ПОЛДЕНЬ АЛЬМАНЗОРА И СУМЕРКИ АЛЬ-АНДАЛУСА
Российский Совет по международным делам
Об очевидной ограниченности эффективности использования грубой силы как инструмента внешней политики и государственного строительства
В 2002 г. в южном испанском городке Альхесирасе, расположенном на западном побережье Гибралтарского залива прямо напротив знаменитой Гибралтарской скалы, был торжественно открыт памятник выдающемуся государственному деятелю и военачальнику арабского Аль-Андалуса X века Альманзору. По преданию, Альманзор, а точнее, Ибн-Аби Амир Мухаммад по прозвищу Аль-Мансур («победоносный») происходил из здешних мест, и установка статуи возле старых городских стен была приурочена к тысячелетней годовщине его смерти. Внушительный бронзовый монумент, выполненный в модернистском стиле, изображает древнего воителя с Кораном в правой руке и с мечом в левой; его горделивый и несколько отстраненный взгляд уверенного в себе властителя направлен поверх городской суеты в бескрайнее испанское небо.
Памятник, однако, простоял на своем постаменте совсем недолго. Уже через одиннадцать лет он был демонтирован муниципальной властью в лице представителей правой Народной парии Испании под предлогом проведения срочных реставрационных работ. Реставрация статуи предсказуемо затянулась, и местные левые — Подемос и Социалистическая рабочая партия — усмотрели в решении муниципальных чиновников явный политический подтекст. В итоге уже больше десятилетия злополучный монумент является предметом нескончаемой тяжбы между правыми и левыми, включая не только собственно политиков, но также активистов-общественников, журналистов и блогеров.
Противники монумента утверждают, что неутомимому и беспощадному воину ислама не место среди преимущественно христианских археологических находок, да и вообще этот сомнительный персонаж, прославившийся своими многочисленными злодействами, нетерпимостью и жестокостью, не заслуживает никакого памятника. Сторонники увековечивания памяти об Альманзоре, со своей стороны, обвиняют своих оппонентов в желании предать забвению блестящую мавританскую эпоху в истории Пиренейского полуострова и принизить значение арабского наследия в современной Испании, а также в отказе принеси запоздалые, но по-прежнему необходимые извинения мусульманскому миру за разнообразные прискорбные эксцессы времен Реконкисты.
По иронии истории, именно в окрестностях Альхесираса в далеком 710 г. мусульмане совершили свою первую высадку на территории Испании, отсюда началась растянувшаяся почти на восемь столетий история арабской Испании или Аль-Андалуса. И в последующие века через Альхесирас с африканского берега в Европу регулярно переправлялись мусульманские армии, исламские проповедники, богословы и даже будущие эмиры и халифы. Время от времени город видел и встречное движение — мавританская Испания никогда не оказывалась от своих исторических притязаний на обширные территории южного побережья Средиземного моря.
Как бы то ни было, фигура Альманзора по-прежнему остается предметом острых дискуссий, выходящих далеко за пределы профессионального сообщества историков. В Испании можно найти и другие памятники выдающимся деятелям эпохи арабского владычества, но ни один из них пока не стал предметом столь жарких споров. Не так уж много найдется государственных деятелей, способных вызывать бури эмоций даже через тысячу лет после своей смерти (напомним, что от не менее противоречивой фигуры Ивана Грозного нас отделяет вдвое меньшая историческая дистанция). Чтобы понять эти эмоции, стоит сделать хотя бы самый краткий экскурс в историю Испании времен арабского владычества.
