараться окончательно поставить под свой контроль Московское государство. Для этого была предложена перспектива династической унии двух государств с одновременным отказом Москвы от союзнических отношений с австрийским императором. Предполагалось, что «слабый и безвольный» Федор станет послушной марионеткой в руках энергичного Стефана Батория, а в случае смерти первого второй останется единоличным правителем московского государства и создателем могучей восточноевропейской империи. Предусмотрительный Баторий даже перенес свою резиденцию в белорусский Гродно, считая его естественным центром нового государственного образования.
Борис Годунов и глава Посольского приказа Андрей Щелкалов решительно пресекли попытки даже начать переговоры на эту тему. Рядом хитроумных маневров Годунов отстранил от государственных дел могущественный клан князей Шуйских, которых многие при московском дворе рассматривали как лидеров влиятельной «польской партии». Это грозило новыми осложнениями в отношениях с Речью Посполитой, остававшейся самой главной потенциальной угрозой для Москвы. Но тут Годунову неожиданно повезло: в декабре 1586 г. внезапно умер Стефан Баторий — самый последовательный и опасный противник Московского царства. В польско-литовском государстве начался, как обычно, сложный процесс выборов нового короля, в который попыталась вмешаться и Москва.
Годунову, разумеется, не удалось продвинуть на опустевший польско-литовский престол царя Федора. Сама по себе эта идея, при всей ее кажущейся фантастичности, не была полностью утопической. Царь Федор являлся привлекательным кандидатом для многих польско-литовских магнатов, не заинтересованных в усилении королевской власти и, сверх того, обеспокоенных усиливающимся притеснением православных в Великом княжестве Литовском. Выборы на польско-литовский трон кроткого православного Федора могли бы помочь сохранять хрупкое равновесие между Польшей и Литвой, а также между королем и Сеймом.
Однако московские «политтехнологи» XVI века еще не обладали достаточными навыками для того, чтобы успешно манипулировать политическими процессами в Европе; такие навыки появились у русской дипломатии только спустя полтораста лет, в середине XVIII столетия. Москва не смогла ни организовать эффективной информационной кампании в пользу Федора, ни обеспечить должного финансирования его «избирательной кампании». В итоге вместо русского царя был коронован шведский принц Сигизмунд III, вознамерившийся, хотя и без особого успеха, продолжить агрессивную политику своего предшественника в отношении Московского государства.
Попытка нейтрализовать Польшу дипломатическим путем не имела успеха, приходилось заниматься сдерживанием польских устремлений путем всемерного укрепления пограничного Смоленска. В 1595–1602 гг. под руководством знаменитого зодчего Федора Коня была возведена смоленская городская стена — одно из самых грандиозных сооружений допетровской Руси. Борис Годунов лично курировал строительство этого объекта и имел все основания гордиться новой смоленской крепостью. Впрочем, в правление Годунова эта крепость ни разу не подверглась осаде: Сигизмунд III, как и предполагали дальновидные русские дипломаты, очень скоро перессорился с влиятельнейшими польско-литовскими семействами, что поставило окончательный крест на его экспансионистских планах в отношении Москвы.
На шведском направлении удалось достичь большего. Здесь Борис проявил себя как мастер дипломатического искусства — он воспользовался политическими сложностями в Швеции, чтобы минимизировать потери, понесенные Московией по итогам неудачной для нее Ливонской войны. Многолетняя Ливонская война дорого обошлась не только Московскому государству: шведский король Иоанн в ходе войны сильно расстроил экономику своей страны, включая финансы и сельское хозяйство. Удержать все завоеванные шведами территории вокруг Балтики в этих условиях представлялось крайне проблематичным, хотя Стокгольм поначалу упорно отклонял все требования Москвы вернуть исторически русские города — пусть даже и за соответствующий выкуп.
