Интерес мирового сообщества к Африке растёт, и это не случайно – Африка формирует свою «агентность», стремится активно участвовать в международных делах и с энтузиазмом наблюдает за попытками мировых центров силы заполучить её симпатии. О том, зачем России Африка, а Африке – Россия, наш главный редактор Фёдор Лукьянов поговорил с Андреем Масловым, Денисом Дегтеревым и Майей Никольской на первом в этом сезоне Лектории СВОП, который состоялся в Москве 11 сентября 2023 года.

Фёдор Лукьянов: Минувшим летом в центре всеобщего внимания оказался Африканский континент. Африка мелькала в заголовках мировых новостей по самым разным поводам: здесь и выборы, и перевороты, и приглашение к участию в межгосударственных объединениях. В субботу, например, Африканский союз официально принят в качестве постоянного члена в «Группу двадцати», фактически получив признание на самом высоком уровне. Если бы несколько лет назад кто-то предположил, что ЕС и АС будут обладать одинаковым статусом, это вызвало бы удивление. Гостями начинающего сезон Лектория стали наши добрые друзья-африканисты Андрей Маслов, Денис Дегтерев и Майя Никольская, которым я и адресую свой первый вопрос – зачем России Африка?

Денис Дегтерев: Я сделаю акцент на экономической составляющей российско-африканских отношений. Как ни парадоксально, но Африка нужна России для её собственного технологического развития. Давайте смотреть на вещи объективно – российские технологии вряд ли будут востребованы в США или Западной Европе ввиду тренда на разъединение западных и незападных экономик и вряд ли будут пользоваться спросом в Китае. Конечно, есть ниши, где российские компании имеют крепкие позиции в других странах, к их числу относится, например, атомная энергетика.

Тем не менее, сегодняшней России не обойтись без Ближнего Востока и Африки – регионы, где наша страна может пробовать свои силы в качестве экспортёра высоких технологий.

Работать только на внутренний рынок России недостаточно, потому что развитие высокотехнологичных отраслей сопряжено с огромными издержками, которые нужно как-то покрывать. В этом смысле ориентация на Африку как на перспективного покупателя имеет смысл. Вопрос, на каких условиях работать с Африкой. Африка многолика, страны отличаются по уровню дохода. Если говорить про небогатые, менее развитые страны, основная работа здесь будет вестись, конечно, по линии помощи, причём Россия должна действовать суверенно – сама выбирать, кому и в каких объёмах содействовать. Можно делать ставку на офсетные сделки, что позволит нашим технологическим компаниям активно развиваться на африканских рынках. Успешные примеры уже есть – «Росатом», «Яндекс» активно работают в Африке.

Майя Никольская: Африка действительно стала играть бо́льшую роль в мировой политике, существенно вырос интерес к региону со стороны мировых СМИ и исследовательских центров. Прежние западноцентричные аналитические рамки больше неактуальны, они уходят в прошлое, и это правильно. Мы увидели, что африканские страны предложили свой план мирного урегулирования конфликта на Украине. Африканцы, наверное, больше других боятся начала ядерной войны и смерти в целом; это их культурно-цивилизационная особенность.

Кроме того, у России и Африки гораздо больше общего, чем может показаться на первый взгляд. В истории Африки, так же, как и в истории России, очень много кровавых страниц. Прошло 32 года с момента подписания Беловежских соглашений, и до сих пор Россия перестраивает свою идентичность, ищет себя, так же, как и африканские страны, большинство из которых стали свободными в 1960–1970-х годах. Помимо этого, и в России, и в Африке много пассионарных и талантливых молодых людей, которым нужно создавать условия для развития и реализации. Наконец, все мы верим в подлинную многополярность.

В Южной Африке есть своя философия добрососедства, связанности мира – философия убунту. Представление мирного плана по Украине как раз укладывается в концепцию убунту: африканцы верят, что их действия могут оказать влияние на происходящее в других регионах, пустить «круги по воде». С этой точки зрения слово «убунту» можно переводить как «многополярность».

Фёдор Лукьянов (обращается к Андрею Маслову): Если даже после ядерной войны жизнь в Африке сохранится, почему африканцы так её боятся? И зачем всё-таки России Африка?