Исторический фон
Итак, арабы впервые высадились на западном берегу Гибралтарского залива в 710 г., более чем за два века до рождения Альманзора. Если быть точным, то первоначально это были даже не арабы, а недавно принявшие ислам и подвластные арабам берберы Магриба. Однако, поскольку берберскому набегу на южную Испанию сопутствовал неожиданный успех, то через два года берберы были подкреплены уже арабским экспедиционным корпусом, и объединенные берберо-арабские силы в течение десятилетия оккупировали практически всю территорию полуострова вплоть до Пиренеев. Завоевание больше походило на триумфальный марш: из крупных испанских городов только Севилья оказывала упорное сопротивление в течение нескольких месяцев. Через двадцать лет после первой высадки на юге мусульманское нашествие выплеснулось за Пиренеи и разлилось по юго-западу Франции, где и было в итоге остановлено Карлом Мартеллом в знаменитой битве при Пуатье в 732 г.
Могли бы арабы продвинуться еще дальше на север от Испании? Западные авторы часто обращаются к «альтернативной истории», моделируя возможные апокалиптические сценарии развития событий в христианской Европе в случае, если бы Карл Мартелл потерпел поражение в битве при Пуатье. Думается, что эта битва все же не имела принципиального исторического значения. Едва ли арабы строили серьезные планы долговременной оккупации и колонизации Западной Европы — эта часть европейского континента не представляла в их глазах особой ценности. Воображение арабских завоевателей гораздо больше воспламенял богатый и хорошо знакомый Константинополь, и если бы им удалось взять столицу Восточной Римской империи в 670 г. или в 717 г. — а такая возможность, безусловно, существовала — то европейская, да и мировая история, вероятно, пошли бы совсем иным путем. Однако Константинополь все же устоял, и Испания осталась самым крупным арабским приобретением в Европе.
С самого начала завоевания Испании между африканскими берберами и их арабскими союзниками обнаружились многочисленные противоречия. Если берберы вынесли на своих плечах основные тяготы завоевания полуострова, то арабам (вернее, бедуинской знати) достались главные трофеи в покоренных городах. Арабы смогли захватить самые плодородные земли Андалусии, оставив берберам засушливые территории Эстремадуры и Ла-Манчи, а также горные регионы Астурии, Галисии и Леона, удержать которые было исключительно сложным делом (например, в северной Галисии захватчики продержались менее трех десятилетий). В отношении местных христиан и иудеев арабы взяли на себя необременительную роль «хорошего полицейского», пресекая попытки берберов усилить поборы и притеснения сверх необходимого. Разумеется, постоянная борьба с сохранившимися на севере и востоке полуострова христианскими королевствами и графствами также возлагалась в основном на берберов. Все это в итоге привело к крупному берберскому восстанию 741 г., которое удалось подавить только с помощью крупномасштабной интервенции из Сирии.
Первые четыре десятилетия арабского владычества в Испании были также отмечены постоянными столкновениями между отдельными арабскими группировками, представляющими северные и южные бедуинские кланы; старые конфликты, возникшие в далеких оазисах аравийской пустыни, проявились с новой силой в долинах Тахо и Дуэро. Принципиальной проблемой стала централизация управления страной — этому препятствовали не только особенности психологии арабских и берберских племен, но и сама география Пиренейского полуострова. Монархический принцип утверждался в Иберии с большим трудом и ценой многочисленных жертв.
Обеспечить относительный порядок помог приход к власти потомков старой династии Омейядов, ранее правивших арабским миром из Дамаска после эпохи «праведных халифов». Когда в 750 г. последний халиф династии сирийских Омейядов Мерван II был убит в Египте, новая династия Аббасидов начала охоту на оставшихся представителей омейядского клана. Молодой внук халифа Хишама Абд-ер-Рахман чудом избежал гибели, вплавь перебравшись через Ефрат и ускользнув из Сирии в Палестину. Потом он несколько лет скитался по Африке, а в 756 г. высадился в Испании. Удача улыбнулась Омейяду — он захватил Кордову и на тридцать два года стал полновластным правителем арабской Испании, возродив почти угасшую дамасскую династию на другом краю арабского мира. Многочисленные попытки Аббасидов осуществить интервенцию для свержения отпрыска ненавистной династии не принесли успеха, неудачными оказались и не менее многочисленные заговоры, мятежи и восстания старой арабской и берберской знати против нового эмира.
