К ВОПРОСУ О ГЕНОЦИДЕ
О преднамеренном уничтожении народов и терминологии массовых убийств
Многие политики часто теперь употребляют слово «геноцид». Причем всуе. Геноцид, как говорится, пошел в народ. Чуть что не так – так сразу геноцид. Вот уже и старина Байден договорился до таких обвинений. А украинский президент его вообще чуть ли не каждый день поминает. Рада приняла закон о признании ВСО «геноцидом». Уже не в первый раз, кстати: в 2006 году, когда наши отношения были не в пример лучше, «геноцидом» со стороны все той же России был признан голодомор, хотя в начале 1930-х голод не различал людей по национальности, а колхозная политика Сталина вполне сочеталась с поощрением укрепления украинского национального самосознания: политика «украинизации» в 1920-30 годах охватила не только УССР, но и отчасти Кубань, Донской край (ныне Ростовская область), Ставропольский край, части Северного Кавказа, Курской, Воронежской областей, Северного Казахстана и даже были ее очаги на Дальнем Востоке.
Между тем, далеко не всякий военный конфликт, неизбежно сопряженный с гибелью мирных жителей или даже военными преступлениями, это именно «геноцид». Геноцид – это дело серьезное, требующее серьезных же доказательств.
Под геноцидом, с юридической точки зрения, понимают целенаправленное уничтожение определенных групп людей (по расовому, национальному или религиозному признаку, включая ограничения в праве деторождения или даже изъятия детей), либо совершение в отношении них других преступлений, включая уничтожение языка, культурного наследия, самих основ существования нации или народности. Это, собственно, то, чем занимались нацисты в оккупированных славянских странах и особенно жестоко – в СССР. Но приравнивать ради красного словца любую политику, которая тебе не нравится, пусть даже репрессивную, как и любые военные действия, к геноциду – это упрощенчество, не приближающее нас к сути и к разрешению соответствующих проблем. Равно как и к объективному расследованию тех или иных событий, связанных с военными действиями или военными преступлениями.
И когда термин «геноцид» появился, между прочим, им вот так запросто, как дубиной политической войны, не размахивали. Обычно, когда всерьез говорят о геноциде, военных преступлениях и преступлениях против человечности, то вспоминают Нюрнбергский трибунал. Там эти вопросы действительно не могли не подниматься. При том что все три понятия юридически представляют собой разные вещи.
И вообще все сложнее, чем кажется. А дело было так…
Нюрнбергский трибунал признал преступниками не только руководителей Третьего рейха, не только руководство нацистской партии, но и целые организации, составлявшие политическую инфраструктуру гитлеровского режима: штурмовые отряды (СА), карательную организацию СС, службу безопасности (СД), тайную полицию (гестапо), правительство страны и ее Генштаб. Все преступления при этом подразделялись на три блока: против мира (планирование, подготовка, развязывание и ведение агрессивной войны в нарушение международных договоров); военные преступления (нарушения законов или обычаев войны); преступления против человечности (уничтожение целых народов, создание специальных лагерей для уничтожения мирного населения и т.д.). Но! Понятия «геноцид» в итоговых приговорах не было.
К началу работы трибунала вообще много чего не было, что нынче составляет основу, прости господи, международного права.
Например, когда по итогам Первой мировой войны создавалась Лига Наций, то вопрос о том, чтобы членство в ней было увязано с обязательством предоставить равные права нацменьшинствам хотя и обсуждался, но, во-первых, почему-то такое требование собирались обратить только к Польше, которой достались «лоскутки» распавшейся Австро-Венгерской империи. А во-вторых, в результате вопрос на практике похоронили – в угоду колониальным державам, которые не позволили лезть с «международным правом» в дела «суверенных империй».
В Европе до Второй мировой войны безраздельно господствовало представление о том, что государство может делать со своими подданными все что пожелает, так что любая дискриминация по национально-религиозному принципу не считалась юридически «незаконной». По этой же причине никакие нацистские законы (те самые, «нюрнбергские» законы 1935 года о чистоте арийской расы) никто и не оспаривал на международном уровне до начала Второй мировой войны.