Андрей Маслов: Действительно, Африка отвечает за девяносто процентов «генетического банка» человечества, поэтому в случае глобального природного или техногенного катаклизма с высокой долей вероятности жизнь сохранится здесь, и будет дальше распространяться по планете Земля отсюда.

Я согласен с Денисом, который выразил очень правильную мысль о том, что у российских технологических компаний большие возможности открываются именно на африканских рынках. Стратегия России в отношении Африки и в целом восприятие Африки существенно изменились в последние годы, и это не может не радовать. Пятнадцать лет назад превалирующей была идея о том, что российским энергетическим компаниям невозможно конкурировать с Shell, Exxon без овладения ресурсной базой Африки – «Газпром» призывали заниматься поиском газа в Алжире, «Лукойл» покупать активы на шельфе Гвинейского залива. Сейчас придерживаются более реалистичного подхода к ведению бизнеса с африканскими странами.

Позиции России в Африке будут определять в том числе и место России в новой международной иерархии – негласное распределение ролей между странами мирового большинства уже началось. В этом контексте России следует позиционировать себя в Африке не только как потенциального лидера в области высоких технологий, но и как реального экспортёра продовольственной безопасности. Мы экспортируем все виды удобрений и продовольственные товары, прежде всего зерно. Бразилия экспортирует некоторые виды удобрений, Индия – рис, США – пшеницу и кукурузу, но такого совокупного влияния, которое есть у России в продовольственной сфере, нет больше ни у одного нашего конкурента. Это влияние нужно закреплять, играть вдолгую, а не снимать сливки, радуясь росту цен на зерно. Россия должна задаться целью следующие двадцать-сорок-шестьдесят лет играть системообразующую роль в сфере обеспечения глобальной продовольственной безопасности, а для этого необходимо инвестировать в инфраструктуру, благоустройство, уровень жизни людей.

Для нас Африка важна ещё и тем, что это зеркало, которое даёт возможность взглянуть на собственные действия во внешнеполитической сфере с другой перспективы. России нужна сильная Африка, и чем сильнее и свободнее она будет, тем лучше. Последнее, что хочет услышать африканец – это то, что Россия или Китай укрепляют здесь свои позиции. Африка сама увеличивает вес на международной арене и наверняка продолжит это делать в будущем.

Фёдор Лукьянов: В преддверии форума «Россия – Африка» Валдайский клуб провёл собственную мини-конференцию, на которой коллега из ЮАР задал вопрос о том, почему Россия должна рассчитывать на особое отношение Африки и что Россия может ей предложить в условиях конкуренции с Турцией, Китаем, Индией. Как бы вы ответили?

Денис Дегтерев: У Африки, к сожалению, есть опыт зависимого развития, поэтому неудивительно, что любые попытки внешнего вмешательства африканцы воспринимают с недоверием. Я вспоминаю слова Кеми Себа (современный идеолог панафриканизма из Бенина – прим. ред.), который говорил о том, что Франция топит Африку, а Россия протягивает ей руку помощи, от которой конечно можно отказаться. В этом смысле Россия предлагает Африке альтернативную стратегическую зависимость, благодаря ей у Африки появляется возможность выбирать между разными акторами, их опытом и инициативами. Не стоит бояться зависимости как таковой, опасаться стоит безальтернативной зависимости. России со своей стороны следует выгодно презентовать себя как поставщика военной, продовольственной, финансовой, информационной безопасности, стремиться к тому, чтобы государства, которые выбирают работать с Россией, становились более сильными и укрепляли свой суверенитет.

Майя Никольская: На мой взгляд, постановка вопроса не совсем корректна, поскольку одни хороши в одном, другие – в другом. Если говорить о технологиях, не нужно быть «впереди планеты» по всем товарным позициям, важно нащупывать направления, где российские технологии могут составить конкуренцию. Если анализировать преимущества России в целом, то начать стоит с исторической репутации. СССР тесно сотрудничал со многими африканскими государствами, дружил с режимами Модимбо Кейта (лидер малийского национально-освободительного движения – прим. ред.), Ахмеда Секу Туре (первый президент Республики Гвинея – прим. ред.), и те отношения, которые мы имеем сейчас с Мали, Гвинеей и другими африканскими государствами, во многом являются продуктом советского периода.