Ненавистники Омейядов пошли так далеко, что даже призвали на помощь франкского императора Карла Великого, который привел свое войско под стены Сарагосы в 777 г. Однако Абд-ер-Рахману опять повезло: на востоке франкской империи в очередной раз взбунтовались саксы, и император был вынужден уйти на север, попутно потеряв свой арьергард и обоз в знаменитой битве с басками в Ронсельвальском ущелье. Повторить свою интервенцию Карлу Великому так и не удалось, и мусульманская Испания получила свой исторический шанс.
От эмирата к халифату
Арабское завоевание и стремительный распад государства вестготов в начале VIII в. оказалось не столько катастрофой, сколько спасением для Испании. Государственное строительство у недалеких и своекорыстных вестготских королей явно не задалось, и с политической легитимностью у них были серьёзные проблемы. Устранение арабами большинства местных феодалов и верхушки католического духовенства позволило новым хозяевам Испании провести масштабное перераспределение земель и возродить сельское хозяйство, находившееся на полуострове в глубоком упадке со времен падения Римской империи. Хотя сами арабы предпочитали проживать в городах, они поощряли переход местного кельто-иберского сельского населения от натурального хозяйства к товарно-денежным отношениям.
Испания обязана арабскому завоеванию своим процветанием на протяжении нескольких последующих столетий. Была создана весьма совершенная по тем временам ирригационная система, на полуострове появились новые культуры, включая цитрусовые, хлопок, рис и сахарный тростник. В свою очередь, подъем сельского хозяйства стимулировал расцвет разнообразных городских ремесел: в Кордове производили шерстяные и шелковые ткани, в Толедо — оружие (знаменитые толедские клинки), в Кальсене — ковры, в Валенсии — керамику и пр. Именно через арабскую Испанию в Европу пришла технология производства бумаги из коры тутового дерева, как, по всей видимости, и технология возгонки крепкого алкоголя.
Арабы не захотели сохранить столичные функции за вестготским Толедо или сделать своим главным центром Севилью — наиболее населенный на момент завоевания город Испании. Они предпочли заново отстроить античную Кордову, которая быстро превратилась в одну из самых процветающих европейских столиц. Переход в ислам христиан и евреев был массовым, уже через столетие после захвата полуострова основная часть население была мусульманской. Тем не менее как христианская, так и иудейская общины сохранились, причем они были более многочисленными и лучше организованными, чем где бы то ни было еще в арабском мире. Примечательно, что в Испании даже сохранившие верность своей религии христиане и иудеи часто переходили с привычной латыни на арабский язык как язык не только в общении с арабами, но и в своей повседневной жизни (этот язык стал настолько распространенным, что даже Библию пришлось переводить на арабский).
Из трех главных осколков великого арабского халифата (Багдад, Каир, Кордова) кордовский эмират в наименьшей степени мог реально претендовать на наследие арабской цивилизации в целом — он не располагал ни ресурсной базой багдадских Аббасидов, ни радикальной идеологией каирских Фатимидов. К тому же он находился на далекой периферии «арабского мира». В отличие от двух других великих арабских династий, кордовские Омейяды не ставили перед собой утопических целей объединить под своим началом весь арабо-исламский мир. Их задачи были куда проще и реалистичнее — сохранить, а по возможности и расширить исламские позиции в преимущественно христианской Европе. Что, впрочем, не помешало эмиру Абд-эр-Рахману III в 929 г. объявить себя халифом, а кордовский эмират — халифатом.
Правление этого Омейяда многие историки считают временем наивысшего расцвета арабской Испании. Ему удалось усмирить непокорную арабскую аристократию, пресечь сепаратистские устремления своенравных вассалов, обеспечить экономическую и социальную стабильность на полуострове. Будучи по свой природе не слишком воинственным, он, тем не менее, неизменно давал решительный отпор враждебным поползновениям христианских королей Наварры и Леона на севере и империи Фатимидов на юге. Во время его правления в военной, а затем и в политической жизни Испании появляется новая сила — так называемые сакалибы (славяне). Изначально этот термин относился к пленным и рабам славянского происхождения, поступавшим в Испанию через Западную Европу или через Средиземноморье, а в дальнейшем — ко всем европейцам, оказавшимся в подчинении кордовских халифов. Многие из этих чужаков добивались высокого положения в Кордове, халифы на них опирались больше, чем на старую и не всегда надежную арабскую знать.