В итоге со шведами все-таки пришлось воевать — т.н. «немецкий поход» Федора Иоанновича в северную Прибалтику (1589–1590 гг.), хотя и не достиг своей главной цели — возвращения Нарвы в состав русского государства, но все же должен, несомненно, считаться успешным — Москва получила Ивангород, Копорье, а затем и Корелу. Борис Годунов, хотя лично не участвовал в штурмах крепостей, проявил незаурядные дипломатические способности, грозя продолжением военной кампании и добиваясь от шведов максимально возможных уступок. Ему удалось, хотя и не полностью, отыграть потери, понесенные Москвой в неудачной для нее Ливонской войне.
Задача возвращения Нарвы оставалась на повестке дня Бориса Годунова на протяжении всей его жизни. Однако, даже если бы русским удалось вернуть Нарву, Швеция все равно сохранила бы возможности тем или иным образом заблокировать доступ Москвы к Балтике, поскольку Стокгольм в конце XVI века полностью контролировал балтийские транспортные пути с востока на запад. Задача выхода на Балтику была окончательно решена только через столетие после Годунова Петром I, да и то ценой невероятного напряжения сил всей страны. Годунов же пошел по менее затратному и менее рискованному пути — он заложил в устье Северной Двины новый город — Архангельск, призванный сократить зависимость российской торговли с Европой от Балтики и от контролирующей Балтику Швеции. Если будущий грандиозный Санкт-Петербург стал «окном в Европу», то Архангельск был, как минимум, первой «форточкой».
Сдерживание противников: Крымское ханство и Османская империя
В отношениях с обширным тюрко-исламским миром первоочередная и главная задача политики Бориса Годунова состояла в закреплении территориальных приобретений Ивана IV — удержания под контролем Москвы Казанского и Астраханского ханств. Эта задача с неизбежностью вела к конфликтам как с Крымским ханством, так и со стоящей за спиной крымских ханов Османской империей.
Одним из первых испытаний для царя Федора и Бориса Годунова стало вспыхнувшее сразу после смерти Грозного восстание черемис в бывшем Казанском ханстве. В восстании явно прослеживалось активность крымцев, не отказавшихся от своих планов оторвать от Москвы как Астрахань, так и Казань. Восстание удалось быстро подавить; здесь четко проявились отличия тактики Годунова от тактики Грозного — вместо уже привычных карательных экспедиций и массовых репрессий новая власть сделала акцент на переговоры, щедрые подарки и обещания лидерам черемисов.
При правлении Годунова Москва в целом успешно отбивалась от периодически повторяющихся набегов Крымского ханства: когда крымский хан Казы-Гирей спустя двадцать лет после успешного похода Давлет-Грея на Москву (1571 г.), вознамерился повторить опыт своего отца, крымцам был дан уверенный отпор. В данном случае Борису Годунову пришлось разделить лавры победы с талантливым воеводой князем Федором Мстиславским, но роль Бориса в отражении нападения крымчан была отнюдь не последней. Это был последний глубокий рейд Крымского ханства в центр Московского государства; а дальнейшем крымцы ограничивались лишь набегами на южные области московского государства.
Реагируя на угрозу с юга, Борис Годунов постепенно, но уверенно все дальше сдвигал южную границу страны, создавая возможности для заселения и последующего освоения веками пустовавшего Дикого поля. В этом смысле он также оставался последовательным продолжателем политики Грозного. На карте Московского царства появляются Воронеж, Елец, Кромы и Белгород.
Одновременно Русь начинает активно продвигаться в направлении Северного Кавказа и даже Закавказья. И здесь Борис Годунов действовал вполне в русле политики Ивана IV, оказывавшего покровительство православным царствам кавказского региона. Главным партнером Годунова в регионе стал кахетинский царь Александр II, остро нуждавшийся в поддержке православной Москвы. Одновременно московская дипломатия стремилась делать максимум для того, чтобы не раздражать властителей Стамбула — Мурада III (1574–1595 гг.) и его преемника Мехмеда III (1595–1603 гг.).
