«СЛОВО ПАЦАНА» ПРОТИВ СЛОВА THE NEW YORK TIMES: ЧЬЕ КРЕПЧЕ И ВЕРНЕЕ?
Про то, как флагман американской журналистики «сбился с пути» и как «жизнь имитирует искусство»
На зимних выходных посмотрел сериал «Слово пацана», послушал старое интервью режиссера Жоры Крыжовникова о том, как он стремится быть для своих персонажей не адвокатом, прокурором или судьей, а следователем, пытающимся понять — и донести до аудитории — позицию и мотивы каждого. Подивился сходству со свежей публикацией в британском журнале The Economist, где примерно так же сформулировано классическое кредо прессы.
«Роль журналиста — быть свидетелем, дающим показания под присягой; роль читателя — быть судьей и жюри присяжных», — напоминал американский автор Джеймс Беннет. Тоже, между прочим, известный и авторитетный в своей сфере человек: бывший главный редактор журнала The Atlantic и редактор обозревательской полосы газеты The New York Times (NYT). Необъятный трактат его в жанре профессиональной исповеди, озаглавленный «Когда The New York Times сбилась с пути. Американским СМИ надо лучше помогать читателям мыслить самостоятельно», был сразу перепечатан отраслевым изданием Editor and Publisher («Редактор и издатель») и политологическим Real Clear Investigations («По-настоящему ясные расследования»).
«Не приходится врать»
Что заставляет российского кинематографиста и американского журналиста повторять прописные истины, в принципе, понятно: стремление быть честным. Перед зрителями и читателями или хотя бы перед собой. Беннет, кстати, сразу подчеркивает, что журналисту должно быть присуще особое мужество. Не только личная храбрость, как у военкоров на передовой (а он и сам некогда освещал ближневосточный конфликт в качестве корреспондента NYT в Израиле), но и «моральная и интеллектуальная смелость всерьез воспринимать противоположную сторону и освещать те истины и идеи, которые своя собственная сторона демонизирует из опасений, что они повредят ее делу».
Требуется в профессии, по убеждению маститого автора, и понимание различия между эмпатией и симпатией, умение без искажений передавать чужую точку зрения — пусть даже откровенно «токсичную», экстремистскую, «не оправдывая и уж тем более не продвигая ее». Общаться с виновниками и жертвами насилия на Ближнем Востоке, как он пишет, значит, убеждаться в «той трагической истине, что правота (justice) может иметься не только у одной стороны конфликта». Это было напечатано еще до нынешнего обострения ситуации в Газе.
А наградой за профессиональное мастерство как раз и становится возможность «не притворяться, будто хорошие парни, как бы ты их ни уважал, правы всегда и во всем, а плохие, как бы ты их ни презирал, — никогда и ни в чем; иными словами, не приходится врать». Конечно, «парни» в этой цитате вполне можно перевести и как «пацаны».
Спрос на честность среди моря фейков в сегодняшнем так называемом мире постправды, наверное, понятен без объяснений. Но вот, как говорится, почувствуйте разницу: Крыжовников со своими героями — на гребне славы и успеха, картина его если уже не стала, то становится в России культовой. А излияния Беннета — это горький рассказ «сбитого летчика». Издатель NYT Артур (А.G.) Сульцбергер, по сути, вышвырнул его из редакции «по собственному желанию» после того, как он напечатал в июне 2020 года комментарий сенатора-республиканца Тома Коттона в пользу использования федеральных войск для пресечения уличных беспорядков и погромов, происходивших тогда в Вашингтоне.
Напомню, что несколькими днями ранее в Миннеаполисе при задержании полицией погиб афроамериканец Джордж Флойд. По всей стране, включая столицу, поднялась волна протестов и уличного насилия, оформившаяся позже в движение BLM («Жизнь черных имеет значение»). Либеральная пресса, включая NYT, горячо поддерживала эти акции в контексте собственного идеологического и политического противостояния с республиканской администрацией Дональда Трампа. Предоставлять трибуну таким сторонникам Трампа, как сенатор Коттон, считалось смертным грехом. Беннет этот грех совершил; никакие ссылки на объективность, взвешенность и новостную ценность публикации его не спасли.