Халиф смог обеспечить эффективность судопроизводства, безопасность дорог, активизировать средиземноморскую морскую торговлю. Византийская империя, итальянские торговые республики, французские герцогства стремились установить с Кордовой партнерские связи. Абд-ер-Рахман III последовательно избегал любых проявлений религиозной нетерпимости, привлекая к своему двору не только последователей Пророка, но также и честолюбивых христиан и евреев. На фоне долговременного упадка образования в остальной Европе Испания выгодно отличалась практически всеобщей грамотностью (причем большинство населения было, как минимум, двуязычным), в Кордове гораздо лучше знали философское и литературное наследие Античности, чем в Париже или в Лондоне. Пожалуй, никогда до и никогда после правления первого кордовского халифа арабская Испания не была так близка к созданию «новой исторической общности людей», основанной на цивилизационном сплаве арабов, берберов, кельто-иберов, евреев и других этнических и религиозных групп.
Абд-ер-Рахман, как и дальновидные калифы до него, отдавал себе отчет в невозможности полной ассимиляции кельто-иберского населения или тотальной исламизации полуострова, а потому практиковал стратегии, которые сегодня назвали бы «культурно-национальной автономизацией» и «религиозно-культурным плюрализмом». Эти стратегии имели по крайней мере частичный успех.
Восхождение Аль-Мансура
Будущий повелитель Испании происходил из древнего, хотя и не относящегося к высшей арабской аристократии рода. Его предки прибыли на полуостров вместе с первой волной арабского завоевания, и на протяжении восьми поколений служили кордовским владыкам, занимая различные административные и судейские позиции в столичной Кордове и в провинциальных городах. Молодой Ибн-Аби Амир также начинал свою карьеру помощником кордовского судьи, а затем продолжил ее уже ближе к престолу, став «управляющим делами» халифа Хакама II, и, наконец, в возрасте двадцати семи лет занял очень престижную и финансово выгодную должность главы столичного монетного двора.
Своими карьерными успехами он был в значительной мере обязан покровительству любимой жены халифа — пленницы из Страны басков Авроры (арабское имя — Субх умм Валад). Многолетнее покровительство со стороны Авроры породило среди жителей Кордовы упорные слухи о наличии между ней и молодым карьеристом тайной любовной связи. О достоверности этих слухов спустя целое тысячелетие судить трудно, но в политическом плане тандем Ибн-Аби Амира и Авроры оказался очень плодотворным; партнеры окончательно разошлись и превратились во непримиримых врагов только к концу жизни обоих.
В истории арабских империй редко случалось так, чтобы гражданский чиновник высокого ранга превращался в успешного военачальника — гражданская и военная администрации традиционно мало соприкасались друг с другом. Ибн-Аби Амир впервые познакомился с военным делом уже достигнув тридцатилетия; он был направлен в испанский экспедиционный корпус, действовавший в Мавритании. Но не как как командующий, а как финансовый инспектор, призванный выявить возможные «нецелевое использование» средств, выделенных на подкуп местных берберских князей. Тем не менее ему удалось расположить к себе военную элиту халифата, что очень помогло ему через два года, после смерти старого халифа. С помощью искусных интриг Ибн-Аби Амир смог сначала посадить на престол малолетнего сына халифа Хиишама II, а затем и занять позицию единственного и бессменного регента (главного визиря — хаджиба) при новом номинальном правителе Кордовы, оттеснив своих более опытных в дворцовых интригах конкурентов — сначала гражданских, а потом и военных.