Наконец, своего рода инновацией Бориса Годунова стало укрепление дружественных и даже союзнических отношений Москвы с Персией — извечным противником османов. В персидско-турецком противостоянии Годунов однозначно склонялся к поддержке шаха Аббаса Великого, хотя и делал это с максимально возможной осторожностью. Хотя надо признать, что отношения Годунова с Аббасом также не были вполне безоблачными: Московское царство и Персия жестко конкурировали за влияние в Грузии, и к концу правления Бориса Аббас Великий добился существенных преимуществ в Кахетии над своим московским конкурентом. Русскому государству потребовалось еще полтора века для того, чтобы утвердиться в качестве главной силы на Северном и Южном Кавказе.
Любопытно, что в свое политике на юге и юго-востоке Борис Годунов, как, впрочем, и Иван IV до него, активно использовал своеобразный прообраз современных частных военных компаний — полувоенные формирования «вольных казаков», промышлявших набегами и разбоем на широких пространствах от Днепра до Терека. Москва в своих официальных сношениях с Оттоманской империей, с персидскими Сефевидами и мусульманскими правителями Северного Кавказа решительно дистанцировалась от действий казаков, осуждая их грабительские походы, но на деле нередко прибегала к услугам предприимчивых казацких кондотьеров для решения своих конкретных внешнеполитических задач.
Поиски союзников: Тюдоры и Габсбурги
Примечательно, что, не откатываясь полностью от демонстративного англофильства Грозного и неизменно представляясь другом и защитником лондонских коммерсантов, Борис Годунов осторожно, но последовательно лишал английских купцов тех исключительных преимуществ, которыми они располагали при Иване IV. Так, уже в 1586 г. англичане теряют право исключительной торговли в Белом море, а также право розничной торговли в России. Однако, Годунов сохранил доступ англичан к волжской торговле от Казани до Астрахани, а также разрешил английским купцам осуществлять транзитные перевозки грузов через русские земли в направлении Персии, Шемахи и даже Центральной Азии.
Характерна переписка Годунова с королевой Елизаветой I — в ответ на ее сладкоречивые письма, нацеленные на устранение «антианглийской партии» в Посольском приказе, Годунов мягко, но вполне недвусмысленно декларирует принцип свободы торговли и нежелание предоставлять преференции купцам какой-то одной страны в ущерб всем другим. Фактически к концу правления Бориса Годунова из всех исключительных привилегий англичан, дарованных им Иваном IV, были сохранены лишь некоторые таможенные и транзитные льготы. Московская торговая компания, процветавшая при Грозном, стала быстро клониться к упадку при Годунове: если в 1583 г. ее капитал составлял 80 тыс. фунтов стерлингов, то к 1595 г. он сократился до 10 тыс. фунтов. Несмотря на эту ревизию ранее эксклюзивных русско-английских отношений, серьезных осложнений с Тюдорами удалось избежать.
Любопытно, что к концу правления Бориса Годунова московская дипломатия предприняла энергичные усилия по восстановлению некогда крайне существенных для всей Руси отношений с Ганзой. В 1603 г. в Москву приехала ганзейская делегация во главе с бургомистром Любека Конрадом Гермесом. Переговоры прошли успешно, ганзейские купцы получили ряд привилегий, существенно ограничивающих былые преимущества англичан в торговле с Московией. Складывается ощущение, что Годунов вообще планировал постепенно перенести центр тяжести в западноевропейской политике Кремля с Англии на более близкие и более понятные Москве северогерманские княжества.
Важным партнером Московского царства при Годунове, как и ранее при Грозном, оставались венские Габсбурги. Как Москва, так и Вена терпела немалый ущерб от постоянных набегов крымских татар, за которыми стояла находящаяся в зените своего могущества Османская империя. Однако геополитическое партнерство носило преимущественно символический характер — до координации московской и австрийской стратегии на южном направлении речи так и не дошло.
Единственное серьезное достижение на этом направлении носило, так сказать, протокольный характер — австрийский император (кесарь) Рудольф II подтвердил готовность Вены признавать русского царя в качестве равного себе государя со статусом, возвышающимся над королевским. До полноценного российско-австрийского союза оставалось еще полтора века.