Так, например, согласно закону 1935 года о браке и помолвке, внешне здоровые братья, сестры и дети наследственно неполноценных людей могли вступать лишь в такие браки, которые будут бездетными. Насильственная стерилизация «некачественного человеческого материала» приняла массовый размах. Решение принимали специальные суды «наследственного здоровья». Этой унизительной процедуре подвергались те, кого сочли страдавшими слабоумием, шизофренией, маниакально-депрессивным психозом, эпилепсией, врожденной слепотой или глухотой, а также рядом генетических заболеваний. Но также и тех, кого подозревали в «моральном слабоумии», под которое можно было подогнать всех кого угодно. Например, тех, кто «не признавал общественно принятых норм поведения», «не был в состоянии вести рентабельное хозяйство» или «не осознавал ответственности за воспитание детей».
До 1945 года принудительной стерилизации подверглись от 360 до 450 тыс. немцев. Однако жертвами нацизма эти люди так и не были признаны, а никто из врачей, работавших в судах наследственного здоровья, не понес наказания. Хотя сегодня все это подпадало бы именно под определение «геноцида».
Сам термин «геноцид» впервые был предложен Рафаэлем Лемкиным, бывшим польским прокурором еврейского происхождения (с должности прокурора он как раз бы выдавлен по национальному признаку, антисемитизм в довоенной Польше фактически стал государственной политикой), эмигрировавшего в США. В книге «Правление государств «Оси» в оккупированной Европе», изданной в Америке в 1944 году, он отталкивался от понятия «холокост», встречающегося в латинском переводе Библии (а впервые он упомянут в хрониках второй половины ХII века при описании еврейского погрома в Лондоне 1189 года). В англоязычной прессе термин «холокост» употребляли также при описании истребления армян турками в 1915 году. Сегодня те события называют именно геноцидом, в некоторых странах – на уровне законов.Однако ни западный мир, в частности, ни специалисты зарождавшегося международного права к концу Второй мировой войны были не готовы в большинстве своем признать именно геноцид в качестве уголовно наказуемого преступления.
В 1921 году в Берлине состоялся процесс, который по значимости мог стать для «армянского вопроса» примерно тем же, чем стало в свое время «дело Дрейфуса» для еврейского. Судили армянского студента Согомона Телиряна. Он и не скрывал, что совершил убийство приехавшего в столицу Германии бывшего министра Османской империи Талаат-паши. Совершил его из мести за своих соплеменников, к резне которых в турецком Эрзеруме в 1915 году убитый имел непосредственное отношение. Основную ставку защита сделала на то, что подсудимый действовал в состоянии аффекта. С чем присяжные с легкостью согласились, оправдав Телиряна. Потом Лемкин будет разбирать этот «кейс» в университете: а пытались ли армяне (которых резали и убивали) обратиться в полицию в поисках законности? Могли. Но ведь Талаат-паша действовал совершенно «законно».
Позже аналогичный процесс состоялся над убийцей украинского националиста Симона Петлюры, убитого в Париже в 1926 году еврейским часовщиком Самуилом Шварцбардом, мстившим за еврейские погромы, чинимые формированиями Петлюры в годы Гражданской войны на Украине. Шварцбард тоже был признан невиновным – в «непредумышленном преступлении». Таким образом, присяжные в обоих случаях как бы «исправляли» тогдашние недостатки международного права.