Восхождение Ибн-Аби Амира к вершинам власти было сопряжено с многочисленными отступлениями от принятых в халифате этических норм и включало такие методы политической борьбы как подкуп, клевета на противников, доносы и даже политические убийства. Однако нельзя не признать, что на всех ступеньках карьерной лестницы Ибн-Аби Амир проявил исключительные способности. Он смог вернуть жителям Испании порядок и безопасность, частично утраченные после смерти Абд Эр-Рахмана III, наладить эффективный сбор налогов и таможенных сборов. Будучи опытным юристом, финансистом и городским администратором в одном лице (среди прочего, он долгое время занимал пост префекта Кордовы), он лучше, чем большинство его предшественников и преемников, разбирался в технических тонкостях управления, создав очень продвинутую для всего времени государственную бюрократию. Его рациональный и практичный ум очень отличался от поэтического, часто сентиментального склада ума большинства Омейядов; он явно чувствовал себя увереннее, изучая бухгалтерские отчеты своего казначейства, чем читая манускрипты старых арабских поэтов.
Но, конечно, Ибн-Аби Амир вошел в историю в первую очередь не как гражданский администратор, а как выдающийся военный лидер, за что и получил титул Аль-Мансур (в европейской традиции — Альманзор), то есть «победоносный». При нем была проведена обширная реформа армии халифата, произошел окончательный отказ от старого племенного принципа ее комплектования, появились новые виды оружия, резко повысилась мобильность вооруженных сил, изменились тактические примы, сложилась эффективная военная разведка и т.п. Фактически, именно в это время на испанской земле появляется первая по-настоящему профессиональная армия, в значительной мере состоящая из чужеземцев (берберов и сакалибов), преданная не столько государству, и тем более — не халифу, а его амбициозному визирю.
Возможно, Альманзор и не был военным гением в строгом смысле этого слова, но он умел выжимать максимум из любой, даже самой сложной и неблагоприятной для него оперативно-тактической ситуации. Согласно историческим хроникам, за свою жизнь он провел 57 (!) военных кампаний против христианских государств (то есть в среднем по две кампании в год), причем не потерпел ни одного поражения. Регулярные и неизменно успешные военные кампании против христиан, приносившие много рабов и другой добычи, были очень популярны в Кордове и постепенно превратились в основной источник легитимности власти Альманзора. Один удачный рейд в Каталонию мог обеспечить кордовские невольничьи рынки десятками тысяч рабов обоего пола и гарантировать бесперебойное поступление живого товара в ремесленные мастерские, сельскохозяйственные латифундии и гаремы кордовской элиты.
Никогда с уже далеких времен первого арабско-берберского завоевания христиане Пиренейского полуострова не находились в столь плачевном положении как в годы правления Альманзора. Он захватил и разорил практически все главные очаги сопротивления мусульманской власти — включая Барселону, Леон и Памплону. Не пощадил он и главные религиозные центры Кастилии и Галисии. Христианские королевства потеряли обширные территории в центре полуострова, за которые они упорно сражались с мусульманами на протяжении предыдущих двух веков, а все сохранившиеся формально независимые государства на севере и на востоке — преимущественно прижатые к Кантабрийскому побережью Атлантики — были вынуждены войти в ту или иную форму вассальной зависимости от Кордовы и смириться с постоянным вмешательством вездесущего Альманзора в свои внутренние дела. Справедливости ради стоит отметить, что столь же решительно и беспощадно он действовал и в отношении своих южных мусульманских соседей в Африке.