«Единственное, чего стыжусь»
Теперь он с позиции человека, знающего ситуацию изнутри, задним числом описывает, откуда бралась в руководстве флагмана либеральной прессы США «атмосфера страха» (climate of fear, цитата из «редакционного фольклора»), конформизма и нетерпимости к инакомыслию. Как там с наступлением цифровой эпохи сначала боялись отстать в конкурентной борьбе от стартапов типа HuffPost или Buzzfeed и переманивали у них кадры, но потом воспрянули духом, убедившись, что доходы от рекламы и инвестиции потекли в основном не к агрегаторам новостей, а к соцсетям и техплатформам.
Как с подсказки собственных маркетинговых служб уяснили, что более 95% подписчиков NYT относили себя к демократам или левоцентристам, сознавали и приветствовали либеральный уклон газеты, но при этом «хотели верить, будто [та] независима». И то, и другое — в природе человека, пишет Беннет. Людям хочется видеть подтверждение своим взглядам, но при этом думать, будто их точка зрения — независимая и объективная, и опираться при этом на авторитет издания. Ну а то по понятным причинам подыгрывает своим читателям.
Как на страницах газеты все больше — вопреки журналистским канонам — происходило смешение новостей и мнений, потому что «цифра любит мнения». Как либеральные мнения вытесняли и глушили любые другие, и чем это для автора кончилось: «Однажды, когда я изложил Сульцбергеру тревоги одного из [коллег-]консерваторов по поводу двойных стандартов, терпение его лопнуло. Он велел передать жалобщику, что так и есть: двойной стандарт существует, пусть привыкает… Я передал. О многом в своей работе во главе редакционной полосы жалею; это единственное, чего стыжусь».
Независимая журналистика как товар
Первый раз читая текст, я пометил для себя этот пассаж словами «позорный итог». Но для самого Беннета этот финиш был лишь промежуточным. Горьких выводов рассыпано по его тексту много: от признания, что к NYT больше неприменим ее изначальный гордый лозунг — обещание освещать события объективно, «без страха и пристрастия» (without fear or favour), до констатации, что газета «становится публикацией, в которой прогрессивная элита Америки говорит сама с собой об Америке, которой на самом деле не существует».
Или вот еще, насчет торговли идеалами: «The Times (NYT) имеет полное право придерживаться коммерческой стратегии, приносящей наибольшую прибыль. Но… когда ваш товар — независимая журналистика, такая коммерческая стратегия рискованна (tricky), поскольку чрезмерная независимость может восстановить против вас вашу аудиторию, а недостаточная — привести к обвинениям в лицемерии, бьющим в самую сердцевину бренда».
На основании своего опыта (а он проработал в NYT с 1991 по 2020 год с десятилетним перерывом на руководство The Atlantic) автор утверждает, что в редакции произошла смена вех: от показного цинизма и тотального недоверия к властям, основанных, однако, на идеализме (дескать, пресса служит общественному благу, правде и справедливости), к ровно обратной ситуации. «Новая редакционная идеология кажется идеалистичной, но растет из циничных академических корней: из представления, что никакой объективной истины нет, а есть только нарратив… — пишет Беннет. — Иными словами, что важны не правда и идеи сами по себе, а власть, позволяющая определять и то, и другое в общественном сознании». Журналисты при этом превращаются из былых правдоискателей в тех, кого теперь в соцсетях принято именовать последователями (followers), из лидеров мнений в приспособленцев.
При этом сам Беннет продолжает ратовать за прежнюю роль прессы, доказывает, что для СМИ верно и выгодно делать своим приоритетом «стремление к правде, а не к справедливости» (даже если в редакции убеждены, будто та заведомо ясна), поскольку в конечном счете это «лучше служит как правде, так и справедливости». На его взгляд, «журналистика, не относящаяся скептически к поборникам любой формы справедливости и выдвигаемым ими программам и не старающаяся честно понять и объяснить источники сопротивления [им], не будет обеспечивать срабатывание этих программ и не сможет законно претендовать на доверие со стороны разумных людей, воспринимающих мир совсем иначе».