Оппонентом Лемкина во время подготовки Нюрнбергского процесса и во время его выступал юридический советник американских и британских представителей профессор Кембриджа Герш Лаутерпахт, один из авторов современной концепции прав человека и текста Декларации прав человека. Так вот, Лаутерпахт не только не одобрял концепцию геноцида применительно к Нюрнбергу, но и приложил максимум усилий для того, чтобы конкретный пункт обвинения не попал в материалы судебного дела. Его аргументация строилась на том, что, во-первых, выдвижение такого обвинения непрактично с юридической точки зрения, поскольку критерии слишком размыты. Во-вторых, акцент на права любых групп людей (в том числе национальных) отвлекает от защиты прав отдельной личности. А защита «групповых интересов» может породить угрозу деления на «мы» и «они» и лишь усугубит межнациональные противоречия. Лаутерпахт настаивал, что в послевоенном мире именно права отдельного человека должны быть помещены в центр международного права, поднявшись над национальной юрисдикцией. Отчасти со своей контраргументацией насчет геноцида профессор смотрел на десятилетия вперед. Поскольку сам термин «геноцид» в устах некоторых политиков превратился как раз в средство риторических манипуляций и ловли «хайпа».
И вот, чтобы избежать термина «геноцид» (холокост) в обвинительных документах Нюрнберга, Лаутерпахт и придумал термин «преступления против человечества», которым обозначили злодеяния против гражданских лиц в ходе войны. Хотя и Лемкин был близок к своей цели: он почти убедил обвинителя от США судью Роберта Джексона включить термин «геноцид» в перечень обвинений во время подготовки американского проекта обвинения (на Джексона произвели впечатления планы германского командования по уничтожению населения СССР). Однако в итоговый документ вошли обвинения в преступлениях против человечности, но не вошел отдельным пунктом геноцид. А в итоговой редакции обвинения довоенные события в Германии (те же «Нюрнбергские законы» о чистоте арийской расы) выводились из-под юрисдикции трибунала, а его суду подлежали только те преступления, которые были совершены уже после начала войны в сентябре 1939 года.
Почему? Да просто потому, что правоведы колониальных держав-победительниц, в основном Британии, опасались расширительной трактовки преступлений, совершенных в национальной юрисдикции, напрямую не увязанных с войной.
Уже после вынесения приговора Нюрнбергским трибуналом ООН признала геноцид «преступлением, подлежащим действию международного права». И наказанию. Так сказано в соответствующей Конвенции о предупреждении геноцида 1948 года. Однако в годы холодной войны по этим обвинениям никто «не пострадал» – противостояние великих держав было выше «международного права».
Только после холодной войны был, наконец, утвержден статус Международного уголовного суда (его прототип был учрежден в Гааге еще в 1922 году, но себя никак не проявил). «Новый» Международный суд был предназначен, прежде всего, для осуждения преступлений, совершенных в бывшей Югославии и Руанде. Причем в условиях, подчеркнем, когда между ведущими державами воцарился консенсус по поводу того, что подобные преступления подлежат наказанию. Впрочем, международное правосудие оказалось более-менее беспристрастным разве что в отношении преступлений в Руанде. А вот применительно к югославским событиям все было куда более политизировано. Поэтому число обвинительных приговоров оказалось с большим перекосом в «пользу» сербов.
Первым государством, осужденным Международным судом за нарушение Конвенции о геноциде, стала именно Сербия – за то, что не предотвратила акты геноцида в Сребренице (там было убито около 8 тыс. мирных жителей-мусульман, именно по религиозному признаку). А вот некоторых албанских полевых командиров, уличенных в торговле человеческими органами, а затем выбившихся в «государственные деятели», международное правосудие практически не тронуло.
Первым обвинительным заключением по делу о преступлениях против человечества, вынесенным уже национальным судом, стало решение британского суда по делу Аугусто Пиночета в 1998 году: бывший чилийский диктатор был лишен права на иммунитет перед британским правосудием именно потому, что речь шла о подобных преступлениях. Первым действующим главой государства, осужденным за геноцид, стал ненавистный Западу президент Судана Аль-Башир в 2010 году. Два года спустя уже президент Либерии Чарльз Тейлор стал первым главой государства, кто был осужден за преступления против человечества.
Оба эти приговора выглядят достаточно справедливыми, однако они все же коснулись стран далеко не первого ряда – когда ведущие державы могли позволить себе оставаться объективными, там их интересы напрямую не задевались. В отношениях между ними самими все далеко не так – и международное право либо робеет, либо им просто подтираются.