Предпосылки будущего кризиса
И все же в многочисленных военных победах и политических триумфах Альманзора год за годом прорастали семена будущих проблем и поражений халифата. В отличие от Абд Эр-Рахмона III, всесильный хаджиб не обладал чувством меры и не привык умерять свои непомерные амбиции. Своей исключительной даже по меркам не слишком гуманного Х столетия жестокостью он надолго обеспечил ненависть к халифату со стороны испанских христиан, которые теперь ждали любой благоприятной возможности для реванша. Он даже не пытался договориться с ними о тактических компромиссах, как это делали большинство мусульманских лидеров до него. Сея смерть и разрушения, стирая с лица земли деревни, монастыри и целые города, Альманзор преследовал цели тотального устрашения. Например, захватив в 987 г. португальскую Коимбру, он разрушил город в такой степени, что тот оставался необитаемым на протяжении последующих семи лет. Естественно, подобная практика отложилась в памяти северных соседей кордовского халифата, и они нетерпеливо ожидали часа, когда можно будет сполна поквитаться с безжалостными мусульманами за все свои бедствия. Таким образом, перспектива долговременного мирного сосуществования между мусульманской и христианской Испаниями, наметившаяся при правлении Абд Эр-Рахмона III, была безвозвратно утрачена.
Судя по всему, Альманзор был равнодушен по отношению к религии — например, он никогда не оказывал себе в удовольствии выпить вина. Тем не менее в какой-то момент он решил для укрепления своей власти и, по-видимому, с прицелом на будущую позицию халифа, которой он в итоге так и не достиг, превратиться в рьяного поборника исламского фундаментализма. В качестве демонстрации своего религиозного рвения он не только принял личное участие в широко разрекламированной перестройке кафедральной кордовской мечети, работая рядовым землекопом и каменщиком, но также повелел сжечь находящиеся в богатой библиотеке Кордовы труды по философии, логике, астрономии и другим «сомнительным» наукам. Более того, для пущего эффекта он самолично бросил в огнь несколько томов. Естественно, эта демонстрация была с ликованием встречена клерикалами, но не могла быть одобрена просвещенной и в целом веротерпимой арабской элитой.
Вероятно, хаджиб хотел впечатлить своим рвением в первую очередь берберов, которые вообще были, как правило, более религиозными, чем арабы; некоторые авторы вообще называют их «мусульманскими кальвинистами». По всей видимости, одним из принципиальных исторических просчетов Альманзора стало нарушение сложившегося баланса между берберами и арабами, что негативно сказалось на политической стабильности в халифате сразу после его смерти. Арабская иммиграция в Испанию завершилась в IX в., в то время как берберская продолжалась и при Альманзоре. Более того, он активно поощрял эту миграцию с южного берега Средиземного моря, что неизбежно вело не только к изменению демографического баланса на полуострове, но и к заметным сдвигам в культурно-антропологической динамике халифата — с увеличением доли берберского населения, прибывающего с пустынных плоскогорий континентального Марокко, неизбежно происходила «варваризация» Испании, складывались предпосылки для последующей смены арабской правящей династии на берберские.
Насколько можно судить, Альманзор не слишком высоко ставил арабскую элиту, подозревая ее в нелояльности и в заговорах, время от времени подвергая ее самых ярких представителей показательным репрессиям. Он сознательно окружил себя людьми низкого происхождения, целиком лично от него зависимыми. Однако, как выяснилось сразу после его смерти, эта лояльность не распространялась на наследников Альманзора, а старая арабская аристократия ничего не забыла и ничего не простила хаджибу, отказавшему ей в участии в государственном управлении.
Кроме того, в своем упорном стремлении к единоличной и безраздельной власти Альманзор фактически осуществил десакрализацию власти халифов. Хотя сам он так и не стал халифом, в Кордове, впервые за все время существования арабского государства, многие стали допускать принципиальную возможность замены Омейядов на новую династию. Зашатались основы многовекового порядка, что создало предпосылки для быстрого распада Халифата. Альманзор попытался превратить свою верховную должность в наследственную, но уже в 1009 г. — всего через семь лет после его смерти — клан его потомков был разгромлен, а их имущество конфисковано или разграблено.