Ну да, это о критических функциях «четвертой власти» (the fourth estate), как привыкли себя гордо воспринимать и преподносить окружающим традиционные СМИ США. Но нынешние излияния Беннета порождают у меня вопросы: во-первых, что называется, вообще «был ли мальчик», а во-вторых, безвозвратно ли канула теперь в прошлое эта роль в свете «культуры отмены» всего и вся в США. Сам автор завершает свой опус на язвительной скептической ноте: «Возможно, если бы The Times с большим доверием относилась к разумности и порядочности американцев, то больше американцев стали бы снова доверять The Times. Журналистика, как и демократия, работает лучше всего, когда люди отказываются подчиняться страху». Мысль практически бесспорная; вот только при нынешнем обострении политических, идеологических, социально-экономических и прочих противоречий за океаном рассчитывать на ослабление сопутствующих страхов, по-моему, не приходится.
«Фатальный изъян»?
Добавлю, что в годы собственной долгой журналистской работы в США я всю эту «культурную революцию» наблюдал, что называется, вживую. Больше того: сам же не раз и доказывал тамошним пропагандистам, включая замгоссекретаря по публичной дипломатии при Бараке Обаме Рика Стенгела, что уверенность их в монопольном обладании истиной в последней инстанции иллюзорна, что у России и других стран — своя правда, подкрепляемая неложными фактами. Но в ответ слышал только обвинения в «моральном релятивизме» и спесивое: «У нас — факты, а у вас — фикции».
Хотя и тогда уже сам Обама публично сетовал, что у страны нет общих фактов, а Беннет ныне это подтверждает. «Трудно себе представить обратный путь к более здравой американской политической жизни, не пересекающий общую почву разделяемых фактов, — пишет он. — Точно так же трудно себе представить, как разноликость (diversity) Америки сможет оставаться источником силы, а не станет фатальным изъяном, если американцы будут бояться или не желать слушать друг друга».
Да уж, сами знаете, сколько сейчас в соцсетях тревог и злорадства по поводу сепаратизма в Техасе и доброй половине других штатов США. А ведь как раз система сдержек и противовесов — горизонтальных (между ветвями власти) и вертикальных (между федеральным центром и штатами) — основа основ всей хваленой американской демократии. Какой уж тут плюрализм мнений, если вся система того гляди пойдет вразнос…
Спасибо Ленину за это…
Вникая теперь во все это, попутно нахожу еще много интересного — например, про исторические истоки журналистской объективности в США. Вскоре после той же расправы над Флойдом тот же Economist напечатал другое эссе, из которого явствовало, что на заре американской республики никакой объективностью там в прессе и не пахло, а газеты отцов-основателей (Pennsylvania Gazette Бенджамина Франклина и Gazette of the United States Александра Гамильтона) были откровенно пропагандистскими (partisan).
Согласно публикации, сдвиг газетчиков к большему «реализму», как это тогда называлось, начался в XIX веке из стремления привлечь более широкую аудиторию. В 1846 году появилось новостное агентство Associated Press (AP) — газетный кооператив, которому приходилось придерживаться фактов, поскольку члены его имели разную политическую ориентацию. А для продолжения пропаганды в печатных изданиях тогда же стали появляться разделы мнений, редакционные полосы.
«По-настоящему же широкое распространение (currency) объективность приобрела лишь в 1920-х, — пишет Economist. — Уолтер Липпман и Чарльз Мерц в [докладе] «Проверка новостей» (A Test of the News) показали, что освещение в The New York Times революции в России было пронизано, как сейчас бы сказали, неосознанным предубеждением (unconscious bias). «В общем и целом новости о России — тот случай, когда видят не то, что есть, а что хотят видеть», — писали они. Между тем с распространением коммунизма взгляды Джозефа Пулитцера на центральную роль журналистики в демократии («наша республика и ее пресса устоят или падут вместе») приобретали все больше сторонников. Эти высокие устремления подкреплялись коммерческими задачами. Рекламодатели хотели видеть бок о бок со своими объявлениями не столь конъюнктурный контент (less partisan coverage). Так объективность стала новой путеводной звездой журналистики».
Как быть с правдой?
Ну что тут скажешь. Вековой давности отзыв Липпмана и Мерца насчет «новостей о России» словно сегодня написан. А авторы-журналисты и посмертно остаются на родине людьми известными и авторитетными.
Сам же Economist помимо исторической справки дал и свою оценку современного положения дел в СМИ США. На его взгляд, открытый отход их от прежних канонов объективности (это не выдумка, в тексте есть подтверждающие цитаты, да и мне уже доводилось об этом писать) обусловлен в основном четырьмя факторами. Это, прежде всего, выход на авансцену Дональда Трампа (в 2020 году действующего, а на сегодняшний день — бывшего и возможного будущего президента США) и его личные особенности общения с прессой и обществом. Кроме того, это «меняющийся кадровый состав редакций» американских СМИ; подъем соцсетей и стилистический контраст в журналистской работе для печатных и сетевых изданий; наконец, изменение бизнес-модели.