То, что делал в своё время СССР, в каком-то смысле может делать и Россия – после того, как африканские колонии обрели независимость, СССР сразу подписал с новыми независимыми государствами соглашения о сотрудничестве – строительстве золотодобывающих, цементных заводов. Всё, что строилось, строилось на перспективу, и на игру в долгую стоит делать акцент и сегодня. Это первый трек.

Второй трек – это кризисное регулирование. По своему опыту скажу, что большая часть наших дипломатов, занятых в Африке, – люди, которые занимались решением кризисов на постсоветском пространстве. Возможно, они не очень хороши в реализации долгосрочных проектов, в пресловутом «построении кирпичиков», но в тех африканских странах, где есть горячие точки или вероятность их возникновения, такие специалисты очень нужны. В странах с более стабильной политической средой России необходимы управленцы, способные действовать плавно и поступательно. Моя коллега в одной своей статье замечательную метафору привела – Африка впервые оказалась в ситуации, когда её сердце завоевывают. Сердце действительно завоёвывают – ищут к Африке особые подходы и больше не стремятся применять насилие для обретения контроля над ресурсами.

Андрей Маслов: Предпочтения стран Африки неоднородны – кто-то в своей внешней политике ориентируется на Францию, кто-то – на Китай, кто-то – на Ближний Восток. Тем не менее все африканские государства успешно сотрудничают между собой. России нужно стремиться к тому, чтобы быть включённой в архитектуру внешних связей каждой страны, уделяя особое внимание тем государствам, которые вызывают у нас больший интерес, например, Алжиру или Эфиопии.

Африка не любит запретов, ограничений и навязанных правил – всего того, чем в отношении Африки периодически злоупотребляет Запад. Сила российской позиции может заключаться как раз в предоставлении Африке большей свободы.

Любопытно, что Россия также заинтересована в росте населения Африки, даже несмотря на то, что в мировом публичном пространстве эта тема вызывает беспокойство и настороженность и порождает толки о необходимости ограничения рождаемости во избежание перенаселения Земли. Когда бельгийцы ушли из Конго, там проживало 15 млн человек. Сегодняшнее население Конго – уже больше 100 млн человек. Смещение полюсов силы и движение мира к больше многополярности объясняется в том числе демографическими причинами, и в этом смысле чем больше африканцев, тем лучше для них и тем хуже для Запада.

Продовольственная проблема также решается уплотнением населения и укрупнением городов, потому что логистика становится окупаемой. Это то будущее, которое в том числе нужно России как провайдеру продовольственной безопасности. Здесь наши с Африкой интересы совпадают в долгосрочной перспективе.

Фёдор Лукьянов: В последнее время особой популярностью в России пользуется дискурс борьбы с неоколониализмом. Могу предположить, что у наших африканских друзей этот сюжет находит отклик, но должны же они задаваться вопросом, почему Россия озаботилась неоколониализмом именно сейчас. Как в Африке сегодня относятся к подобным проявлениям?

Денис Дегтерев: Мы активно занимаемся этим дискурсом, недавно отсканировали и изучили шестьдесят советских книг на тему антиколониализма. На 90 процентов всё, что там написано, актуально и сегодня, потому что в числе авторов – люди-практики, и ничего пропагандистского там нет. На мой взгляд, исследования неоколониализма, проводимые в СССР, были самыми сильными в мире. Конечно, борьбу за умы никто не отменял. В последние годы уровень официального дискурса неплох, но важно, чтобы развивался и академический дискурс. Последние тридцать лет неоколониализмом в России почти не занимались, зато в Европе этой теме уделялось большое внимание. Одна из немногих российских работ, которую можно рекомендовать – книга Леонида Леонидовича Фитуни «Африка: санкции, элиты и суверенное развитие», в которой он системно показывает механизмы современного неоколониализма.

Майя Никольская: Мне сложно сразу сказать, нужно проводить дифференциацию по странам и регионам. Можно говорить о том, что в страны Западной Африки, которые характеризуются высокой гражданской активностью, пришла «африканская весна». В начале 2010-х протестная волна до Африки не докатилась, но сейчас подобные проявления очень востребованы. Это связано с развитием СМИ, увеличением количества качественной внутренней аналитики, особенностями французской системы образования. Даже на начальных ступенях обучения дети рассуждают о демократических институтах.