Наконец, и это, пожалуй, самое важное, Альманзор проглядел начало европейского подъема, который обозначился в конце X в. Он воспринимал европейцев с традиционным арабским высокомерием — как погрязших в невежестве варваров, подлежащих в лучшем случае подчинению, а в худшем — уничтожению. Между тем в конце X в. Европа уже копила силы для нового цивилизационного рывка. Завершалась долгая эпоха темных веков, на пороге стояло время Высокого Средневековья. В 962 г. в Риме Оттон I принял корону вновь созданной Священной Римской империи, а в 987 г. на севере будущей Франции в Нуайоне Гуго Капет основал новую династию Капетингов. В религиозной жизни Европы набирало силу Клюнийское движение, которое в итоге привело к Григорианским реформам и резкому усилению политической роли Ватикана. Все эти процессы не только вдохновляли испанских христиан на новую борьбу за свое освобождение, но также и постепенно оттесняли Кордовский халифат из центра на периферию политической жизни Европы.
Надо сказать, что Альманзор все же был достаточно проницателен для того, чтобы почувствовать надвигающуюся катастрофу. Современники свидетельствуют, что к концу жизни он стал подвержен приступам депрессии и отчаяния, говоря о тщетности всех своих усилий и предсказывая неизбежный крах халифата. Но чувствовать — не значит понимать. По всей видимости, до конца своих дней всесильный хаджиб полагал, что он все делает правильно. Не прошло и десятилетия после смерти Альманзора, как Кордова стала ареной ожесточённых схваток между берберами и сакалибами, результатом которых стало разрушение и разграбления столицы.
Была ли Реконкиста исторической неизбежностью?
Нельзя безоговорочно принять точку зрения, что исламская государственность на Пиренейском полуострове была исторически обречена, и что успех Реконкисты был неизбежен. Тем более, было бы несправедливым возлагать всю ответственность за упадок халифата лично на Альманзора или на его менее энергичных преемников. На рубеже X и XI веков халифат все еще значительно превосходил совокупную мощь северных христианских королевств по всем параметрам — военным, экономическим, финансовым и демографическим. К моменту смерти Альманзора население Кордовского халифата составляло не менее 3–4 миллионов человек (по некоторым оценкам — в два раза больше), в то время как общее население христианских королевств на полуострове не превышало 0,5 млн. В сравнении с блистательной Кордовой христианские столицы выглядели жалкими деревнями. К тому же север Испании ославляли непрекращающиеся гражданские войны, династические кризисы и государственные перевороты. Уровень исламизации территорий, входящих в халифат, достигал 75–80% населения, при том, что сохраняющиеся христианское и иудейское сообщества далеко не всегда хорошо ладили друг с другом.
Кордовский халифат погубила не столько пассионарность северных христианских королевств, сколько упомянутое непрекращающееся соперничество между берберами и арабами, а также необоснованно высокомерное отношение последних к поднимающейся Европе. В Испании, несмотря на все усилия просвещенных кордовских владык, так и не произошло полноценного синтеза двух культур, подобного арабо-персидскому в аббасидском халифате. В отличие об Багдада, в Кордове взаимодействие победителей и побежденных было, так сказать, улицей с односторонним движением. На востоке арабы смотрели на завоеванных ими персов снизу вверх, а на юге и на западе они смотрели на берберов и на европейцев сверху вниз. Поэтому в Багдаде постепенно формировался сплав арабо-персидской культуры, а уже начиная с X в., когда фактическую власть в Багдаде захватили турки-сельджуки, различия между завоевателями-арабами и завоеванными персами стали все менее значимыми.
Но этого не произошло в Кордове. Хотя отношения с иберийскими христианскими монархами временами были вполне дружественными, никакого настоящего культурного сплава не произошло. Арабы смотрели на европейцев примерно так же, как современные европейцы смотрят на россиян — в лучшем случае как на прилежных учеников, а в худшем — как на варваров у городских ворот. «Географическая и историческая литература средневековых арабов, — пишет один из ведущих исследователей средневекового Востока Бернард Льюис, — отражает полное отсутствие интереса к Западной Европе, которую они считали погруженной во внешнюю тьму варварства, откуда освещенному солнцем миру ислама нечего было бояться и тем более учиться». Арабы очень многое передали европейским христианам, но они почти ничего не позаимствовали у последних. На это были основания — как исторические, так и культурные. Но это, конечно, был упущенный шанс, который в итоге предопределил падение арабских государств на Пиренейском полуострове.