Поворот на восток
Одной из выдающихся заслуг Ивана IV считают присоединение Сибири. Формально, эту точку зрения трудно оспорить: знаменитые сибирские экспедиции казачьего атамана Ермака Тимофеевича пришлись на время царствования Грозного. Но стоит добавить, что при Иване IV экономическое освоение Урала и Сибири было фактические передано «на аутсорсинг» крупным купеческим кланам (можно сказать, тогдашним олигархам), самым влиятельным из которых долгое время оставалась династия Строгановых.
Для Грозного, как и для современных ему испанских королей, самым важным было получение максимальных доходов от новых обширных территорий, волею случая оказавшихся под его контролем. Если для испанских Габсбургов основным колониальным продуктом всегда было золото, то для Ивана IV таким продуктом стала пушнина. Военно-политический контроль Москвы над Сибирью, не говоря уже о полноценном включении Сибири в экономическую жизнь русского государства, оставался весьма условным. Едва ли можно считать случайным то, что сразу же после смерти Грозного недавно покоренные сибирские татары вновь объявили о своей независимости от Москвы и о готовности защищать эту независимость с оружием в руках. Так что о завоевании Иваном Грозным Сибири если и можно говорить, то лишь с большими оговорками.
Безусловно, Борис Годунов прекрасно понимал стратегическую важность Сибири для Московского царства, равно как и шаткость его позиций в Зауралье. Если на Волге Годунов отметился строительством Самары и Царицына, то в Сибири он основал Тюмень и Тобольск, а также целый ряд городков на севере Западной Сибири. Он не ограничился тем, что с максимально возможной решимостью пресек попытки сибирских татар восстановить свою независимость после гибели Ермака, направив уже в 1586 г. значительные военные силы для восстановления нарушенного двумя годами раньше статус-кво. Значительно более важно то, что именно Годунов приступил к систематическому экономическому освоению Сибири, выходящему далеко за рамки добычи ценной пушнины.
Борис Годунов (при активном содействии вышеупомянутого Андрея Щелкалова, получившего на несколько лет в дополнение к Посольскому приказу еще и Казанский приказ, осуществлявший среди прочего руководство над сибирскими делами) превратил освоение Сибири в общегосударственный приоритет. Освоение Сибири было поставлено на широкую ногу, в нем приняли участие многие города востока и севера Московского государства от Перми до Вятки. С другой стороны, освоение Урала и Сибири дало этим некогда окраинным городам вторую жизнь, превратив их в важные элементы сибирского транзита.
Борис Годунов поощрял миграцию русского населения в Сибирь, равно как и дальнейшее продвижение казаков на север и на восток тогда еще слабо изученного евразийского континента. Без учета активной деятельности Годунова на рубеже XVI и XVII веков невозможно объяснить стремительное продвижение Московского царства на восток в первой половине XVII века. В годы правления Федора состоялось присоединение к Москве многочисленных княжеств Приобья и Прииртышья, что позволило завершить процесс консолидации в руках русского государства территории Западной Сибири, тем самым дополнив территориальные приобретения, сделанные в эпоху Ивана Грозного.
Итоги и оценки.
Наверное, в целом внешнюю политику Годунова можно считать относительно успешной, особенно, если принимать во внимание крайне неблагоприятные начальные условия, в которых ему приходилось действовать. Критики нередко упрекают Бориса в недостаточной решимости и даже в робости, в попытках совместить несовместимое, в отсутствии жестких принципов и во многих других грехах. Но результаты его двадцатилетнего правления говорят сами за себя.
На западе удалось остановить казавшееся неудержимым наступление на Москву усиливающейся Речи Посполитой, а на севере — даже частично отыграть очень значительные потери Ивана IV и, также частично, восстановить доступ Руси к Балтийскому морю. На востоке Москва не только окончательно закрепила за собой недавно приобретенные Казанское и Астраханское ханства, но и приступила к планомерной колонизации обширных пространств Заволжья, Урала и Западной Сибири. Шло накопление сил для очередного броска на восток — вплоть до берегов Тихого океана. На юге удалось в целом парировать угрозы, исходящие от Крымского ханства, не уступать продолжавшемуся давлению могущественного Стамбула и даже превратиться во влиятельного участника сложной политики в кавказском регионе. В торговых делах Москва смогла лишить английских купцов большинства их особых привилегий, не нанеся чрезмерного ущерба своей традиционной дружбе с Лондоном.