В Восточной Африке подобное не очень распространено, здесь людям неприятно, когда им напоминают про их постколониальное состояние и всячески это подчёркивают. Растёт интерес к собственной истории – сегодня это действительно тренд. Можно ли считать это ростом интереса к неоколониальной тематике? Да, возможно. Страны Африки варятся в неоколониальном котелке, но все по-разному и с разной степенью вовлечённости.

Андрей Маслов: На мой взгляд, важно разделять аудиторию и чётко понимать, к кому ты пришёл с темой неоколониализма. Я несколько лет занимался анти- и неоколониализмом и много общался с африканцами, поэтому по опыту наблюдений скажу, что говорить в лоб африканцам про неоколониализм нельзя, это может их травмировать. Люди, которые выходят на демонстрации и участвуют в протестах, зачастую не проводят разграничение между метрополией и собственным правительством, они хотят социальной справедливости и доступа к базовым благам. Когда разговариваешь с человеком не «с улицы», часто можно услышать в ответ, что всё в порядке, никто не колонизирован. Я всегда использую термин «постколониализм», а не «неоколониализм», потому что между этими понятиями есть тонкая грань. Постколониализм связан с попытками бывшей метрополии удержать свои позиции, сохранить бывшие привилегии в некотором объёме. Неоколониализм – это про создание новых, местных полюсов силы под лозунгом многополярности, например, в Претории или Абудже, которые могут избыточно влиять на соседей. Неоколониализм сегодня вызывает больше тревог. Африканским странам важно укреплять институты государственной власти, тогда остатки колониализма, если они есть, растворятся сами собой.

Фёдор Лукьянов: Верное замечание по поводу полюсов, потому что ни один из существующих штампов мир во всём его многообразии описать так и не смог. Многополярный мир уже и не многополярный как будто, полюса слишком многогранные. Происходит ли стягивание Африки в единый субъект или нет?

Денис Дегтерев: Африканцы любят описывать свою акторность, субъектность словом «agency», агентность. К 2130 году Африка будет самым густонаселённым регионом мира. Население Нигерии достигнет цифры в 700 млн человек, Конго и Эфиопии – в 350 млн человек. Нигерия станет третьей страной мира по численности жителей, и я бы сравнил будущую субъектность Нигерии, например, с нынешней субъектностью Индии.

Акторность африканских стран, безусловно, будет расти не в последнюю очередь за счёт увеличения демографического ресурса. Конечно, пока субъектность Африки не так велика, как хотелось бы. Необходимо чётко разделять юридический и эмпирический суверенитеты. Эмпирический суверенитет хромает на уровне Африканского союза и других субрегиональных организаций. О чём говорить, если бюджет Секретариата Африканского союза по ряду направлений на шестьдесят процентов финансируется Европейским союзом. Но макроисторический процесс не остановить, Африка будет только набирать вес.

Майя Никольская: Я не знаю, как будет расти Африканский континент и будет ли он консолидироваться. Африканская экосистема очень большая, в ней происходит очень много процессов одновременно – с одной стороны, процесс строительства национальных государств, с другой стороны, процесс панафриканской и региональной интеграции. Казалось бы, зачем африканским странам интегрироваться, создавать зоны свободной торговли? Комплементарность низкая, большие проблемы с транспортом. Но Африка – это уникальное пространство, где один и тот же народ может жить на территории трёх государств, и это является мощным объединяющим фактором на региональном уровне. Несмотря на вступление Африканского союза в G20, сложно сказать, что Африка движется в сторону большой субъектности. Важнее здесь будет сказать про то, что происходит в головах, про “Africanness” – связанность африканцев и чувство принадлежности к чему-то одному. Африканцы, работающие в одной среде, отлично знают друг друга, за границей африканец африканцу всегда поможет, и это удивительно.

Андрей Маслов: Мы в своих рассуждениях всегда придерживаемся бинарного подхода – чёрное и белое, интеграция и дезинтеграция. Африканцы не думают в таких категориях. Достижение единства провозглашается к определённому году, но публичное заявление цели не означает её выполнение в будущем, главное – это путь. Интеграция нужна прежде всего для укрепления собственного суверенитета и рассматривается как один из способов нациестроительства.  

Читайте также: Ядерное сдерживание ещё поживёт? || Итоги Лектория СВОП

Метки: Африка, лекторий СВОП, Россия