Если упадок Аббасидов и Фатимидов был длительным и потому почти незаметным для современников, то падение государства Омейядов в Испании произошло на протяжении жизни одного поколения. Прошло менее трех десятилетий после смерти Аль-Мансура (1002 г.), и кордовское государство распалось на десяток осколков, находящихся в постоянной борьбе друг с другом. Жесткий персонифицированный абсолютизм, навязанный Испании Аль-Мансуром, оказался в конечном итоге крайне затратным и неэффективным. Этот абсолютизм препятствовал развитию устойчивых институтов, без которых любое государственное образование оказывается хрупким и ненадежным.
В халифате не сформировалось ответственной элиты, способной обеспечить дальнейшее развитие Испании. Ни берберы на юге, ни сакалибы на востоке не смогли создать жизнеспособных государств. Кордова и Севилья объявили себя республиками, но, в отличие от христианских городов-республик на юге Европы, устойчивые традиции городского самоуправления в арабской Испании, за исключением разве что непокорного Толедо, практически отсутствовали, и республиканские эксперименты в итоге потерпели неудачу.
Берберский финал арабской драмы
В 1085 г. христиане захватили Толедо — город, который когда-то был столицей вестготского королевства и на протяжении правления Альманзора был символом сопротивления арабскому господству. Это событие не только поставило крест на завоеваниях всесильного владыки Пиренейского полуострова, сделанных столетием раньше, но и стало началом конца арабской Испании. В 1118 г. халифат потерял стратегически крайне важную Сарагосу, а в 1147 г. христиане окончательно отвоевали Лиссабон. Процесс реконкисты тормозился бесконечными конфликтами и столкновениями между христианскими государствами, но он продолжался неудержимо, как неудержимо на смену жаркого испанского лета приходит холодная осень. Прошел еще век почти непрерывных войн на севере и берберских вторжений на юге, и в 1236 г. пала Кордова, а вскоре и Севилья.
Непродолжительное господство в арабской Испании берберских династий Альморавидов (1090–1147 гг.), а заем Альмохадов (1147–1269 гг.) ознаменовал собой стремительный и уже необратимый упадок андалусской государственности и культуры, а также невиданные ранее гонения на христиан и евреев, в которых североафриканская династия видела «пятую колонну» надвигающихся с севера христианских владык. Были инициированы массовые преследования иноверцев, включая их принудительное переселение в Африку. Все это разрушало существовавший ранее конфессиональный мир и ускорило окончательное падение власти ислама на Иберийском полуострове.
…В 997 г. Альманзор совершил очередной поход на север Испании. На этот раз его целью было не какое-то непокорное королевство или графство, но одна из величайших святынь христианского мира — собор Сантьяго-де-Компостела в Галиции, где по преданию был похоронен апостол Иаков. Разграбив окрестные монастыри и разрушив до основания собор, Альманзор повелел пленным христианам на своих плечах нести колокола собора в Кордову, где эти колокола предполагалось использовать как чаши для светильников в главной мечети. Наверное, трудно было изобрести способ больше унизить побежденных и деморализованных противников. Едва ли всесильный владыка Аль-Андалуса мог предположить, что пройдет время, и уже побежденные и деморализованные пленные мусульмане понесут на своих плечах колокола старого собора Сантьяго-де-Компостела из Кордовы обратно в Галицию.
Круг истории замкнулся, одно насилие породило другое насилие, ненависть и несправедливость дали толчок для новых ненависти и несправедливости, и яркий полдень Альманзора закономерно сменился темными сумерками Аль-Андалуса. Поэтому, вероятно, все же лучше поставить отреставрированный монумент Ибн-Аби Амиру не на городской площади в Альхесирасе, а где-нибудь в историческом музее среди других экспонатов, демонстрирующих очевидную ограниченность эффективности использования грубой силы как инструмента внешней политики и государственного строительства.