Внешняя политика Бориса Годунова, конечно же, не превратила Московское государство в полноценную европейскую державу — по крайней мере, в глазах ее западных соседей. К концу его царствования Москва по-прежнему воспринималась как варварская, отсталая и не вполне европейская страна. Над еще не имеющей значительного опыта русской дипломатией в Европе еще могли иронизировать и даже открыто смеяться, но уже не могли не отдавать ей должного: она цепко и последовательно защищала национальные интересы, внимательно следила за внутриполитической борьбой в соседних государствах, последовательно избегала рискованных комбинаций и настойчиво продвигалась к своим ближайшим целям. Повседневное самодурство и непрогнозируемый произвол Ивана IV остались лишь воспоминанием об ушедшей эпохе; на рациональность, последовательность и предсказуемость внешней политики Московии теперь можно было вполне положиться как ее возможным будущим союзникам, так и ее потенциальным противникам.
К несчастью, начавшийся голод и наступившее Смутное время обнулили очень многие внешнеполитические достижения Бориса Годунова, снова отбросив внешнюю политику Москвы на много десятилетий назад. Борис умер в возрасте пятидесяти трех лет, что даже по его временам трудно считать преклонным возрастом. Его далекоидущие планы не были реализованы в полной мере, его сын Федор, на которого он возлагал столько надежд, был убит через несколько месяцев после своего воцарения. Династия Годуновых так и не состоялась, а заменившая ее династия Романовых сделала все, чтобы представить потомкам своего бывшего конкурента в самом неблагоприятном свете. Решение многих стратегических задач, которые ставил перед собой Борис Годунов (Балтика, Польша, Крым, Кавказ) было вынуждено отложено до XVIII столетия.
Тем не менее, на наш взгляд, при царях Федоре и Борисе был сделан важный шаг в направлении трансформации персоналистской внешней политики Московского государства в направлении национальной русской, а затем и российской внешнеполитической стратегии. Годунову удалось не только свести к минимуму международные издержки второго периода царствования Ивана Грозного, но и рационализировать интересы и приоритеты Москвы на международной арене. Не случайно, что фактически все преемники Годунова, включая даже и Лжедмитрия I, не говоря уже о ранних Романовых, были вынуждены так или иначе продолжать внешнюю политику Бориса, даже если они предпочитали максимально дистанцироваться от его противоречивой фигуры.
В полней мере внешнеполитический транзит у Бориса Годунова так и не получился, но и назвать его попытку полностью провальной было бы тоже несправедливым. К опыту царя Бориса неоднократно обращались и, вероятно, еще будут обращаться самые разные властители России, стоящие перед задачей обеспечить стране передышку после длительного периода «имперского перенапряжения» без потери важнейших внешнеполитических достижений этого периода. Очевидные неудачи царя Бориса в этом смысле не менее ценны, чем его несомненные успехи.
И уж если в Орле поставили памятник Ивану Грозному как основателю города, то в России найдется не менее дюжины городов, где есть такие же причины установить подобный монумент Борису Годунову. Или хотя бы его правой руке — думному дьяку Андрею Щелкалову. Стоявший без малого четверть века у руля московской внешней политики в трудное для государства время, бессменный глава Посольского приказа заслужил от потомков чего-то большего, чем ассоциацию с комедийный образом дьяка Посольского приказа, созданным великолепным Савелием Крамаровым в незабываемом фильме Леонида Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию». Андрей Щелканов сыграл в русской истории второй половины XVI века, пожалуй, не меньшую роль, чем та, которую сыграл в истории постсоветской России в конце драматического и трагического ХХ столетия удостоенный памятника на Смоленской площади в Москве академик Евгений Примаков.