«Отход от предвзятости (partisanship) век назад отчасти диктовался рекламодателями, — поясняет последний тезис британский журнал. — Сегодня, когда доходы от рекламы утекают к поисковикам и соцсетям, газеты стали больше полагаться на подписчиков. Тем в отличие от рекламодателей импонируют мнения. К тому же цифровые издания означают, что газеты конкурируют уже не на региональном, а на национальном уровне. Как указывал Эзра Клайн из [сетевого издания] Vox, «локальная бизнес-модель опиралась на всестороннее освещение определенного места, общенациональная же — на завоевание симпатий определенного типа людей».
Все эти соображения сами по себе мне понятны. Но у меня вопрос: а с правдой-то как быть? О ней ведь в публикации вообще не упоминается. Или честность, личная и профессиональная порядочность, наконец, традиционные журналистские стандарты теперь уже вовсе неуместны?
Мне так не кажется, да и не мне одному. Главный редактор вашингтонского политологического портала Real Clear Politics, потомственный журналист Карл Кэннон даже запустил полгода назад спецпроект для возрождения «идеи свободы прессы» в США («Проект 1735»).
Понятно, что либералов по обе стороны Атлантики пугает и возмущает перспектива возвращения Трампа к власти. Но если уж говорить об объективности, то я бы добавил, что дело не только в его отношении к прессе, но и в отношении прессы к нему самому и его сторонникам. Об этом, кстати, подробно пишет и Беннет. Он, в частности, вспоминает, как редакционная полоса NYT под его началом однажды отклонила комментарий, предложенный действующим президентом страны (!) Трампом, поскольку текст «не удалось дотянуть до наших стандартов».
Теперь Трамп по всем опросам опережает своего преемника в Белом доме Джо Байдена в предвыборной гонке. По-моему, поддержка его избирателями подтверждает, что при всей его эксцентричности и безудержном бахвальстве в его словах и делах все же сквозит некая понятная людям искренность. Своя правда.
Собственный выбор
Это возвращает нас к началу разговора. В работе Крыжовникова бандит гибнет, но не отрекается от своей веры в то, что «пацаны не извиняются». Вот вам пример эмпатии без симпатии, о которой рассуждал Беннет. И в нашем сериале наглядно и честно показано, особенно на женских судьбах, что бывает, если всегда бить первым, никогда не извиняться и придерживаться разной морали для своих и чужих.
Конечно, нелепо судить о жизни по ее отражению на экранах телевизоров и компьютеров или на газетных полосах. Но разве мы не видим наглядных примеров того, как «жизнь имитирует искусство»? Это, между прочим, цитата из знаменитого эссе Оскара Уайльда «Упадок искусства лжи» (The Decay of Lying).
Судите сами: режим Владимира Зеленского на Украине вырос из сериала «Слуга народа» и сам стал своего рода «реалити-шоу» — правда, к несчастью, не комичным, а зловещим и кровавым. Да и Байден, и Трамп зачастую смотрятся как гротескные персонажи из какой-то невообразимой политической мыльной оперы, в которой, как в голливудском фильме, намешаны и секс, и ложь, и видео. А факты постоянно оспариваются, в том числе в судах, но это только добавляет огня сюжету.
Как в этих условиях отличать добро от зла, правду от неправды? Верующий человек ответит: молиться и слушать голос совести. Это, конечно, правильно, но ведь это тоже надо уметь. Поди еще отличи, кто тебе нашептывает из-за плеча: ангел-спаситель или бес-искуситель. Писал же Федор Достоевский, как «дьявол с богом борется, а поле битвы — сердца людей».
Так что выбор в конечном счете приходится делать каждому в собственной душе, на то и дарована человеку свобода. И переложить эту свою ответственность даже на высшие силы не получится. Я как-то, улучив момент, спросил приезжавшего в Вашингтон далай-ламу о спасительности монашеского отсечения своей воли, полного отказа от свободы выбора. Но он ответил: «Да. Но это можно совершить только добровольно».
